Вернуться в сказку

Из-за спинки дивана поднимается Нолд. Интересно, насколько долго она там пряталась? Как обычно? Или прошмыгнула как-то незамеченной? В любом случае, Леонризес её не видела, и от этого княжне досадно. Девушка всегда старалась развивать в себе внимательность. И такие мелочи не могли не огорчать её. Хотя не настолько сильно, чтобы она от этого — упасите боги — плакала или топала ногой, но это, всё равно, было весьма обидно.

— Сложные вы люди! — усмехается Юсуфия, глядя на Леонризес и Эсканора. — Этикет и всё такое — дороже человека, да?

Феликс кивает и обречённо роняет голову на руки, и ярость Монтаганем с княжны переключается на Нолд. К радости Леонризес, разумеется. Не могло не радовать то, что она как-то перешла обратно из разряда «кровных врагов» в «безмолвные свидетели данной картины». Последняя роль девушке нравилась куда больше.

Эйбис встаёт с ковра, на котором сидел — кстати, ковёр тоже был самый что ни на есть потрёпанный и безвкусный — и подходит к дивану. Стоит рядом, пока ещё не садится рядом…

— К сожалению или к счастью, но это так, — задумчиво произносит княжна. — Эти правила придуманы не нами, не нам их и оспаривать.

Мицар пытается как-то отшутиться, но неудачно — в разговоре он задевает тему родства всех княжеских родов, за что получает подзатыльник от подлетевшей к нему Эниф Монтаганем. Тот вздрагивает и зажимается ещё сильнее, чем когда его одёрнула княжна. Да… Леонризес снова думает, что её «строгий выговор» несколько гуманнее методов воспитания неучей и неудачных шутников, которые практиковала их «девятка пик»…

— В любом случае, — произносит Эйбис, наконец, садясь рядом с Феликсом, — в нашей команде все люди — сложные.

Тот кивает и вдруг начинает улыбаться. Потом поднимается, благодарит всех за поддержку и идёт к себе в комнату, проходя по лестнице мимо Леонризес. А княжне думается, что, наверное, неплохо, что она сейчас постояла здесь, услышала и увидела всё происходящее… Конечно, у неё побаливала голова от всего этого шума, но… Побыть рядом с людьми, с которыми ты учился бок о бок все эти годы, было даже приятно… Несмотря на мрачную тему разговора.

Княжна жестом подзывает к себе Мицара и, когда дверь в комнату Эсканора захлопывается, идёт к себе. Паж следует за ней, то и дело беспокойно оглядываясь и вздрагивая. Интересно, почему он был такой нервный? Кажется, несколько лет назад, когда он играл со Скарлетт или Алисой, он таким ещё не был… Или был? Княжна, возможно, не слишком много внимания обращала на него тогда…

— Я — эльфийская княжна из царства Ксандра, Мицар, а Феликс — фальранский князь! — строго говорит Леонризес, когда они приходят в её спальню, и она закрывает дверь. — Мы никак не можем быть родственниками. Это настолько глупая мысль — о нашем возможном родстве!

Мицара трясёт. Ну и трус же он… И нервный какой… Почему-то сейчас это кажется каким-то неправильным… Словно, когда-то это было иначе! Сколько девушка его помнила рядом с собой — он всегда был таким — трусливым, нервным, трясущимся и заикающимся… Впрочем, весьма исполнительным, почему княжна никогда не пыталась отослать его обратно домой. Его обучение в Академии, всё-таки, оплачивал её отец…

— Извините, госпожа… — бормочет, извиняясь, парень. — Я просто подумал, что…

«Подумал»? Весьма странное слово для того, кто не думает никогда, прежде чем что-то сказать. Ну а какой вывод ещё можно было сделать из его постоянных оговорок, шуток, глупее которых не мог бы придумать даже Вейча, полному неумению нормально общаться и… Про «нормально общаться», подумалось княжне, она, наверное, была не права. В конце концов, это скорее она, а не он, вела образ жизни затворницы, редко выходя из собственной комнаты, а если и выбираясь оттуда, то преимущественно ночью, когда все остальные должны были спать. В конце концов, ребята из команды относились к нему неплохо, Вейча даже пытался шутить, но… Может быть, её слуга вёл себя так только при ней? Трясся, заикался, говорил глупости — только при ней? Интересно, она действительно настолько его пугала?

— Что немного разрядишь обстановку своей глупой шуткой? — зло произносит княжна. — Не смей больше выкидывать подобных фокусов, Мицар! Хотя бы изредка думай головой!

Она просто злится на саму себя — монахиня из Озеу, которая занималась её воспитанием в детстве, часто говорила, что хоть страх и весьма надёжное и верное средство удерживать своих сторонников около себя, нужно уметь быть более гибкой, чтобы возможные союзники от тебя не разбегались. Она просто злится на себя за свою несдержанность — в конце концов, она княжна и должна уметь держать язык за зубами, когда это необходимо. В ином случае она будет даже хуже Вейча. Любая уважающая себя дворянка должна уметь держать себя в руках, даже когда это кажется очень трудным — невыполнимым. Но, кажется, её слуга понимает её злость несколько по-другому.

Он вздрагивает, снова опускает голову, потом снова поднимает, смотрит как-то… умоляюще? Может, он думает, что она решит отослать его обратно? Глупая мысль — он же должен понимать, что если она его до сих пор не отослала, несмотря на все его промахи, то вряд ли отошлёт и теперь. Она не стала бы терпеть рядом с собой полное ничтожество все эти годы.

— Простите, госпожа, — снова извиняется Мицар. — Просто Эйбис сказал… И я решил…

Леонризес не может удержаться от усмешки. Вейча… Всё вертелось вокруг него… Драки, праздники, глупости. Он шутил почти всегда, он дерзил, хамил, смеялся, он сам был одним сплошным праздником — и при этом неважно было, какие отметки у него были в этот учебный день, подрался ли он с кем-то или нет, что ему наговорили преподаватели, другие ученики, приходили ли ему письма из дома, когда приходили всем… А приходили ли ему эти письма, вообще? Леонризес никогда не обращала на это особого внимания, но теперь ей вдруг показалось, что…

— Вейча — шут, дурак, он может говорить всё, что ему только вздумается, — в голосе княжны помимо резкости появляется ещё и усталость, — а ты, Мицар, паж. Вот и держи свой рот на замке, пока не спрашивают.

Она почти злится на себя за резкость. За капризы… Отец всегда исполнял каждое её желание, каким бы глупым оно не было, приучая её к великодушию, умению прощать и сопереживать. Она и пыталась быть такой, какой её хотели видеть другие. Нежной ли и доброй принцессой из какой-нибудь сказки или жестокой княжной из книжек Патриции Ноубл. Получалось быть и такой, и такой. И Леонризес не сказала бы, что хоть в одном из образов она играла, как разыгрывал своё веселье Вейча.

— Простите… Я…

Снова извиняется… Это надоедает. Он всегда был таким услужливым, виноватым, когда княжне этого хотелось, уступчивым, что девушке снова вспоминается о том обещании, которое она ему дала во время подготовки к экзаменам. Интересно, что именно он у неё просил? Возможность обучения в Академии кого-то из братьев или сестёр? И были ли у него, вообще, таковые? Какую-то денежную сумму на покупку чего-то? В любом случае, придётся исполнять…

— Хватит извиняться! — резко обрывает его Леонризес. — Принеси мне моё зеркало!

Мицар живо кивает и бросается за зеркалом. Едва находит его на столе среди книг, украшений и разных безделушек, которые наперегонки в шутку дарили ей Эсканор и Вейча. Впрочем, находит он, надо сказать, зеркало весьма быстро. Даже быстрее, чем того ожидала княжна…

— Вот оно, госпожа! — говорит он, протягивая старое бабушкино зеркало Леонризес.

Пожалуй, отец всегда просил быть с этим предметом осторожной. Ей, как старшей из сестёр, оно перешло, так сказать, по наследству. Наверное, одна из немногих вещей, кроме тех платьев, которые ей покупали, которая принадлежала ей безраздельно уже на данный момент… Красивое, старинное, наверное, сделанное во времена эпохи Файндхарт, или, во всяком случае, в этом же стиле… В любом случае, девушке оно всегда нравилось.