Верхний этаж

— Память была бы высокая, — согласился он и тяжело вздохнул. — Мой отец тоже неизвестно где лежит… Ни креста над ним, ни звездочки. Однополчане писали, что потонул раненый в Волге…

Непривычно, странно было мальчишкам слышать этот короткий разговор. Странно потому, что о своих отцах вспоминали люди, которые и сами уже стали не только отцами, но и дедами. И еще оттого, что ребята очень смутно представляли то время, когда гибли, навсегда терялись чьи-то отцы и матери, а их дети даже не могли узнать, когда и где похоронены родители. Те годы воспринимались ребятами как нечто отдаленное, давным-давно перекочевавшее из жизни на страницы учебников истории, в фильмы и книги.

Разговор двух пожилых людей как-то разом приблизил к ребятам далекое прошлое. То ли тон подействовал на них, то ли обстановка, предшествовавшая взрыву, обострила их чувства, но они, сами того не понимая, ощутили что-то похожее на сопереживание. И труба больше не была для них старой кирпичной громадой, готовой рассыпаться в прах. Предельно простая вроде бы мысль поразила их: ведь не сама труба выросла здесь и дотянулась до неба. Ее выложили по кирпичику. И уже нет тех людей, которые строили ее, а она стоит. Но стоит последние минуты. Рухнет — и, может быть, вместе с нею исчезнет всякое воспоминание о тех, кто метр за метром наращивал ее высоту.

Заунывно завыла сирена, оповещая всех о том, что подготовка к взрыву окончена. Еще резал уши ее холодящий голос, а из-под трубы у самого ее основания почти беззвучно выбросилось небольшое облачко белесого дыма. Она не покачнулась, не зашаталась, а спокойно и гордо, не сгибаясь, во весь рост начала падать — сначала медленно, потом быстрее и быстрее — и всей своей многотонной тяжестью легла на землю, заставив ее вздрогнуть, как от испуга.

Никита Савельевич сдернул с головы кепку. Невозмутимый милиционер начал деловито сматывать веревку с флажками. А мальчишки бросились вперед — туда, где лежала поверженная труба. Она упала точно в заданном направлении — вдоль неглубокой канавы с осенней водой — и не распалась на отдельные кирпичи, а раскололась на большие блоки, напоминавшие круглые звенья канализационных труб. Лишь самый ее верх, черный от многолетней копоти, обглоданный ветрами, дождями и морозами, рассыпался от удара.

За ребятами к трубе подошли и взрослые из числа любопытных, наблюдавших за взрывом.

— Красиво положили! — оценил Петька Строгов. — Как по линейке!

Сзади затарахтел мотор, и из-за угла строившегося дома, разбрызгивая лужи, выехала на мотоцикле Зоя Владова.

— Наша амазонка прикатила! — пошутил Олег.

В брюках, заправленных в сапожки, в распахнутой от встречного ветра курточке, раскрасневшаяся, подтянутая, Зоя и впрямь была сейчас похожа на амазонку, какой она рисуется в мальчишеском воображении. Это сходство не нарушали даже ни современный шлем, ни многосильный мотоцикл вместо коня.

— Опоздала! — огорченно воскликнула она, останавливаясь у самой трубы. — А я так гнала!

Зоя виновато взглянула на Никиту Савельевича, но внимание всех привлек ликующий возглас Бориса Барсукова:

— Нашел!

Он стоял у распавшегося верхнего обода трубы и возбужденно размахивал черными от сажи руками.

— Я знал!.. Вот он, мой кладик!

Не только мальчишки, но и все, кто слышал этот радостный крик, поспешили к Борису, а он наклонился над грудой прокопченного кирпича и, не жалея своего пальтишка, принялся тереть руками по большому обломку старой кладки. Там уже просматривалась цифра 1912, выложенная голубоватыми кусочками изразца. А из-под испачканного рукава, которым Борис елозил по многолетнему налету копоти, выглядывали какие-то буквы — тоже из голубых изразцовых плиток, вцементированных в углубление, специально вырубленное в кирпичах.

Букв было всего две: «С» и «К».

— Ба-тя! — тепло и протяжно произнес Никита Савельевич.

Он присел на корточки рядом с Борисом, широкой ладонью дочиста протер буквы и, когда они заблестели глазурью, сказал, как живому:

— Здравствуй, батя!

Все мальчишки — кто раньше, кто чуть позже, а кто только сейчас — догадались, что эти буквы — инициалы отца Никиты Савельевича. Расшифровывались они просто: Савелий Коняев.

— И это все? — послышалось из толпы мальчишек, представлявших клад не иначе, как слиток золота или по крайней мере серебра.

— Смотрите лучше! — крикнул кто-то. — Недаром буквы!

— Отколупнуть их — может, под ними! — посоветовал другой.

— Дураки! — отозвался Борис. — В буквах весь интерес, а под ними…

— Под ними, ребятки, ничего нет, — досказал за него Никита Савельевич и повторил: — Под ними нет, а вот за ними есть!.. Труд за ними стоит. Большой труд! И гордость за этот труд!.. Ну а буквы — это как личное клеймо, гарантия высокого качества. На дрянном изделии никто не расписывается… Труба эта прослужила людям семь десятков лет. В блокаду выстояла. От бомбежек и обстрелов не покосилась. Пережила своих строителей… Моего отца в сорок втором где-то на Пискаревке в общую могилу опустили. Никакой приметы не осталось… Потому и дорога мне труба эта и буковки… Хоть что-то!..

— Вырубить их осторожненько! — не то спросил, не то предложил Борис. — На память.

— Ничего вырубать не надо! — запротестовала Зоя Владова. — Весь блок заберем в музей училища. Отличный экспонат будет!.. Образец кладки начала века и частичка родословной нашего мастера!.. Подставочку сделаем, подсветочку дадим!

— Слишком тяжел блочок… и сажи на нем много, — возразил Никита Савельевич, но все видели, что он растроган и рад этому предложению.

— Ничего! — Зоя сдернула шлем, тряхнула головой, чтобы расправить волосы. — А где наш комсорг?.. Олег! Распорядись-ка! Я подгоню мотоцикл — на нем отвезем.

Напоминание о том, что он комсогрупорг, смутило Олега. В этой роли он еще никак не проявил себя, а сейчас даже не знал, что от него требуется, какие нужно делать распоряжения. Но Борис без всякой подсказки ухватился за ту часть обода, на которой голубели буквы, и позвал:

— Давай, ребята! Взяли!

Вежливо оттеснив Никиту Савельевича, мальчишки облепили большой обломок трубы, состоявший из доброго десятка спаянных воедино кирпичей, и, когда Зоя подкатила мотоцикл, взгромоздили на него эту тяжесть. Петька мигом раздобыл где-то длинный обрывок проволоки.

— Испортите машину, — по-прежнему растроганно и ворчливо приговаривал Никита Савельевич. — Испачкаете… И милиция забрать может с таким грузом…

Зоя только упрямо встряхивала копной волос и улыбалась, чувствуя, что вся эта затея и возня по душе старому мастеру.

Петька надежно прикрепил проволокой кирпичный монолит и проверил, удобно ли будет сидеть водителю.

— Обед вам оставят, — сказала Зоя на прощанье, и мотоцикл плавно тронулся с места.

— А как же там? — вспомнил вдруг Никита Савельевич. — Тяжесть-то какая!

— Музей всему училищу нужен! — оглянувшись, крикнула Зоя. — Найдутся помощники!

Мальчишки смотрели ей вслед, пока мотоцикл не завернул за угол строившегося дома. Всем было приятно, а почему — никто из них, пожалуй, не смог бы объяснить.

— Спасибо вам, ребятки! — поклонился им Никита Савельевич. — Спасибо… — Он хотел сказать, за что, но тоже не нашел точных слов и потому, помолчав, посмотрел на Бориса. — Тебе особенно… легкая у тебя рука!.. Не знал я про эти буквы — про отцовские, хотя сам иногда ставил свои.