Вериги любви

– Взялась, одним словом, за проблему по-мужски?

– По-моему, по-мужски у нас нынче все женщины работают!

– Это да…

В Кремле Ельцин действительно Вере поцеловал руку, а на фуршете сказал ученым:

– Государственная премия вручается однажды в году, награждаемых человек триста пятьдесят-триста семьдесят, но вас мы решили наградить отдельно: и потому, что у меня к вам особое отношение, и потому, что работа у вас такая – уникальная! Благодарю вас.

Я смотрела пленку с записью: Вера со слишком прямой (прямо-таки деревянной!) спиной, на высоких каблучищах, в лице – ни кровинки. Впрочем, она всегда была бледная. Ученая.

Что еще о ней рассказать? Она счастлива, но трудным счастьем. Первый ребенок у Веры родился больным, она попросила у мужа развода, не хотела быть обузой. Сколько усилий предпринял Владимир, чтобы, может быть, и психику Веры поддержать, и вернуть ее к жизни! Ребенок стал их общим счастьем, плохих ведь детей не бывает.

Школа наша находилась у самого дар-горского базара. Дорога казалась долгой, особенно зимой или в распутицу: ходили закоулками, где тротуаров сроду не бывало, а снега и грязи – вдоволь. В школьной раздевалке длинными рядами стояли валенки в калошах и резиновые сапоги, и после уроков вечно недовольная тетя Мотя долго держала нас в очереди, придирчиво доглядывая, в свои ли впрягаемся сапоги или валенки.

Обувь на нас, по выражению мамы, горела.

– Не напасешься, – жаловалась она соседкам, – у других дети как дети, а мои гойды какие-то!

А как было не гойдать по канавам да колдобинам, по садам чужим да огородам! Еще и в походы ходили – далеко в степь, за кладбище. В те времена там росли тюльпаны. Сейчас, может, где и попадутся случайно, а ведь в детстве тюльпанов было много. Да и позже, когда я уже с маленьким сыном ходила гулять в степь, они желтели и алели и справа, и слева, и далеко впереди, то появляясь совсем рядом, то прячась от нас – словно играли.

Написала:

Напрасно ль я в страданиях вострила слух и зрение?Не мне ли нынче выпало без выспренних затейПо высшему велению, по своему хотению,Смеясь, следить за играми тюльпанов и детей?

И в голову прийти не могло, что, может быть, мелькая по сторонам, тюльпаны отводили нас от гибельных мест, ведь не только ржавые стреляные гильзы и патроны хранила послевоенная даргорская земля, а и снаряды целые, и – вдруг! – мины… Находили же мы в детстве и ремни с пряжками армейскими, и гильзы, и даже кости, думали: может, человеческие? Играли в войну – почти настоящую, потому что окопы были самыми настоящими, ружья, правда, деревянные, братнего изготовления. Родителям ничего не рассказывали, понимали: больше в степь не пустят.

Война была совсем рядом: что ни день – военные вывозили за город неразорвавшиеся бомбы и снаряды, взрывали их вдали от жилья. Одна такая бомба долгое время тупо торчала, чуть накренясь, из земли недалеко от нашей школы. Вокруг – дома, люди, а бомба – торчит. Говорили, что она неопасная уже, пустая… А я помню ее гладкие черные бока, на которых – ни ржавинки. Пустая? Как знать… Но торчала долго.

Однажды я увидела, что некрасива, у других девчонок – талии и ноги, у меня же – ни того ни другого. А ведь в совсем маленьком детстве мечтала быть балериной, даже снилась себе белоснежной, летучей. Вертелась перед зеркалом: толстая! Пожаловалась матери:

– Почему я такая?

Матушка засмеялась:

– Рано тебе красоваться! Знаешь ведь про гадкого утенка?

Сказку Андерсена я читала, но до сей поры себя с ней не соотносила.

– Но это же сказка, мама!

– Ну, спортом займись, скорее вырастешь.

В спортивную секцию попроситься было боязно, к тому же я не знала, в какую именно. Придумала ходить в спортзал в одиночку: он никогда не закрывался, и находилось время между школьными занятиями и вечерними тренировками, когда здесь никого не было.

Помню, что полы в зале всегда были дочиста вымыты после школьного дня, и эта свежесть зеленого цвета (почему-то красили полы зеленой краской) давала мне ощущение праздника. Я качалась на кольцах, сторожко ступала-ползала по бревну, подтягивалась на брусьях. Но больше всего мне нравилось танцевать, изобретая всякие прыжки и повороты.

Во время такого самодельного танца меня увидел учитель физкультуры Юрий Яковлевич Шерстобитов:

– Ты что здесь делаешь одна?

– Только маме не говорите! Она думает, я в секцию хожу…

– А почему же не ходишь?

Я молчала. Учитель догадался:

– Стесняешься? Ну, ладно, погоди, пойду переоденусь.

Его кабинет с фанерными стенами находился рядом, и вскоре учитель появился в необыкновенно красивом спортивном костюме: синем, с яркими белыми полосками. Ведь Юрий Яковлевич когда-то был чемпионом России по гимнастике, костюм оттуда, из чемпионской замечательной жизни.

– Ну, давай побегаем! – и Юрий Яковлевич легко побежал по кругу, я за ним в своих широких сатиновых шароварах и резиновых тапочках.

Так началась моя гимнастика. У меня появилась форма: трико, чешки, узкие маечки и трусики, но главное – на занятиях все получалось! И вскоре Юрий Яковлевич отвел меня в гимнастическую школу к тренеру Владимиру Ивановичу Скале. О, эти изматывающие, эти любимые тренировки! Ничем другим я уже не могла жить, только гимнастикой.

Разве забудется день, когда я ступила на огромный ковер гимнастического зала в институте физкультуры? Заиграла музыка, и я побежала, полетела, закружилась в вольных упражнениях! Это были первые в моей жизни спортивные соревнования. Потом они повторялись еще и еще, и вскоре я была второразрядницей, стала готовиться к сдаче перворазрядных нормативов, даже была чемпионкой области, но с гимнастикой все же пришлось расстаться, и вот почему.

Во-первых, со всего маху упала на бревно, было так больно и так зашлось дыхание, что показалось – умираю. Появился страх, тренировки становились мучительными. Во-вторых, из-за неуемной приверженности к чтению у меня развилась близорукость, «подарившая» очки. «Очи ясные», – хихикала подружка Нина. Я же была в отчаянии: очкариков презирали, да и красивой теперь точно не быть…

Однажды Юрий Яковлевич позвал к себе в кабинет и показал записку от Скалы, в которой кроме всего прочего была фраза: «Обрати внимание на Таню Бойко, эта может быть хорошей гимнасткой, верни ее в школу».

– Не вернешься? – спросил учитель.

– Но я не могу, Юрий Яковлевич! Правда не могу. И мама не разрешает.

– Ну, раз мама не разрешает… А жаль.

Мне очень понравилось, как он это сказал, – словно похвалил.

Лучшие ученики переписывались с иностранными школьниками. Директор сам назначал, кто будет «дружить» с Венгрией, с Чехословакией, с Румынией. Мне такое счастье не светило, я ведь не была круглой отличницей, как когда-то в 56-й школе. А переписываться очень хотелось! Немногие счастливчики хвалились почтовыми марками, значками, открытками и прочими яркими сувенирами из заграницы, простые же смертные томились завистью. Я в то время начала собирать марки, заграничные адреса были просто необходимы! Но где их взять? Да не зря же говорится: голь на выдумки хитра.