Верь мне

– Вы счастливы с ним? – тихо выдыхаю, не поднимая взгляда.

– С кем?

– С Полторацким. Или это просто часть игры?

Господи, да какая мне разница?!

– Нет, это не игра, – заключает сухо. – Когда мне было столько же, сколько сейчас тебе… – вздыхает и замолкает.

Когда я вскидываю взгляд, то вижу, что ее глаза мокрые. Смотрит в сторону и улыбается. Но в этой улыбке нет ни добра, ни счастья. Странно, но в ней чувствуется исключительно боль. Она заставляет меня содрогнуться.

Больше Георгиева ничего не говорит. Пока в баре не показывается Тимофей Илларионович. Тогда она кивает на флешку и со свойственной ей сухостью изрекает:

– Езжайте.

Я неосознанно подчиняюсь. Сгребаю дрожащими пальцами накопитель и иду к выходу. Полторацкий не задерживается. Следует за мной.

По дороге к квартире Георгиева в машине прокурора царит гробовая тишина. И, не могу не отметить, для нас обоих она является не только мрачной, но и печальной. Нет, мне не жаль эту стерву. Мне жаль своего Сашку.

Какой силой духа нужно владеть, чтобы отдать правосудию собственную мать? Хватит ли у него этой воли? Как будет жить с этим дальше?

Пишу сообщение, что еду к нему, только для того, чтобы поставить в известность и застать дома. На самом деле именно в этот момент полна решимости достучаться, даже если слушать не захочет.

Георгиев встречает нас исключительно холодно. Нет возможности понять, направлена эта реакция только на Полторацкого, или все же и на меня тоже.

После того, что я ему сказала про слив информации – неудивительно. Но все еще больно.

Нет сил хоть что-нибудь выдавить. И я… Просто протягиваю Саше злополучную флешку. Он не сразу, но принимает. Вопросов не задает. Смотрит на меня. Постепенно этот взгляд становится обреченным. Я видела подобный лишь раз, когда мы почти восемь месяцев назад в этой же гостиной прощались.

Сердце щемит дико. Грозит то ли остановиться, то ли и вовсе разорваться.

– Поговори с Тимофеем Илларионовичем, Саш, – шепчу, наконец. – Это моя последняя просьба.

Все… Все. Я ее использовала.

Георгиев и бровью не ведет. Продолжает смотреть на меня. Да так, что кажется, разворашивает все: воспоминания, эмоции, чувства, душу…

Балконная дверь отъезжает, и в гостиную вместе с Шатохиным и Фильфиневичем врывается шум. Я машинально сосредотачиваю взгляд на них и замечаю, что оба сейчас выглядят удивленными.

– Побудь в спальне пока, – распоряжается Георгиев сухо, до хрипоты.

– Зачем? – рискую спросить, не замечая того, что собственный голос дрожит.

Он приподнимает одну бровь и смотрит так, будто ответ очевиден.

Наверное. Для всех, кроме меня.

– Не хочу, чтобы ты присутствовала при этом разговоре, – поясняет, не меняя интонаций.

Я киваю и, больше не задавая дурацких вопросов, иду в спальню. Едва закрываю дверь и поднимаю взгляд, накрывают эмоции.

Я забываю о том, что через стенку ведется важный разговор… Что Саша, должно быть, просматривает флешку… Что они о чем-то договариваются и, дай Бог, прорабатывают новый план…

Все, что я вижу – наш с Георгиевым мир. Все, что слышу – многослойные диалоги, которые велись между нами здесь. Все, что чувствую – любовь и тоску.

Ураган внутри такой сильный, что на ногах устоять невозможно. И я, честно, не знаю, что бы со мной было, если бы в этот момент дверь не открылась, и Шатохин своим появлением не нарушил сгустившуюся перед взрывом ауру.

– Держи. Это тебе, – протягивает стакан с какой-то непонятной темно-оранжевой жидкостью.

– Шутишь? – выдыхаю глухо, ощущая, как в уголках глаз скапливаются слезы. – Меня сейчас стошнит.

– Не стошнит. Это лекарство от всех бед. Полегчает, отвечаю.

– Дань… У меня все нутро наружу, а ты со своими напитками… Я и глотнуть не в силах…

– Прокурор велел, – приводит как аргумент. – Баш на баш. Он трет с дедом. Ты успокаиваешься.

– Угу… Успокаиваюсь…

Хмыкаю и зачем-то беру из Даниных рук стакан. Подношу к носу и тут же морщусь.

– Бр-р… Здесь что, яйцо?

– Ты не нюхай, а пей. Залпом.

Вишня, алкоголь и лишь отдаленно – желток… Такое послевкусие я разбираю, когда отдаю Шатохину пустой стакан. В голове вмиг шумно становится. Работа большинства систем замедляется. Даже сердце, в какой-то момент набрав скорость, вдруг без моего на то влияния начинает притормаживать и как будто бы засыпать.

Даня ничего не говорит. Да и я тоже.

Иду к кровати и присаживаюсь, чтобы дать себе собраться с силами. Но буквально через пару секунд я уже заваливаюсь на подушку, подтягиваю ноги и закрываю глаза. Последнее, что осознаю – ­ кто-то меня укрывает.

А следующей вспышкой осознания, долгое время спустя, являются знакомые объятия. Самые любимые, самые родные и самые надежные.

– Тяжело принять, что ты с ними, – доносится до меня сквозь сон.

– Что? – шепчу, не открывая глаз.

Веки свинцовые, а тело как будто утратило подвижность. Сашино чувствую куда более остро. Даже если бы он не говорил, я знаю… Знаю, что это он.

– Тяжело принять, что ты больше не в моей команде.

– Неправда… Я всегда с тобой… До смерти…

– После.

Этот ответ как пароль, после которого работа моих внутренних систем нормализуется. Я не осознаю, что неправильно считываю этот код. И снова проваливаюсь в сон.

34

Я здесь. Я в твоей команде.

– Георгиев Александр Игнатьевич, берете ли вы в жены Машталер Владиславу Владимировну?

– Да. Беру.

Четко. Без пауз. Сухо. Без каких-либо сомнений.

В этот момент мне до безумия сильно хочется забыть русский и перестать понимать слова. А иначе ответ, который Саша дает, стоя с другой перед регистратором брака, не сотрется из моей памяти никогда.

«Давай поженимся…»

«Я люблю тебя…»

«До смерти, малыш…»