Верховники

И, перекрывая весь этот шум, раздался громовой голос Екатерины Иоанновны:

— Продолжайте спектакль, дураки! Собаку повесить, а между тем мы досмотрим, чем кончится трагедия.

Но занавес не поднялся. На опустевшей передней сцене одиноко лежала пустая медвежья шкура. На цыпочках вошедший в ложу герцогини Семён Титыч почтительно доложил, что герой-любовник и первая танцорка исчезли.

«Шмага, где Шмага?» — грозно зарычала герцогиня, но оказалось, что и Шмага исчез. «Какой позор перед заграничным герцогом!» — Екатерина Иоанновна закрыла глаза, и совершенно напрасно. Воспользовавшись общей суматохой и замешательством, герцог де Лириа ускользнул из домашнего театра. На том спектакль и закончился.

ГЛАВА 8

Ночью она встала: пожелала пить после той тяжёлой мясной, густо наперченной пищи, что была на столах в Лефортовском и до которой она была великой охотницей. Хотела крикнуть девок, но опомнилась: теперь у неё не девки — фрейлины из лучших домов России. Как-никак царская невеста. Она усмехнулась своему отражению в ночном зеркале: высокая, стройная, с тяжёлой короной тёмно-русых волос, продолговатыми кошачьими глазами на узком надменном лице. Княжна Долгорукая! Новая Екатерина! Да не какая-то солдатская девка, как Катька первая! Рюриковых чистых кровей... Повыше самих Романовых. Тоненькая свечка перед высоким тёмным зеркалом задрожала, точно в тревожном предчувствии, а скорее от обычного сквозняка. Дрогнуло, поплыло зеркальное отражение, и её лицо там, в зеркальной глубине, раздвоилось, словно было и не её лицо, а кривляющаяся маскарадная маска. Но рождественские машкерады кончились, кончились, кончились... Дзинь! Тяжёлое венецианское стекло с грохотом рухнуло. Разбилась и черепаховая пудреница. «Так тебе и надо, дуре, — будешь знать, как бросаться любимыми подарками в зеркала», — озлилась княжна на свою неосторожность.

На шум в дверь осторожно просунулась заспанная голова. Мусина-Пушкина — дежурная фрейлина. Толсторожая наседка сразу, конечно, заахала, запричитала. Разбить зеркало в крещенскую ночь — что могло быть хуже, по её дурацким понятиям! Баба! Прогнала её за квасом.

Квас пила в постели, холодный, пахучий, мятный. Жарко дышала огромная голландская печка, расписанная галантными жантильомами.

Болтала босыми ногами, разглядывала искусно нарисованные мужские фигурки, вздыхала: вспомнились рассказы испанского посла о мадридских красавицах. А её любезник так перепутался, как она стала царской невестой, что и носу во дворец не кажет. Как будто у царской невесты и сердца нет. Сладко вздрогнула: показалось на миг, что колыхнулась тяжёлая штора. Вот сейчас обнимет, защекочет чёрными усиками под ушком...

Мерно похрапывала за дверью Мусина-Пушкина. Стало смешно. Да, господин дюк, здесь не Испания. Трещал мороз за окном, резко скрипели на снегу ботфорты часового перед окнами Головинского дворца [35] , где-то вдали скулила собака. Долгорукая поёжилась от озноба, нырнула под тяжёлое одеяло, сжалась калачиком. Вспомнила отчего-то серенький, подслеповатый осенний вечер — у них, в Горенках. Пьяное лицо, батин шёпот: «Ты ему, Катька, не препятствуй, понимать должна — самодержец!» Сам и вытолкнул её в столовую, где на диване устало позёвывал после охотничьего ужина Пётр II.

35

Головинский дворец был построен в Лефортове на левом берегу Яузы в 1701 г. Фёдором Алексеевичем Головиным (1650— 1706). Государственный деятель, дипломат, генерал-адмирал, граф, он был сподвижником Петра I, участвовал в создании русского флота и регулярной армии. С 1700 г. был начальником Посольского и Ямского приказов, Оружейной, Золотой и Серебряной палат.

В 1770-х гг. на месте Головинского дворца был построен Екатерининский дворец и разбит парк.

Наверху заскрипел рассохшийся наборный паркет.

«Батя не спит!» И сразу пришёл гнев и на Алексея Григорьевича, и на братца Ивана. Зачем отложили свадьбу? Вспомнила, как во время обручения корона, прикреплённая к крыше её кареты, задела за перекладину ворот и упала.

В толпе дураки и аллилуйщики заликовали: свадьбе не быть! А сейчас новая тревожная примета — зеркало!

Чтобы успокоиться, взялась за поздравительные письма. Поздравления с царской помолвкой, поздравления с неслыханным счастьем! От австрийского цесаря, прусского короля, тосканского герцога. Поздравляли принцы, принцессы, послы и посланники, свои и иноземные фельдмаршалы и генералы. Казалось, вся Европа, все дворы спешили поздравить будущую императрицу России. И тем досаднее было читать письмо дядюшки Василия Лукича [36] . Этот писал, как всегда, лукаво: «Вчера Вы были мне племянница, а сегодня моя Монархиня. Вы из сего видите, что судьба человеческая от утра до вечера перемениться может...» За дверью раздался шум, тревожные голоса — всё ближе, ближе... Стало вдруг по-настоящему страшно. Так иногда долгие опасения и предчувствия прорывают наконец заградительную плотину, и страх настолько подавляет человека, что он уже и не стыдится его.

36

...дядюшки Василия Лукича. — Долгорукий Василий Лукич (ок. 1670—1739) — князь, дипломат, член Верховного тайного совета с 1728 г.

Она набралась сил, приоткрыла двери, как бы в последнем усилии стремясь опередить опасность. Толстая, растрёпанная Мусина-Пушкина, занявшая своими фижмами и оборками половину приёмного покоя, разговаривала с румяным, по всему видать — только что с мороза, — гвардейским офицером.

Говорил он громко, простуженным баском, округляя каждое слово: император Пётр II изволил вчера на водосвятии простудиться и тяжело заболел.

ГЛАВА 9

В империи Российской имелся Тайный совет, Тайная канцелярия, тайные советники. Власть в России окружала себя тайной, и оттого подданным было покойнее. Они могли воображать, что власть хотя и есть, но отсутствует, подобно древним египетским богам, которые прятались в овощи.

Император Пётр II был, конечно, явной властью — ему присягали, и его все знали, но знали и то, что он не управлял — по малолетству и своим природным склонностям к псовой охоте. Ведомо было, что все дела решались в Верховном тайном совете, но кто именно решал там дела, ведомо было немногим.

Секретарь Верховного тайного совета Степанов был среди немногих. В то раннее январское утро он явился в Кремлёвский дворец точно в семь часов, так как знал пунктуальность старого Голицына.

Для секретаря из шести членов Совета власть воплощали два первых дельца: князь Дмитрий Голицын и немец Остерман. Только они являлись в Совет постоянно, и только они любили власть подлинную, а не показную.

Канцлер Головкин [37] , который для всей России виделся канцлером и главой Совета, для Степанова был человеком, никогда не имеющим своего мнения и ведомым на умственной привязи. Долгорукие, занятые придворными обязанностями, тоже были в Совете залётными птахами.

37

Головкин Гавриил Иванович (1660—1734) — государственный деятель и дипломат, государственный канцлер (1709), граф (1707). В 1726—1730 гг. член Верховного тайного совета. В 1731— 1734 гг. — первый кабинет-министр.

Получалось, что для того, чтобы располагать в Совете решающим голосом, надобно было являться в него регулярно. Правило верное, впрочем, для всех коллегий империи.

Вот почему секретарь Степанов с привычной скукой притащился в Совет в семь утра и в ожидании непременного прихода Голицына и Остермана занялся чисткой перьев. Но скоро необычность этого серенького январского утра обозначилась для секретаря с потрясающей явью. Во-первых, прискакал слуга Остермана с донесением, что у его господина открылся приступ подагры, да и в глазах судороги. Болезни хитрого немца всегда были связаны со знатными переменами. Последняя дипломатическая болезнь, как вспомнил секретарь, случилась во времена падения светлейшего князя Меншикова. Так что известие, принесённое слугой Остермана, являло первый знак.

Во-вторых, вместо старого Голицына первым пожаловал в Совет Василий Лукич Долгорукий. И это был другой знак.

Василий Лукич Долгорукий почти всю жизнь провёл в Париже, где учился, служил и дослужился до посольского звания. Так что привычки у этого бессменного русского посла были вполне парижские.

Просыпался он в полдень, мазал лицо антильскими снадобьями, расправлял предательские морщины, после чего опрыскивал лицо и голову парижскими духами. В два часа надевал парик, садился в известную всей Москве маленькую манирную карету, захлопывал дверцу с голыми купидошками и мчался по кривым московским улицам из дому в дом с визитами. Попадал на какие-то балы, обеды, куртаги [38] , виделся со множеством нужных и ненужных людей и, лишь когда вся Москва спала глубоким сном, возвращался домой. Словом, это был настоящий гербовой вельможа, и явление его в столь ранний час было другим несомненным знаком. Степанов знал, что Василия Лукича приглашают в Совет лишь по особенно тонким и деликатным дипломатическим делам, и тогда все секретари Совета командируются на изловление неутомимого холостяка, которого с одинаковым успехом можно найти и в гостиной знатнейшего вельможи, и в весёлом доме разбитной солдатки Аксютки на Балчуге.

38

Куртаг — день приёмов при дворе.

Правда, тот, кто отыскивал весёлого петиметра, мог почитать себя счастливцем. Василий Лукич был щедр до расточительности.

Сбросив бархатную шубу с золотыми кистями на руки лакею, Василий Лукич ловко оправил накладные волосы, выставил вперёд ногу, обтянутую шёлковым чулком со стрелкой, извлёк лорнет в черепаховой оправе и вперил взгляд в Степанова.

— Тебя, братец, не Максимом ли звать? — осведомился Василий Лукич без стеснения. Степанов не обиделся, потому как рассеянность дипломата была ведома всей Европе. Учтиво поправил: