Вера и террор. Подлинная история "Чёрных драконов"

В город входили военные. Головорезы, как и планировалось, атаковали в лоб, укладывая врагов, но вскоре погибали сами. Асфальт становился все более мокрым от крови.

— Все… Мясорубка началась… — удрученно проговорил Кэно, наблюдая с крыши здания в бинокль за происходящим. Он поправил передатчик нам правом ухе и закричал:

— Паук вызывает Летучую Мышь! Прием!

— Летучая Мышь на связи, — отвечал хриплый голос Блада. — Паук, прием!

— Отступайте! Сейчас пойдут огнеметы! — приказал Кэно.

— Есть, — спокойно ответил Энтони Блад. — Прием окончен.

Спецназ окружал анархистов, занимая всю территорию площади. Теперь Деймос и Фобос с воздуха видели не площадь, а зеленый остров среди моря бетона, состоявший из касок вояк. Три черных потока хлынули к острову с трех сторон — и зелень вспыхнула. Там, высоко над землей это зрелище напоминало пожар в джунглях, но Кэно видел в бинокль совсем иную картину. Разлет огня был неконтролируемым, он укладывал и чужих, и своих — смертников, кинутых атаковать в лоб. Тысячи людей были заживо сожжены на площади. Гремели тысячи взрывов — взрывались гранаты из арсенала «зеленых беретов». Черный дым с запахом человеческого паленого мяса рассеивался над городом, огонь не унимался.

— Безликий, — прошептал Кэно, чувствуя острую боль в сердце, — брат, жать, что ты не видишь.

События минувшей осени приучили Кэно вглядываться в свою душу. В тот момент он понял: он и Энтони Блад похожи — оба стали проводниками для других на тот свет. Но было и то, что в корне отличало его от Блада — желание жить. И чем больше Кэно видел смерти, тем сильнее становилась эта жажда жизни.

Осознав, что операция завершилась успешно, но с неумолимо горьким осадком в душе, главарь вернулся на базу. Он рассчитывал принять на грудь и успокоиться, но даже не успел войти в кабинет. Джарек схватил его за плечи, глаза анархиста были налиты кровью, все мышцы лица напряжены, зубы оскалены. Кэно знал, что это значит.

— Кэно! — вскричал Джарек. — Надо отступать! Придет подкрепление! А потом нас предадут! И нас вырежут, как скот! Мы не выстоим!

Слова о предательстве ввергли главаря в негодование. «Дьявол, почему же ты ни разу не ошибался!» — пронеслось в воспаленном сознании Кэно.

— Давай здраво смотреть на вещи, — попытался сохранить спокойствие он. — У нас есть машины, вертолеты, два самолета… Выстоим.

— Дьявол! — заорал Джарек, будто одержимый бесом. — Ты дьявол, Кэно! Как после этой бойни ты сможешь заснуть?!

— Не засну! — гневно бросил Кэно, ушел в свой кабинет и закурил.

Огонь погас. Площадь покрывали ковром обгорелые трупы, а чаще — разорванные куски трупов военных и анархистов. Блад проходил по площади, переступая между клочьями паленой плоти, и ставил на площади черные флаги. Останавливаясь у тел своих людей, он обмахивал себя крестом, когда было нужно — опускал ладонью веки.

— Вы свободны, парни, — шептал он. — Мертвые свободны. Вы свободны.

* * *

— Как вы повелись на это?! — в ярости орал на подчиненных полковник Герман Блейд. — Решили, что Кэно — полный идиот, будет атаковать в лоб, даст окружить и вырезать своих людей? А этот прохиндей всех вас обвел вокруг пальца! И что вы предпримете теперь?! А?

— У них два самолета, — доложил Харрис.

— Что за самолеты?

— «Рокуэллы».

— Что ты предлагаешь?

— Пустить в ход авиацию. Убедите их дать два «Харриера» — они положили бы этому конец. Потом пойдет десант.

Герман Блейд задумался. Это был большой риск. Но оставался ли иной выход? Выполнить требования террористов? Он знал, что этого категорически нельзя делать. Такие вещи не решают они — решают те, кто стоит выше. И они ни за что на это не пойдут. Что же тогда? Как освобождать остров? Герману показалось, что его плечи хрустнули под грузом ответственности.

— Дело говоришь, капитан, — похвалил он Харриса. — Мы обязаны растоптать этих ползучих гадов!

* * *

Над площадью, над тысячами мертвых тел, реяли черные флаги. Кэно чувствовал, что траур этих черных флагов — это траур, который не закончится никогда. Это траур по каждому из «Черных драконов».

Фобос и Деймос хорошо осознавали весь ужас случившегося.

— Мы все будем лежать в земле, воздух не спасет, — подумалось Дениэлу.

— Из праха — в прах, — скорбно мыслил себе Тревис.

В этот момент в воздухе появилось два прытких «Харриера». Руки братьев приросли к штурвалам.

— Фобос, веди того, что к тебе ближе, за собой! — закричал в микрофон передатчика Тревис. — Я подобью!

Фобос вошел в пике. «Харриер» шмыгнул за ним. Деймос прицелился, он преследовал «Харриер», пытаясь предугадать, что будет секунду спустя. Пилот «Харриера» перевел реактивные сопла в переднее положение — и самолет Тревиса проскочил мимо. Деймос рванул штурвал на себя, выходя из пике.

— Спасибо судьбе, что я не выстрелил, — подумал он. — Сбил бы брата.

Пилот второго «Харриера» пустил в самолет Деймоса ракету. Крыло «Рокуэлла» разлетелось в щепки, небо зазвенело от взрыва, клубы огня и черного дыма рванулись ввысь.

Деймос видел, как приборы будто взбесились. Он падал. Он не видел черного шлейфа из дыма за самолетом, но он чувствовал — этот дым словно саван смерти. Ее коса уже легла на его шею. Тревис продолжал попытки выровнять самолет, но тщетно. Он закрыл усталые глаза и запел:

Каждый из нас — сам себе господин. И что тяжелее из вечного долга? Пока из всей стаи жив хоть один Идут в атаку цепные волки…

Его губы двигались так, будто он молился, но слова были в корне противоположными:

Мир — это свет, а тьма — это мы! Молитвы и жертвы — ни проку, ни толку! Дьявол предаст, а Бог не простит! … Снова в атаке цепные волки...

«Только бы не рвануло в воздухе! Только не в воздухе!» — молил он судьбу в своих мыслях, до последнего выравнивая крылатую машину. Душа цеплялась из последних сил за тело, тело из последних сил цеплялось за жизнь.

Тесный ошейник любимых щенков Не сдернет нас с круга естественной гонки. Хватит врагов, клинков и клыков, Пока в атаке цепные волки. Пепел костров остывает, как след. Холод в сердцах всерьез и надолго! Но после заката будет рассвет…

Самолет вошел в «плоский штопор». Он падал, как лепесток, как желтый лист угрюмой осенью. И эта смерть, будто листопад, была жертвой, смертью ради жизни. Жизни новой весной, но уже других листьев. И ему не увидеть новый рассвет.