Вернуться в сказку

Тёмной птицею в сердце

Входит новая осень.

Ты плетёшь свой венок

Из траурных лент,

Из увядших цветов

И почерневших колосьев.

Но кто знает, чем обернутся

Холода и потери

Для того, кто умел верить?

И кто знает, когда над водою

Взойдёт голубая звезда

Для того, кто умел ждать?

Тебе больно идти,

Тебе трудно дышать,

У тебя вместо сердца

Открытая рана.

Но ты всё-таки делаешь

Ещё один шаг

Сквозь полынь и терновник

К небесам долгожданным.

И однажды проснутся все ангелы

И откроются двери

Для того, кто умел верить.

И ненастным январским утром

В горах расцветет миндаль

Для того, кто умел ждать.

Гнётся вереск к земле,

Потемнел горизонт,

Облака тяжелеют,

В них все меньше просветов.

Ты сидишь на холме

Неподвижно, безмолвно.

Все слова уже сказаны,

Все песни допеты.

Но я знаю, найдутся ключи

И откроются двери

Для того, кто умел верить.

И над тёмными водами мрака

Взойдёт голубая звезда

Для того, кто умел ждать.

Обречённо скользит

Одинокая лодка

Сквозь холодные воды

Бесконечной печали.

Только небу известно

Всё о нашем сиротстве

И о боли, что связана

Клятвой молчания.

Где-то есть острова утешения

И спасительный берег

Для того, кто умел верить.

Там рождаются новые звёзды

И в горах расцветает миндаль

Для того, кто умел ждать.

Приземление оказалось более-менее мягким. Для Марии, во всяком случае. Она упала на мягкую траву, пусть и довольно сильно замаравшись при этом. Впрочем, последнее девушку волновало… в последнюю очередь. Она довольно быстро поднялась, отряхнула штаны от земли, завязала развязавшиеся шнурки на правом кроссовке и подошла к Мердофу, приземление которого таким мягким не было. Если Фаррел лишь чуть-чуть повредила ногу, когда переносилась из Осмальлерда на Землю, то с Айстечем дело обстояло несколько серьёзнее. Мария беспокоилась — как бы не случилось с ним чего серьёзного. В конце концов, теперь ей несколько затруднительно путешествовать в одиночестве по Земле, а именно через Мердофа она могла связаться с Хоффманом. Впрочем, всё оказалось почти в полном порядке — лишь несколько не слишком глубоких царапин и, кажется, небольшое растяжение. Всё это вещи, конечно, не слишком приятные, но… Пережить их можно. Мердоф присел на стоявший неподалёку камень и посмотрел на небо. Фаррел тоже посмотрела туда — в это высокое голубое небо с плывущими по нему облаками. Девушке сразу вспомнилось, как когда-то в детстве они с Алом играли под вот таким небом, смеялись, шутили, разбивали коленки, набивали шишек… Это высокое спокойное небо совершенно не такое, как её душа. Джошуа всегда говорил, что в душе человека должно быть так чисто, чтобы он чувствовал себя частью бесконечного бескрайнего неба…

Мария никогда этого не достигнет.

Она так и не научилась прощать. А разве может сравниться с небом тот, кто до сих пор не умеет прощать? Тот, кто до сих пор таит в душе злобу на умершего ужасной смертью человека? Тот, кто готов был убить родную сестру? Тот, кто почти радовался её смерти. И не сразу, а осознав эту смерть? Она так и не смогла простить… Простить за то, что Роза просто появилась на свет. Наверное, это было подло… Подло ненавидеть, а потом презирать человека только за то, что тот сумел родиться. Что же… Значит, Мария Фаррел была подлым человеком. В любом случае, она никогда не стыдилась этого. Подлость — что это? Мария никогда не могла считать подлым человека, который осознавал своё предательство, который предал не по трусости, а за идею… Ей казалось, что она сама была такой — встреться ей на пути человек, который стал бы пытаться убедить её в том, чтобы кого-то предать, она бы, возможно, легко пошла бы с ним. Девушка никогда не считала себя трусихой, она никогда не боялась чего-то настолько сильно, чтобы можно было списать на это.

Быть может, это было даже хуже — осознанное предательство. Выверенное, тщательно продуманное, выгодное во всех отношениях. И совершённое лишь из скуки — потому что ничего больше такого, что повлекло бы за собой какие-то последствия, сделать было не особенно возможно. Совершённое лишь из смертельной скуки… Сколько Мария себя помнила — ей всегда было ужасно скучно. Бывшей принцессе всегда хотелось чего-то большего. Ей хотелось чего-то грандиозного. И было совершенно плевать — сколько людей может пострадать или, может быть, даже погибнуть.

Мария никогда не попадёт в рай…

Порой девушке казалось, что она часть чего-то великого, чего-то тёмного и огромного, что когда-то имело очень большое значение для всех… Что она часть чего-то, чего всегда боялись… И её нисколько это не пугало и не расстраивало. Она лишь радовалась тому, что может наслаждаться этой жизнью, не думая ни о ком и ни о чём. Ей нравилось бежать по этой жизни, менять друзей, видеть всё на свете, ей нравилось не переживать из-за тех людей, что оставляли её, возможно, навсегда, ей нравилось захлёбываться смехом вместо слёз.

Ей нравилось усмехаться в лицо всем опасностям… Она не боялась… Сердце лишь начинало биться быстрее, когда что-то происходило не так, как задумывалось. Это лишь подстёгивало её к новым действиям и выдумкам. Даже в детстве… Хотя, наверное, сейчас ещё больше, чем тогда… Кассандра Фаррел всегда говорила, что с её старшей дочерью невозможно сладить — проще договориться с кем угодно, но только не с ней… Дядя Джошуа как-то сказал Сандре, думая, что Мария не слышит, что договориться с девочкой возможно, нужно просто уметь договариваться…

Она скучала по этому человеку. Скучала, как не стала бы скучать ни по одному другому — он единственный был дорог ей. Во всяком случае, дорог настолько, чтобы она могла переживать за него. За Ала никогда не следовало волноваться — Мария прекрасно знала, что её друг не пропадёт, где бы он не оказался, что бы с ним не приключилось. За Хоффмана беспокоиться представлялось слишком глупым — он был ей никем, пусть интересным собеседником и почти другом, но девушка была уверена, что мужчина рассердится, если она вдруг начнёт тратить свои нервы на него. Мердоф… С Мердофом они были знакомы даже меньше… Впрочем, наверное, за него как раз и стоило переживать и волноваться. Он был добрым парнем. Хорошим. Заботливым. И до жути наивным. Но… Мария не могла заставить себя беспокоиться за него. Он всегда был рядом теперь, как рядом был Ал, но волноваться за Айстеча следовало куда больше.

Девушка вглядывалась в проплывавшее над её головой небо. Ей было немного холодно стоять на ветру и смотреть на эти облака… Но… Не мелочь ли это, когда так хочется жить? Не единожды за свои почти семнадцать лет Мария чувствовала это — ей хотелось жить любой ценой. Ценой ли чьей-то жизни — всё равно. Ценой ли чьего-то благополучия — тем более. Порой на всё остальное, кроме себя самой ей было абсолютно всё равно. Она спокойно могла смеяться, когда кому-то было плохо. И она никогда не считала себя виноватой за это.

Впрочем, так же, Мария никогда не считала себя хорошим человеком. Ей всегда было всё равно. Равнодушие и скука — это то, что досталось её душе. Была ли она виновата в этом? Нет… Этот набор достался ей от рождения. Так стоило ли винить себя? Стоило ли учиться любить, привязываться, калечить эмоциями свои нервы, если, всё равно, не сможешь ничего сделать правильно? Ей досталась мёртвая душа. Так стоило ли изводить себя по этому поводу? Всё равно, ничего нельзя сделать…

Отчего-то вспоминалась Роза. Глупейшее наивнейшее создание, которое всегда изводило её. Которое жутко раздражало. Старшая из сестёр Фаррел подозревала, что девочка умерла в подземельях Хоффмана, возможно, с подачи самого графа, но это нисколько не отталкивало её от этого человека. Девушке казалось, не умри Роза в подземельях Георга, она сама бы когда-нибудь убила свою сестру. Убила бы… Это точно. Когда-нибудь, где-нибудь, каким угодно образом…