Верь в меня

— Хочу, — отвечаю запоздало и наблюдаю за тем, как Данил выходит из кухни, а уже через минуту возвращается с небольшим конвертом.

— Держи, — кладёт на стол передо мной конверт.

— Ты его даже не вскрывал, — констатирую факт.

— Как видишь, нет.

— Почему?

Пожимает плечами.

— Подумал, что это решение должно остаться за нами.

— Какое решение?

— Что делать нам дальше, Настя. Я выслушал всё, что ты мне сказала, и сделал выводы. Признавать ребёнка или нет — меня никто не заставляет, поэтому я хочу услышать твоё мнение.

Прищуриваюсь, фокусируя взгляд на «каменном» лице мужа. Эмоций Данил не показывает, мне трудно понять, что он сейчас чувствует.

— То есть, я правильно тебя поняла: если я не захочу, чтобы ты признавал этого ребёнка, то ты его не признаешь?

— Да, наверное, так и будет.

— Почему?

— Я не хочу тебя терять, Настя. Я уже говорил тебе это. Ты моя жизнь и душа, зачем мне всё это, — кивает на конверт, зажатый в моих руках, — если рядом не будет тебя.

Кривовато усмехнувшись, терпеливо ждёт, пока я вскрою конверт.

Кивнув, дрожащими пальцами надрываю уголок на конверте, достаю оттуда лист А4 сложенный пополам.

Сердце стучит быстро, в висках давит. Я жутко волнуюсь, разворачивая лист. Взглядом по печатным строчкам. Снова и снова.

Выдыхаю. Застрявший в горле комок затрудняет дыхание. Тянусь к стакану с соком, залпом выпиваю половину.

— Это твой сын, Данил. Лера была права.

38. «Моя вера»

В детском доме я ощущаю себя тревожно. Двоякие чувства бередят душу. С одной стороны, эти милые крохи вызывают улыбку, а с другой — сердце болит за них. Один малыш подбегает ко мне, неожиданно обхватывает меня за ногу обеими руками и, задрав голову, смотрит на меня как на божество.

— Мама? Мама, ты за мной пришла? — спрашивает розовощёкий мальчуган лет четырёх.

Я даже ответить ничего не успеваю, как следом за мальчиком подходят и другие дети. Все как один пытаются прижаться ко мне, спрашивают: я ли их мама. Точнее, они даже не спрашивают, они словно узнали во мне каждый свою маму.

Неловко себя чувствуя, опускаюсь на колени, и каждого ребёнка обнимаю по очереди. Да, я помню, что говорила мне директор — минимум контакта с детьми, ведь я уйду, а они останутся со своей хрупкой надеждой ждать нашей следующей встречи.

Слёзы по щекам катятся против воли. Но это слёзы чистые, без горечи. Я реально хочу их всех обогреть, приласкать. Они такие все маленькие, так нуждаются в банальной ласке.

— Насть, давай поработаем, — одёргивает меня Саша.

С трудом заставляю себя оторваться от обнимашек с малышами и переключиться на работу. Обожаю детей. Детские фотосессии всегда вызывают во мне сильные эмоции, потому что в отличие от взрослых, дети очень искренние. Их улыбки отзываются в даже самом холодном сердце лучиком тепла. Но сегодня другой случай, мне морально тяжело смотреть на малышей через видоискатель своего «Никона».

Одна малышка привлекает моё внимание. Маленькая такая с большими голубыми глазищами и пружинистыми локонами рыжего цвета. Она наблюдает за мной всю дорогу, но подходить боится.

Я смотрю на неё через призму стекла на объективе фотоаппарата и чувствую, как у меня быстро бьётся сердце. Красивая, солнечная девочка трогает до глубины души. Солнечная не только из-за того, что волосы огненного цвета и веснушки россыпью по щекам, девочка с синдромом Дауна.

Убрав фотоаппарат от лица, смотрю на малышку в упор, а она улыбается мне, язычок свой из розового ротика высовывает.

— Это наша Верочка, — звучит женский голос за моей спиной и я оборачиваюсь на сотрудницу детского дома, — родители отказались от неё сразу после рождения. А зря, такая славная девочка. Очень умная, всё понимает, только сказать пока ничего не может. Вот вы, Настенька, вместе с Сашей сделаете репортаж и откроете глаза нашему обществу. Сколько детей без пап и мам ждут, когда их отсюда заберут. Все хотят семью.

Киваю, глотая в горле противный ком.

Да, всё так. Эти детки ждут, когда придёт к ним мама, возьмёт за руку и заберёт из детского дома. Я бы тоже забрала не задумываясь. Верочку бы точно удочерила, но мне по закону нельзя — с моим-то психическим расстройством.

— Сладкие малыши. Надеюсь, всё получится, — только и могу сказать, а сердце рвётся на части.

Ну что за люди такие, что бросают своих детей?! Даже животные не бросают детёнышей, не считая исключительных случаев.

Пребывая под сильными, обуреваемыми эмоциями, с трудом заставляю себя вернуться в работу. Ох… не думала, что будет так сложно, когда согласилась на эту фотосессию. Непростое испытание для меня: видеть детей и не иметь возможности им помочь. От своего бессилия хоть волком вой. Что за несправедливость такая, а?

После фотосессии, когда за спиной остаётся детский дом, я вдыхаю кислород полной грудью и не могу надышаться. Заметив моё состояние, Саша начинает беспокоиться:

— Сильно плохо, Насть? Может в аптеку сгонять и купить какие-то капельки успокоительные?

Качаю головой. Хочется усмехнуться горько на эту фразу, мол, какие к чёрту капельки? У меня тут сердце на ошмётки от увиденного количества детей в детском доме. Душа болит за них!

— Ничего не нужно, Саш. Давай лучше где-то кофе выпьем?

— Хорошо, поехали, где-нибудь посидим, — соглашается друг и мы идём к его машине.

Саша привозит нас в кофейню, где я заказываю большой латте с густой пенкой. И пока бариста готовит латте, как мазохистка пересматриваю на экране фотоаппарата отснятый материал.

Девочка Вера не выходит у меня из головы и я знаю почему. Ей точно не повезёт — шансы, что её когда-либо удочерят, почти нулевые. Если она родной маме оказалась не нужна, то чужой тёте — подавно. И от этих мыслей мне в разы больнее.

— Молчаливая какая-то, у тебя всё хорошо, Насть? — интересуется Саша, когда я слишком зациклено смотрю на фотик.

Переворачиваю «Никон» так, чтобы Саша мог видеть экран.

— Смотри, это Вера. У неё синдром Дауна. Как думаешь, её кто-то захочет удочерить? — друг пожимает плечами. — А ты, Саш, смог бы стать папой для этой девочки?

— Ты почему спрашиваешь, Насть? Сильно впечатлилась, похоже?

— Впечатлилась, да. Но ты не ответил на мой вопрос. Ты бы взял на себя такую ответственность, Саш?