Вериги любви

Что ж, жизнь есть жизнь. Как говорил дед Кондрат:

– Нехай будет.

И что там одна дедова хата, когда весь славянский мир переживает великое испытание на разрыв, а ведь, по Писанию, всякий дом, разделившийся сам в себе, погибнет. Устоим ли, братья и сестры? Найдутся ли среди нас подсолнухи-богатыри, которые поднимут лица к солнцу, наберутся великой силы и осветят Небесным святым светом нашу древнюю родину, нашу Киевскую Русь? Негде будет тогда спрятаться нечисти, негде будет выжить нежити – да сгинут они в нетях!

Вспомните, братья и сестры, так всегда было! Нынче нам одиноко друг без друга, но род на то и род, что не страшен брод: перейдем потихоньку, один за одним, речку Рось, встретимся в вечности. И – заспиваемо, восхваляя Господа!

Мои родные одинокиВ родимой древней стороне:Какие пропасти и срокиУзорно плачут в их окне?Каким напастям и морозамПодвластны трепетные дни,И долго ль виться грозным грозамВокруг окошечка родни?Не подвели б родные глины:Сплотясь в державный порфирит,Спасли бы крестный славный щит…Который век земной чужбиныРодная песня УкраиныПо небу соколом летит!

А помните, братья и сестры, что писал преподобный Нестор Летописец в «Повести временных лет» об апостоле Христовом Андрее Первозванном, пришедшем в I веке на земли будущей Киевской Руси? Вот эти благословенные строки: «Якоже ркоша, Андрею учащю в Синопии, пришедшю ему въ Корсунь, увиде, яко исъ Коръсуня близъ устье Дьнепръское, и въсхоте поити въ Римъ, и приде въ устье Дьнепръское, и оттоле поиде по Днепру горе. И по приключаю приде, и ста подъ горами на березе. И заутра въставъ, рече къ сущимъ съ нимъ ученикомъ: «Видите горы сия? Яко на сихъ горахъ въсияеть благодать Божия: имать и градъ великъ быти, и церкви мьногы иматъ Богъ въздвигнути». И въшедъ на горы сиа, и благослови я, и постави крестъ, и помолився Богу, и слезе съ горы сея, идеже послеже бысть Киевъ, и поиде по Днепру горе».

Неужто мы, когда-то осознав себя державным народом, благословенным Самим Господом, посмеем потерять это благословение? Неужто и далее мы будем сами себе собирать гнев на день гнева Господня?

Былую честь беспамятно круша,В разгуле нож и скипетр окаянства,Чтоб разомкнулась общая душаВеликого преславного славянства.Я вижу Русь, послушницу небес,Воздвигнувшую горные хоругвиЗдесь, на земле, смертям наперерез,И совесть, возвращенную на круги.Co-вестница, со-путница моя!Где, как не в русской старенькой юдоли,Мне набираться силы и ума,И всепрощенья, и бессмертной воли?Ужель к лицу пророческая грусть?Мне б век прожить, загадками не мучась,Была б судьба что Киевская Русь:Распахнутость, безудержность, живучесть.

А поля наши светлые-светлые, бирюзовые, перламутрово сияющие у далекого окоема! Сколько видит глаз…

2002-2006

Солнечная Дар-Гора

Сегодня особенное утро: просыпаюсь с ощущением праздника. Праздник? Да вроде нет, разве что домашний тихий день. Но это теперь мне не в диковинку: натрудилась, набегалась, пора и преткновиться дома.

А состояние праздничное не угасает, наоборот, рассветает вместе с небом в окошке. Богу помолясь, тянусь по домашним утренним кругам – к кухонному столу, где лежат вчерашние черновики. Привычка работать в утлом приюте кухни под синим абажуром настольной лампы издавна сладка: теснее телу – просторнее душе.

Черновики разбросаны – значит, вчера не поставлена важная точка. И странно: вечером исписала многие листы бумаги, а утром в толк не возьму, о чем. Начинаю перечитывать – и внове переживаю. И будто не мной все изложено, а кем-то другим – вроде даже умным, даже несмешливым, захватившим неведомо как право по-своему вспоминать о моей жизни. Надо этого другого, этого самозваного соглядатая, изгнать вон, новоявленный свойственник мне ни к чему – ни к селу моему Житне-Горы, ни к родной Дар-Горе. Я уж как-нибудь сама: и мытьем, и катаньем, и ползком, и вприпрыжку – как жилось, так и опишу.

А тут и тайна праздника раскрывается. От исписанных, черканых-перечерканых воспоминаниями черновых листов исходит слабый аромат: цветов ли, трав ли, малины-смородины ли, а может, и ладан-винограда… Еще не веря, подношу черновики к лицу – благоухают! И никакой метафоры, никакого преувеличения: запах до того настоящий, что ощущаю каждую его струинку. Так в нечаянно составленном и оттого еще более прекрасном букете тонко чувствуется нектар каждого цветка. Может быть, в лиственном гербарии черновиков благоухают воспоминания самой природы, сохраняющей себя в моем сочинении среди цветов, трав, деревьев – рядом с родными людьми?

На празднование 60-летия Победы в Волгоград среди прочих гостей приехала московская поэтесса Людмила Шикина, теперь уже лауреат Всероссийской литературной премии «Сталинград». Эту премию мы получали вместе: Людмила Шикина, волгоградский поэт и мой друг Владимир Мавродиев и я. После приема у губернатора я повезла Людмилу в Пятиморск-на-Дону, где 2 февраля 1943 года победно завершилась Сталинградская битва.

Машина миновала центр Волгограда, покатила по зацарицынским улицам, повернула к Казанскому собору и двинулась через Яблочный поселок к повороту на ростовско-калачевскую трассу.

– Где это мы? – полюбопытствовала гостья.

– На Дар-Горе, скоро дом родительский проезжать будем.

– Дар-Гора? Отличное название для книги!

Надо же, а я и не замечала. С десятилетнего возраста жила здесь, столько событий житейских связано с Дар-Горой! А вот книгу сочинить ума не хватило.

Между тем о Дар-Горе написано много, история поселения и трагична, и радостна одновременно – по-русски. Место это высокое, а поскольку дареное, то и назвалась слобода естественно и просто: Дар-Горой. Кто же и кому подарил благодатную землю? Именно благодатную, плодородную, в которую палку сухую воткнешь – и та зацветет. А история такова.

В 1901 году в Царицыне случился большой пожар – может быть, самый страшный за всю историю города. Начался он с Волги, с деревянной барки-беляны, груженной лесом и смолою, вмиг перекинулся на другие суда, на береговые склады – и запылал город, вся Зацарицынская слобода почти полностью выгорела.

Обездоленных погорельцев своей державной милостью одарил Николай II, пожаловавший 10 000 рублей из царской казны на восстановление сгоревших улиц и застройку ближнегородских, то есть окраинных, земель.

Молодой газетный репортер, будущий замечательный русский писатель Александр Куприн рассказывал в очерке «Царицынское пожарище»: «Только по огромности опустевшей площади можно судить о небывалых размерах пожара. Сгорело все до последней соринки».

И в этот же год в жизни Царицына произошло великое событие: был заложен памятный камень на месте будущего строительства кафедрального собора Александра Невского. Теперь, спустя столетие, можно по-всякому комментировать оба события, но внутренне не выглядит ли эта история следующим образом: пожар явился великим испытанием для царицан, а закладка православного собора дана была Господом как надежда и помощь в преодолении этого испытания? Отстраивался после пожарища город, и, несмотря на нужду, горожане, в том числе и погорельцы, жертвовали на строительство храма.