Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв.
Шрифт:
Хочешь не хочешь, а пришлось приглашать плотников из соседней деревни — чтобы приходили они со всеми их плотничьими шнурами и баночками с тушью.
Созвали всю деревню: и калек и здоровых. Закололи гостям собаку и свинью, трижды подавали вареный рис, пять раз обносили вином.
От такого разорения Нольбу чуть не хватил удар. Знать, пришла его погибель. Ведь прежде он никогда ложки риса не подал гостю и не готовил пищи даже для жертвоприношений предкам. А нынче в ход пошли кувшины вина и мешки риса — собрал всю деревню, обильно накормил гостей и пообещал щедрую плату за работу.
В числе пришедших находились два деревенских силача — Горбун и Заячья Губа.
— Если дашь в задаток за каждую тыкву двадцать лянов, мы вдвоем выполним всю работу.
Горбун тотчас же подхватил:
— Где ты найдешь дураков, которые подрядятся на такую трудную работу меньше чем за двадцать лянов?! А ты воспользовался тем, что мы соседи, и установил до смешного скудную плату. Это ты учти и, как получишь свои сокровища, подумай о прибавке.
Нольбу, предвкушая несметные богатства, без лишних разговоров вручил им задаток — двести лянов. Горбун и Заячья Губа поделили деньги пополам и принялись за дело. Приставив пилу к тыкве, Горбун затянул:
Плавно ходит пила!..Заячья Губа подхватил:
Флавно ходит фила!..— Дьявол тебя побери, Заячья Губа! — рассердился Горбун. — Что это еще за «фила»?
— Как же я могу хорошо петь с такой губой? — стал оправдываться Заячья Губа. — Ну, ладно. Теперь постараюсь петь правильно, не беспокойся!
Снова затянул Горбун:
Эйёра! Ходи пила! Наддай сильней! Сама пошла!А Заячья Губа прихватил рассеченную губу, и у него получилось следующее:
Эйёра! Ходи хила! Наддай хильней!..— Ты что, негодяй, дразнить меня!.. — зашипел Горбун и залепил Заячьей Губе оплеуху.
— Да провалиться мне на этом месте, если я вздумал дразнить тебя! — обиделся Заячья Губа.
— Ай-яй, выходит, я тебя понапрасну стукнул?.. Ну, ничего. Когда ты в самом деле заслужишь пощечину, будем считать, что ты ее уже получил.
Утешив таким образом Заячью Губу, Горбун начал сызнова:
Эйёра! Ходи пила! Наддай еще! Сама пошла!..Заячья Губа подхватил следом:
Эйёра! Ходи фила!— Тьфу ты, скотина! — вышел из себя Горбун. — Кто за работу получил сполна? Кто чужой рис и вино жрал до отвала? Взялся пилить тыквы с сокровищами, а все гнусишь свое «ходи фила»! Смотри, не залепил бы я тебе и с другой стороны!
— Что ты все бьешь меня по щекам? — разозлился Заячья Губа. — Или на них написано, что меня можно колотить? Или я, может быть, какой-нибудь прощелыга, что ты то и дело закатываешь мне оплеухи? Как бы я сам не поправил твою горбатую хребтину!
Горбун немного струсил и заговорил примирительно:
— Ну, ладно, давай пилить. Только не говори «фила».
И он снова затянул:
Эйёра! Ходи пила!..А Заячья Губа протяжным
голосом стал вторить ему: Эйёра! Ходи фила! Наддай еще! Сама фашла!— «Эйёра! Ходи пила!» — поет Горбун.
— «Эх, ходи моя фила!» — старательно выводит Заячья Губа.
Между тем пила мало-помалу врезалась в тыкву.
Крак! — тыква с треском разделяется на две половины, и оттуда выходит янбан, который громким голосом нараспев читает первую главу «Мэн-цзы» [217] :
— «Мэн-цзы встретил лянского правителя Хуэй-вана...»
За ним показывается другой янбан, читающий первый том «Зерцала всеобщего»:
— «...Год двадцать третий. Сначала он назначил цзиньских сановников Вэй Сы, Чжао Ди и Хань Цзиня удельными князьями...»
Следом появляется молодой янбанский отпрыск. Этот бубнит «Тысячесловие»:
217
Мэн-цзы (Мэн Кэ, 372—289 гг. до н. э.) — крупнейший из последователей Конфуция; его сочинения входят в конфуцианский канон.
— «Тянь — небо, Ди — земля, Сюань — темный, Хуан — желтый....»
Голову старого янбана украшала четырехугольная волосяная шапочка с открытым верхом, на голове молодого была бамбуковая шляпа, на отроке — халат с длинными рукавами.
Ошеломленный Нольбу спрашивает пожилого янбана:
— Где изволите держать государственный экзамен?
В ответ ученый господин набросился на Нольбу с бранью:
— Эй, Нольбу, подлое отродье! Отец и мать твои, подлые рабы, бежали тайно темной ночью и вот уже много десятков лет повсюду разыскиваются. Оценены они в три тысячи лянов. Немедля выкладывай деньги!
И тут же кличет слугу Опсве.
Невесть откуда взявшийся Опсве в мгновение ока скрутил Нольбу крепкой бельевой веревкой и, подвесив его повыше на старую сосну, принялся охаживать дубовым пестом.
А янбан тем временем допрашивал Нольбу:
— Сколько у тебя братьев?
— Один я, — отвечает ему Нольбу, у которого от страха помутился разум.
— И сестер нет?
— Есть три сестры.
— Сколько лет старшей?
— Нынче исполнилось двадцать два года.
— И она еще живет у тебя?
— Отдал в наложницы сеульскому богачу, который держит большие лодки на Хангане.
— А вторая? — допытывается янбан.
— Вторая, девятнадцати лет, в наложницах у сборщика налогов в Сеуле, в Чайном переулке.
— А где же третья?
— Третьей шестнадцать лет. Пока не пристроена.
Услыхав это, янбан обрадовался.
— Мне наскучило сидеть одному в тыкве. Покажи-ка свою сестру! Если она удалась лицом, возьму ее в наложницы.
Насмерть перепуганный Нольбу отправился за сестрой.
Представить сестру, когда она есть, — не задача. А вот что делать, если у вас ее и не бывало никогда?
Когда жена Нольбу узнала о распоряжении янбана, ей сделалось не по себе, и она с досадой проговорила:
— О том, как богато живет ваш брат, вы не обмолвились ни словом. Зато выдумали несуществующую сестру, и теперь этот янбан требует показать ее. Вот не было заботы!
Нольбу хватил себя кулаком по затылку.
— Так ведь я же и хотел опорочить Хынбу! Но почему-то с языка срывались совсем другие слова и имена!.. Придется тебе заплести девичью косу и показаться этому янбану хоть на минутку.