Вербалайзер (сборник)
Шрифт:
– Какой, какой? А какой? – спросили почти в один голос Ира, откинувшаяся спиной на Бориса, и Григорий.
Они переглянулись коротко, и что-то такое во взгляде девушки дало знать Григорию, что вряд ли она счастлива наверной любовью Бориса. Постелью – да, любовник тот был первоклассный, а сюсюканьем в обнимку, как они сидели теперь, – нет. Взгляд был холодный, трезвый и веселый, и не было в нем затеняющей смысл любовной влажности.
– Какой? – Лена выпрямилась, кокетливо и заранее благодарно взглядывая на Бориса. – Ой, ну красивый, конечно, интересный, умный,
Борис, вполне среднего роста, наполовину лысый, слабосильный и вялый в ежедневной жизни, кивал начинавшим бабски брюзгнуть умным лицом. Его глаза, обычно резкие и злые, умягчены были коньяком, свежим воздухом и нежностью.
– Это когда ж ты успела все узнать-разглядеть, а? – спросила Вера, которой этот пикник, как и Григорию, не сильно был нужен: Ирка с Борькой, Ленка работу ищет, сиськами машет, нужны они кому, а ей, ей-то что, кроме сомнительной подружечьей благодарности? Этот, хозяин, и не смотрит, да и не надо ей, чего нет – все есть, и муж, и мужики, – ладно, чего, в самом деле, стервиться попусту? – Ладно, ладно, – сказала, – давайте за Борю, Боря хороший.
– Хороший, да, хороший, а, Иришка, хороший? – заспрашивал Борис, потрясывая девушку рукой, заведенной из-за спины, по плоскому животу под растопыристую маленькую грудь. – Хороший?
– Отличный, – ответила Ира, отстраняясь. – Я уже выпила. Гриша, а налейте мне еще. А вы тоже человек женатый, да?
– В смысле – тоже? – Григорий не знал, что там Боря втюхивал этой девице насчет своего паспортного состояния.
– А вот как Борис – жена, дети, любовницы… Боря у нас не только террорист сексуальный, он, говорят, и семьянин превосходный.
Григорий даже удивился несколько количеству злости в голосе девчонки, не девчачьей дразнящей стервозности, нет – злости бабьей, нутряной, накопленной. Это тебе не силуэт на фоне колхозного поля – ай да девка! Только если она чего хочет, так это зря – Бориса этим не проймешь…
– Да, а как же, женатый, сын вот в школу пошел. А что ж? А вот про вас, Ирочка, милая, я, например, могу сказать, что у вас семья неполная, нет? Вы ведь без отца росли, да, правильно?
– Да, правильно. Вот так же, как Боря со мной, женился папа на молоденькой.
– Ирка, ну ты чего, – вмешалась Вера. – Женатый, женился – это когда было? Хочешь замуж – так иди, кто тебя держит, гляди только – какой попадется, выйти замуж не напасть…
– Нет, Вера, Ира ведь не о том, правда, Ира, не о том, да? Давайте по рюмочке…
– Не о том, да, я о том, как вы, мужики, так спокойно…
– Что – спокойно? Других женщин имеем?
– Григ, знаешь что, – сказал вдруг из-за Ирининой спины размякший и чуть пьяный Борис, – знаешь что, давай-ка выпьем за наших жен, – они же абсолютно уверены в том, чем мы, отъехавши, занимаемся…
– Давай. Уверены, не уверены – какая разница… Я тебе, Ира, вот что скажу: это не только мы с вами, это ж и вы – с нами. И тоже – спокойно… Тоже ведь – грех, а? Любое, Ирочка, преступление, состоит только в том, что тебя застукали, только. Ну, кроме умертвия.
– Чего кроме?
– Убийства, ну
изнасилования еще – это да, нельзя, никогда. А остальное – здесь что, святые есть? Вы все, девочки, такие красивые, что на Святых Вероник мало похожи.– Почему на Вероник? – спросила Вера.
– Ну не Вероник, на Агнесс каких-нибудь, на Магдалин-то – больше…
– Ленка, ты чего молчишь, он же нас проститутками называет, – обманно сердясь, завопила Вера. – Ну как же?
– А что я, я ничего, я очень понимаю, я всегда, – застрекотала Лена, не слушавшая разговор и ждавшая просить Бориса о своем.
Посмеялись, выпили. Сидели долго. А назавтра, когда уезжали, Ира подошла к убиравшему сумки в багажник Григорию и сказала:
– Григорий, а можно я вам позвоню недели через две-три?
– Можно, конечно, а почему такой срок?
– Ну, я занята буду это время, а потом позвоню.
– Звони, Ира, звони, только зачем – я же знаю, что ты скажешь. Вот разве что ты не знаешь, что я отвечу…
– Я позвоню. Ты мне насчет греха еще расскажешь…
Любовь – как драка в темноте, – никогда не знаешь, откуда прилетит. Как будто мало было Григорию хлопот, – он в таких случаях всегда говорил, что у него слишком много имеющихся обязательств, чтобы брать на себя новые. Ира позвонила через десять дней.
– Ты меня узнал?
– Здравствуй, Ирочка, привет. Как делишки?
– Да нормально все. Я вот что…
– Да ты не мнись, чего там. Сказать что-то хочешь?
– Сказать – меньше всего как раз. Вот, звоню: раз не гожусь в Агнессы, прошусь в Магдалины.
– Слушай, Ира, Магдалина ведь тем и известна, что от греха отказалась, и я совсем не Спаситель, я из другой епархии, да и Борис… Мне будет неудобно.
– А нет Бориса, все, я ему еще тогда сказала, на даче у тебя, утром, перед тем как уезжать. Ну влюбилась, это со мной бывает, когда ты ночью уже на кухне стихи свои читал. Я запомнила сразу, вот:
Любви меня не одолеть, —
Так ветер южный гладит кожу,
Так раб спешит одеть вельможу,
Боясь до срока не успеть.
Мне увлеченья слаще гнет,
Непраздной видимости знаки, —
Так пахарь вызревшие злаки
В горсти на пробу разотрет.
В свой срок.
Вот мой срок и настал, поспела. Раннее яблочко, да?
– Спасибо тебе.
– Э нет, спасибо не отделаешься, приезжай ко мне сегодня вечером, матери еще два месяца не будет, она в Голландии, в командировке.
– Ирочка, да я не могу сегодня, у меня дела всякие.
– Не ври, я же слышу, когда неправда. Подберешь меня в семь у выхода из кольцевой «Таганской», ладно?
– Ох, ладно…
– И не охай. И вот еще что… У Бродского есть такой стих:
За что? Кого? Когда я слышу чаек,
То резкий звук меня бросает в дрожь.
Такой же звук, когда она кончает,
Хотя потом еще мычит: не трожь.
Так вот, я не чайка, ни бродская, ни чеховская, так что не волнуйся. А вот последних слов из этого стиха я тебе точно не скажу. Видишь, как я хорошо подготовилась?