Верь мне

– Я же сказал, что пройдусь, – напоминаю хрипло, но ровно.

– Да… Но перед этим спросил, приезжать ли впредь… И надолго пропал.

– Сразу поясню, чтобы ты еще чего-то не додумала: этот вопрос со сроком. Насовсем ты от меня не избавишься. Но если требуется пауза… – даже договаривать трудно. Не представляю, как выдержу хоть сколь-нибудь долгие временные рамки. И все же я должен. – Обозначь прямо, Сонь. Я пойму. И приму.

Блядь… Как я намереваюсь сдержать свое слово, если прямо сейчас вся моя концентрация уходит на то, чтобы оставаться на месте, тогда как чертово нутро стремится подойти и обнять Соню.

– Знаешь… – шепчет она еще тише, продолжая помешивать соус, который по виду и запаху напоминает бешамель. ­– Я не хочу, чтобы ты считал себя виноватым, ­– звучит крайне серьезно. И хоть Солнышко до сих пор не смотрит на меня, я подхожу достаточно близко и встаю рядом, чтобы видеть хотя бы ее профиль. Честно говоря, я не думаю о том, что она сказала. Оцениваю ее и с облегчением заключаю, что она, за исключением легкого волнения, выглядит достаточно уравновешенно. – Это я, как позже оказалось, забыла обновить контрацепцию. Проходила на неделю­-полторы больше. Все это время мы, конечно же, занимались сексом. А защита была понижена. Не знаю, как я так просчиталась... Наверное, из-за нервной обстановки, которая у нас была в последние месяцы. Я думала лишь о том, как не вызвать у тебя очередной приступ ревности. Была зациклена на этом.

– Сука, это пиздец, – заключаю со вздохом.

– Что именно?

– То, как я себя вел, – признаю, и рожа от стыда вспыхивает огнем. Но я хриплю и извинения, которые задолжал: – Прости.

Соня кусает губы, вздыхает и, выключая плиту, поворачивается ко мне. Тотчас охает и хватает меня за руки, которые я скрестил на груди. Заставляя их развести, тянет одну из кистей на себя.

– Что ты натворил?

– Ничего.

– Кто-нибудь пострадал?

– Нет, – этот ответ выходит достаточно резким, потому что меня задевает то мнение, которое у Сони Богдановой обо мне хранится.

– Давай обработаем…

– Херня. Так заживет.

Выдернув руку из ее теплых ладоней, отворачиваюсь.

Солнышко вздыхает и, достав из духового шкафа стеклянную форму, начинает суетиться с листами и начинкой для лазаньи.

«Я думала, что ты уехал…»

– Ты кого-то ждешь? – спрашиваю, как мне кажется, нейтральным тоном.

Ревную, конечно. Но превращать это снова в паранойю не намерен.

– Вообще-то нет… А что?

­– Да так спросил… Никогда не видел, чтобы ты готовила.

– Ненавижу это дело. Но иногда приходится.

­– А сейчас зачем?

Говорим тихо. Главное скрыто в интонациях и взглядах, которыми мы все же то и дело обмениваемся.

– Просто захотелось, ясно? – последнее слово совсем шепотом.

– Ясно, – отражаю ей в тон.

Что удивительно, после друг другу улыбаемся. Слабо, будто бы неосознанно и рассеянно. Но сам факт: это происходит. И это поразительно.

Какое-то время, пока Соня возится со слоями лазаньи, молчим. Когда же отправляет форму в духовку, не сговариваясь, а лишь переглянувшись, идем в спальню.

Не то чтобы я на что-то рассчитываю… Настрой не тот. Вообще не тот. Сам себе удивляюсь, но мой полутвердый член, когда скидываю полотенце, чтобы одеться, никаких грязных инсинуаций не выдает. Упаковавшись в чистые вещи, застываю перед Соней с вытянутыми вдоль тела руками. Однако, едва она вскидывает взгляд, я шагаю и все-таки делаю то, к чему стремился после улицы – обнимаю ее.

И она не сопротивляется.

Осознаю, что вздыхаю, только лишь тогда, когда раздувшаяся грудная клетка уже сжимается обратно.

– Если вдруг что-то в этот раз… – не знаю, как сказать. Но, блядь, пытаюсь. – Если тест еще когда-нибудь окажется положительным, обещай в ту же минуту сообщить мне.

Соня вздрагивает. Интуитивно сжимаю ее крепче, хоть она и не вырывается.

– Я теперь ответственнее, ­– заверяет, тихо дыша мне в грудь. – У меня несколько графиков. Один из них на прием таблеток – каждый день в определенное время, секунда в секунду.

­– И все-таки, обещай, – настаиваю я.

И Соня сдается.

– Обещаю.

­– Отлично, – вздыхаю я.

Она молчит. А потом вдруг отстраняется и выпаливает:

– Все! Уезжай, Саш!

Я опускаю веки.

Сжимаю зубы, сжимаю кулаки… Весь сжимаюсь. А на вдохе кажется, что, напротив, вымахиваю до невообразимых объемов.

– На сколько? Ты не сказала, Сонь.

– Потому что я не знаю, Саш!

– Почему не знаешь?

– Боже, Саш… Каждый твой отъезд – как конец света! Это дико мучительно, понимаешь?!

– А приезд? – выталкиваю, рискуя на нее посмотреть.

Солнышко вздыхает и, обхватывая себя руками, качает головой. В глазах появляются слезы. Губы начинают дрожать.

– Счастье, – шелестит она, когда я уже теряю надежду на ответ.

Откидывая голову, со свистом втягиваю воздух. Кивая, усиленно моргаю.

– Хорошо, я сейчас поеду, – сиплю и продолжаю стоять. – Насчет ебанутых новостей из Одессы, которые хотел тебе рассказать…

– Ну.

– Полторацкому нельзя верить.

– Пф-ф… – вспылив, фыркает Соня. – Ты опять?? Хватит ревновать, Саш. Это, чтобы ты знал, уже просто оскорбительно!

– Дело не в ревности, – отсекаю я.

­– А в чем же? М?

Смотрю на нее недвижимо секунд десять.

А потом все-таки выталкиваю:

– Он ебет мою мать.

– Что???

По тону слышу, что считает, будто я в бреду.

– Да, Сонь. Так и есть.

– Откуда ты знаешь?

– Я их видел. Они лизались прямо у нас во дворе, – говорю равнодушно, потому как успел свыкнуться с этим гребаным дерьмом. – Я приставил слежку за матерью. Через пару дней они с Полторацким встретились в загородной гостинице.

– И… И что? Может, это по работе? – упирается побледневшая вмиг Солнышко.

– В гостинице, Сонь? – едко усмехаюсь. – За восемь дней трижды?

– Нет, ну… Тимофей Илларионович ее презирает!

– Угу.

Богданова распахивает губы, явно намереваясь сказать что-то еще, но все же замолкает. Прижав ко рту кулачок, отворачивается.

– Если Людмила Владимировна нащупает нужные ниточки и начнет натравливать Тимофея Илларионовича на меня… – бормочет задушенно спустя долгое-долгое мгновение. ­– Если он продастся, я лишусь защиты… Боже…