Верхний ярус

Яростные шквалы впечатывают Оливию в Мимаса. Она в истерике впивается в платформу. Ствол отклоняется на пару футов от вертикали, потом отшатывается на столько же в другую сторону. Ник качается, как подвижный груз на самом высоком в мире метрономе. Так же, как знает все, он понимает, что умрет. Сжался от челюсти до пальцев ног, прилепился к жизни всеми силами, какие остались. Если отпустит — земля все решит за него.

Кто-то кричит ему через ливень. Оливия.

— Не. Сопротивляйся. Не сопротивляйся!

Слова хлещут его и приводят в чувство. Она права: поджавшись, он не переживет и следующие три минуты.

— Расслабься. Катайся!

Он видит ее глаза — обезумевший зеленый селадон. Оливию мотает в диких изгибах, ловкую, словно буря ей нипочем. Через пару секунд он видит, что так и есть. Секвойе — нипочем. Тысяча таких бурь прошла через эту крону, десятки тысяч, и все, что приходилось делать Мимасу, — так это поддаться.

Ник сдается на милость гнева, как поступало это дерево целое тысячелетие убийственных бурь. Как восемьдесят миллионов лет поступали все sempervirens. Да, бури валят деревья таких размеров. Но не сегодня. Вряд ли. Сегодня на этом ветру верхушка секвойи не опаснее земли. Просто гнись и поддавайся.

Вой рассекает густой от дождя ветер. Ник воет в ответ. Их вопли превращаются в хохот умалишенных. Ник и Оливия хором визжат, пока все боевые кличи и дикие зовы мира не становятся благодарением. Еще долго после того, как разжались бы его сжатые кулаки, они орут, распевая, в бурю.

ПОД КОНЕЦ СЛЕДУЮЩЕГО УТРА у подножия Мимаса появляются три лесоруба.

— Вы там как? Вчера ночью был сильный бурелом. Большие деревья валило. Мы уж за вас волновались.

НЕВЕРОЯТНО, НО КОПЫ ВСЕ СНИМАЮТ. Год назад это было бы трясущейся размытой уликой, которую полиция бы уничтожила. Теперь же тактика беззакония не стоит на месте. А против нее полиции нужны новые эксперименты. Методы, которые требуется документировать, анализировать и оттачивать.

Камера обводит толпу. Люди высыпают на улицу из-за сияющей таблички компании. Окружают офис, примостившийся, как охотничья хижина, на опушке пихт и елей. Даже в объективе самого настороженного оператора здесь нет ничего, кроме демократии в Америке, права на мирные собрания. Толпы стоят далеко от границ собственности, поют свои песни и размахивают простынями с надписями: «ПРЕКРАТИТЕ НЕЗАКОННЫЕ ЛЕСОЗАГОТОВКИ. ХВАТИТ СМЕРТЕЙ НА ОБЩЕСТВЕННЫХ ЗЕМЛЯХ». Но в кадре мелькает полиция. Офицеры, пешие и в седле. Люди в кузовах машин, напоминающих БТРы.

МИМИ УДИВЛЕННО КАЧАЕТ ГОЛОВОЙ.

— Я и не знала, что в этом городе столько копов. — Дугги идет вразвалку рядом, колченогий. — Ты знаешь, мы не обязаны. Нас бы с радостью подменило еще полдесятка человек.

Он так резко разворачивается к ней, что чуть не падает.

— Ты это о чем? — Он как золотой ретривер, отхвативший по голове газетой, которую только что с гордостью принес. — Погоди-ка. — Дугги в замешательстве трогает ее за плечо. — Тебе что, страшно, Мим? Потому что можешь не…

Она не может это выдержать, его доброту.

— Ладно. Просто прошу, давай сегодня без геройств.

— Я и в прошлый раз не геройствовал. Кто знал, что они так подмочат мою старую добрую мужскую гордость?

Она ее видела — в тот день, когда джинсы разрезали на радость всем ветрам. Мужскую гордость, болтающуюся на ветру, обожженную химикатами. С тех пор он так часто хотел ей показать — чудесное восстановление, — можно сказать, почти что воскрешение. Просто она не может себя заставить. Она его любит — может, даже больше всех, кроме своих сестер и их детей. Не устает поражаться, что такой простодушный человек дожил до сорока лет. Не может представить, чтобы не заботилась о нем. Но они из разных пород. Вот это дело, которому они себя посвятили, — защита неподвижных и неповинных, борьба за что-то лучше бесконечного самоубийственного аппетита, — это все, что у них есть общего.

Они идут к машине, где раздают новое секретное оружие протеста — стальные прутья для приковывания по прозвищу «черные мишки».

— Мы еще как это сделаем. А ты как думала? Это у меня не первое Пурпурное сердце. И не последнее. Будет целая гирлянда, прямо как у червяка.

— Дугги. Давай без травм. Я сегодня не выдержу.

Ом показывает подбородком на кордон полицейских, так и дожидающихся неприятностей.

— Это ты к ним. — И потом, как зверек, который не помнит ничего, кроме солнца: — Блин! Глянь, сколько народу! Вот это я понимаю — движение.

ПЕРВОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ — переход границ корпоративной собственности — происходит за кадром. Но скоро объектив находит поживу. Автоматическая фокусировка жужжит и фиксирует, как несколько мирных протестующих переходят шоссе. Там они встают на подстриженном газоне и кричат в ответ на призывы мегафона:

Народ! Единый! Никем непобедимый! Лес! Если срубить! Уже не возродить!

К ним подходят двое полицейских и просят уйти. На записи голоса приглушенные, но достаточно вежливые. Впрочем, скоро та россыпь нарастает, как рыбная стая в защитной формации — как раз то, чего полиция надеялась избежать. Беловолосая горбатая женщина кричит:

— Мы будем уважать их собственность, когда они будут уважать нашу!

Камеру резко мотнуло налево, где через газон перебегает девять человек. Первая стычка оказывается мастерской диверсией, чтобы отвлечь полицию от входа в здание. У каждого бегущего — полая стальная трубка V-образной формы трехфутовой длины, толстая, чтобы внутрь поместилась рука.

Потом склейка. Камера уже внутри. Активисты сковали себя вокруг столба в вестибюле. В коридоры высыпают любопытные работники. Из-за оператора выходят полицейские, пытаются восстановить распадающийся порядок.

ПРОТЕСТУЮЩИХ МУШТРОВАЛИ, как занимать позиции как можно быстрее. Но в самом вестибюле, где кишат работники и преследует позиция, попробуй их займи. В куче-мале Мими и Дуглас разрываются. Оказываются на противоположных концах круга. У них три секунды, чтобы приковаться. Дуглас сует левую руку в «черного мишку», а карабин троса на запястье прикрепляет к стальному кольцу посреди трубы. Его товарищи делают так же. Спустя секунды девять человек не вырезать с места ничем, кроме разве что алмазной дисковой пилы.

Они сидят, скрестив ноги, на полу вокруг толстого столба. Дуглас наклоняется в сторону — но все равно ее не видит. Кричит «Мими!», и круглое коричневое лицо, которое он привык ассоциировать со всем хорошим в мире, выглядывает и ухмыляется. Он показывает большой палец раньше, чем вспоминает, что тот теперь в стальной трубе.

ОДИН НЕПРЕРЫВНЫЙ КАДР в движении фиксирует каждого человека на крупном плане. Долговязый мужчина с щербинкой между передними зубами и длинной лохматой шевелюрой, стянутой в хвост, начинает петь. «Мы победим. Мы победим». Сперва — смешки. Но вот уже трое из группы подпевают. Пятеро полицейских тянут демонстрантов в стороны, но простой вариант — не вариант. Человек в форме говорит, как с суфлера читает: