Верховный Издеватель

"Я даже ведь не знаю, как это и назвать, Господи. Ты - знаешь! Домой я хочу - вот".

Люди ездят в паломничества. Преодолевают сотни, а то и тысячи километров, чтоб хоть на секунду приложиться к мощам любимого святого... Именно что любимого! Но что такое время и расстояние? Не наполняет ли одна секунда смыслом и все дни поездки, и все годы ожидания поездки? То есть наполняет-то, конечно, не сама секунда, а то, что в ней, но что неизмеримо выше. Что вообще неизмеримо. Ехать или не ехать - не вопрос. Иметь смысл жизни или не иметь - вот в чём всё дело! Наполнить её из неведомых колодцев тем, что выше - или вовсе не найти никогда никаких колодцев.

Можно всё изъездить и ничего не найти. Можно никуда вообще не ездить и найти всё. Значит, внешние путешествия - только частный случай путешествий других, которые совершает наша душа...

– "Что такое честность?" - вдруг оборвав мысль Кирилла, спросил Ромка: вернее, прочитал вслух мелькнувшую за окном социальную рекламу.

– Это честные консервы!
– тут же прочитал в ответ Кирилл.

– Почему???

– Да вот сам смотри.

И показал ему банку с соответствующей надписью.

– Опс!
– обрадовался Ромка.
– У меня теперь уж целая коллекция выходит! Каталог тупой рекламы. "Умная мебель", "честные консервы", "мясной рай". Да, а ещё "Вкусное детство"... Это вообще су-упер! написали бы уж сразу: "Вкусные дети. Кафе для людоедов".

Кирилл смотрел на него... снисходительно-благосклонно.

Всё-таки, как ни крути, именно Ромка, из-за которого сегодня чуть не опоздали, был главным инициатором того, что их семья отправилась в эту поездку (ну, правда, все, кроме отца Кирилла)...

Семья? Ну да, семья - хотя и весьма своеобразно сложившаяся.

11-летний Ромка не был родным братом 22-летнего Кирилла. Просто три года назад их родители поженились. Отец Кирилла и мать Ромы.

Прежняя история у обоих супругов была непростая, но главное, что они любили друг друга - это было видно за версту, - и Кирилл совершенно нейтрально воспринял их отношения... отметив где-то в сноске к подсознанию: "Вот бы у меня когда-нибудь такая любовь нашлась!.." "Довесок" новой семьи в виде сводного братишки ему тоже нисколько не досаждал... да Ромка, пожалуй, вообще неспособен был никому всерьёз досаждать... разве что невсерьёз, весело. Этот "чудо-юдо напиток ром" своим появлением даже слегка разнообразил жизнь Кирилла. Он-то был не навязчивый, да вот к нему трудно было не привязаться - уж на что Кирилл казался на вид флегматичным пофигистом.

Разница в возрасте между сводными братьями - 11 лет, не шутка! Была бы двадцать - Ромка вообще годился бы в сыновья. А так - занял ровно срединное положение между братом-погодкой и "как бы сыном".

Кирилл не застал его в том капризно-озорном дошкольном возрасте, когда обычно происходит наибольшее количество конфликтов между старшими и младшими. Для него-то Ромка "родился" в 8 лет... (появление человека в нашей жизни - это всегда какое-то новое рождение).

Ромка был не из тех, кто мешает старшим жить. Не зануда, не ябедник и совсем не капризный. Самодостаточный. Да, если уж описать его одним словом, то пожалуй это именно - самодостаточный. В меру шустрый, в меру спокойный, - он занимал, казалось, совсем немного места... вот только без него это место было бы пустым.

От него постоянно исходила какая-то "весёлая радиация". Как шутил Кирилл:

– Он меня облучает.

– Ого! я, оказывается - Чернобыльская станция!
– констатировал Ромка.

Единственной формой их полушутливых стычек была иногда борьба за место под солнцем у компьютера. Сидит-сидит Ромка, играет или там переписывается. Потом, глядишь, и Кирилл, вернувшись домой, подойдёт. Подойдёт-подождёт... "Ну, давай всё, теперь брысь" - и Ромка послушно ускачет. Понимающий братишка! Пару раз по загривку шутливо получал для лучшего понимания... но никогда не обижался и даже к этому относился с юмором. Просто не брат, а подарок.

Мать его слишком-то "церковью не перегружала", как выражался Кирилл (хотя причащались они регулярно - духовник о. Павел благословлял на самое главное с поблажками во всяких формальностях). Как-то она сказала:

– Я думаю, Детство - это и само по себе одно сплошное богослужение. В детстве человек так счастлив, что в этом-то счастье и есть Бог. В детстве ты всё о Нём знаешь, только словами выразить не можешь. Ну, а потом...
– вздохнула она.
– человек вырастает: тело тяжелеет, мысли тяжелеют... Жизнь тяжелеет. Слишком тяжёлое для рая существо получается.

Кажется, Кирилл её понимал...

2. В двух шагах от истины

Он - там, где мы хоронили дождь,

Он - солнце, тонущее в реке...

Ю. Шевчук

Лавра, величественная, как целое царство, и собранно-пёстрая, как каменный цветок, встречала усталых паломников неправдоподобно румяными закатными отблесками. Сумерки совсем сгустились, но церкви и башни стояли, словно залитые вишнёвым соком. Казалось, они никак не хотят отпускать даже вечером "невечерний свет" со своих стен. Уже и Солнце давно зашло, но они готовы были оставить при себе свет даже и без светила.

И облака над ними висели - как брызги того же подсыхающего вишнёвого сока, который из бордового постепенно делается густо-фиолетовым. То ли земля здесь отражает небо, то ли небо - землю?..

– Бог иногда даёт людям вдохновение, чтоб сотворить какую-то такую красоту... какой никогда не было и никогда уж больше не будет, - говорила Наталья Сергеевна.
– И потом от этой красоты ещё много веков люди, когда её видят, становятся... счастливее, что ли. Как будто к ним Бог спустился и наконец что-то сказал - ответил на их вопросы ...

И Кирилл как бы в ответ подумал: "Вот ведь как бывает: едешь куда-то кому-то задать вопросы... а они вдруг исчезают прежде, чем их успеваешь задать. Дома они есть, а здесь нет! Кто-то удалил их, как вирусы: "В тот день вы уже не спросите Меня ни о чём".

А Наталья Сергеевна добавила:

– Одна у меня мечта: вот в этой-то красоте навсегда бы остаться. Но... дела!

Да, правда: вот место, в котором ты точно знаешь, что Он есть.

Красивы стены, башни, купола... но красивей всего Тот, Кто за ними стоит! Если бы не было Его, никогда никому ничего не открылось бы в мире красивое. А в Нём открывается всё. Вот Бог - а вот Сергий, в котором Он отразился.

Даже если б всё послепетровское российское дворянство не дало никого и ничего, кроме Пушкина, его существование уже можно было бы считать небесполезным - и воздерживаться от желания называть его тунеядским сословием. Даже если бы вся допетровская Русь не дала миру вообще никого и ничего, кроме Сергия Радонежского, одного его было бы достаточно для оправдания этой странной для многих цивилизации.

Один Сергий - это уже явление всемирного масштаба. Сергий со своими учениками - это вообще целая эпоха вселенской истории.