Вернуться в сказку

— Ты не ужинала сегодня, — замечает Мердоф, пожимая плечами. — И я подумал, что стоит принести тебе горячий шоколад. Ты замёрзла сегодня.

Горячий шоколад — то, что нужно… Кажется, Мария даже хотела попросить Айстеча приготовить этот напиток. Но после их небольшой ссоры делать это почему-то расхотелось. Был бы на его месте Ал — ссора не была бы ссорой. Просто обычным разговором двух друзей между собой. Даже если бы состоялась драка между ним и Марией, это был бы самый обычный разговор.

Но Мердоф Айстеч не был Альфонсом Брауном. Фаррел не с ним носилась в детстве по всему городу, не с ним копалась в земле, не с ним пыталась скрыть синяки на лицах обоих, не ему останавливала кровотечение из носа, когда что-то не могла поделить… Не с ним у неё была общая одежда… Девушка совершенно не понимала, как относиться к Мердофу. Тот пытался во всём заменить Ала, но… они были разными. Они не смогли бы заменить друг друга, как бы не старались.

Да, Альфонс тоже принёс бы ей какой-нибудь горячий напиток, заставил бы укутаться в одеяло и даже сходил бы в ближайшую аптеку за лекарствами. Но с ним она так редко ссорилась… Все эти крики, обидные прозвища, подколки не воспринимались ни парнем, ни девушкой как оскорбление. Это было обычное их общение. Ничего странного, выдающегося и чего-то такого. Простое общение. С Мердофом это было иначе. Он не привык к этому. Был одинок. Хоффман говорил это, да Мария и сама видела. Он жаждал иметь друзей, но это ему как-то не удавалось. Он готов был сделать практически всё, что угодно, и это было, пожалуй, неправильно. Человек не должен быть готов сделать всё, что угодно для другого человека.

— Я наорала на тебя сегодня, обозвала идиотом, — замечает Мария задумчиво, беря кружку с шоколадом. — Признайся честно — ты что-то подсыпал туда, чтобы мне отомстить?

Она почему-то усмехается этой мысли. Альфонс обязательно подсыпал ей что-нибудь… В любом случае «перепутал» бы сахар с солью или что-нибудь такое. И сама Мария поступила бы аналогично. Интересно, что сделал бы Айстеч… Оказалось бы интересно, если бы он решил вытворить что-то такое.

— Нет! — почти обиженно восклицает Мердоф. — Как ты могла подумать, что…

Мария усмехается. Что и следовало ожидать. Она устала находиться рядом с Айстечем. Нет, она сможет привыкнуть через какое-то время к его обществу, но до этого будет чувствовать себя неудобно. Очень неудобно. Потому что не привыкла постоянно находиться в обществе человека, столь честно и рьяно выполняющего свои профессиональные обязанности. Мердоф был назначен Хоффманом телохранителем девушки. И он делал всё для того, чтобы с Фаррел всё было хорошо.

— Забудь.

Вполне возможно, что это прозвучало слишком резко. Он смотрит на неё непонимающе. Любой бы смотрел. Она начала что-то говорить и вдруг оборвала, отрезала. Любой бы был не слишком доволен. И сама Мария Фаррел тоже. Либо уж говори, либо молчи вовсе. И тут она сама поступила именно так — прервала разговор.

Но продолжать ей не слишком хотелось. Она устала. Ей хотелось поскорее остаться в одиночестве. Потому что в одиночестве проще всё обдумать и понять. Потому что она привыкла к одиночеству. Её всегда оставляли одну по первому требованию. Точнее, сначала, мать пыталась так её наказывать — запирала в комнате, не давала ни с кем общаться то время, которое было отведено для наказания. И у Марии появилась потребность как можно чаще находится одной. Настолько часто, насколько это только возможно.

— Ал бы подсыпал… — задумчиво бормочет девушка, вертя в руках кружку с горячим напитком.

Она отпивает глоток. Губы обжигает. Девушка застывает на секунду, а потом вдруг начинает смеяться. Напиток был хорошим, не было никакого странного привкуса, который мог бы указывать на то, что Айстеч поступил как-то нечестно. Наверное, это было обидно — когда тебя подозревают в том, чего ты не совершал. Марии, впрочем, нередко, это давало повод для очередной шалости, часто жестокой, очередную идею для всего этого. Алу тоже. Он привык поворачивать ситуацию в свою пользу. Наверное, именно поэтому Фаррел могла назвать Брауна братом… Они были похожи в этом.

— Знаешь, Мердоф… — говорит она, поворачиваясь к своему телохранителю. — Я сейчас обожглась…

Смотрит почти виновато… Это раздражает её и забавляет одновременно. Никто не смел смотреть на неё так. Роза всегда смотрела жалобно-обвиняюще, Ала тоже всё и всегда забавляло, а если что-то и казалось ему серьёзным, обычно за этим следовала некоторая ссора, в результате которой они разбирались, кто из них двоих прав больше.

— Не смотри на меня так, — говорит Мария. — Никогда не смотри. Я хуже тебя. Я с лёгкостью переступлю через любого, кто будет стоять на моём пути. Не обожгись об меня. Мне жаль тебя.

Она отходит к окну. А ей нравится смотреть на небо… Она только сейчас это поняла. Но пасмурное, закрытое облаками, тёмное небо ей нравится больше. Она сама не понимает — почему всё происходит именно так. Почему сейчас рядом с ней находится именно Мердоф, который, между прочим, как-то пытался её убить. Почему встретился на её пути такой замечательный и удивительный человек, как граф Георг Хоффман. Девушка не была уверена, что есть в мире ещё кто-то с подобной трагической судьбой.

— Обещай мне, — вдруг тихо произносит Мария, не отводя взгляд от окна. — Обещай мне, что не пойдёшь слишком далеко в своей дружбе. Лезть в мою жизнь я могла позволить только одному человеку, Мердоф. И ты никогда им не станешь…

Перед глазами всплывает лицо самого лучшего человека в её жизни — Джошуа Брауна. Человека, которого Мария могла бы считать отцом. И считала. Кого ещё она могла считать папой? Кого, как не человека, столь многому научившему её. Её, маленькую капризную девчонку Марию Фаррел, с которой дружил её сын. Он был лучшим человеком в её жизни. Тем, за кого единственного она всегда волновалась и переживала.

— Это Альфонс, да?! — почему-то обиженно выдаёт Айстеч. — Это он, да?! Это ему ты могла позволить это?!

Он говорит ещё что-то, смотрит обиженно и выбегает из комнаты Марии. Дверь глухо захлопывается за ним… Это может заставить лишь усмехнуться. Лишь приподнять уголки губ в ухмылке… И снова опустить. Потому что что-то словно заставляет сделать это. Мария Фаррел сама не знает, что…

— Нет… — запоздало отвечает девушка, вглядываясь в грозовую тучу. — Это не Ал. И он никогда не был тем человеком…

Смешно подумать, что это был Альфонс Браун. Ал был прекрасным парнем, прекрасным другом, прекрасным братом, но он не был тем, кому Мария могла позволить лезть в её жизнь. Она никогда не позволила бы ему тоже. И Альфонс прекрасно знал это. Он не лез в её жизнь, она не лезла в его.

— Идиот… — говорит Мария, немного грустно усмехаясь. — Уже ведь обжёгся…

Ей нисколько не жаль его — глупость недостойна жалости и сострадания. Да Мария и не умеет сострадать… Так и не научилась за свои почти полные семнадцать лет… А вот виноватой перед Мердофом чувствовать себя придётся. Даже не чувствовать — осознавать себя виноватой. Потому, что он кажется почти ребёнком — с этим обиженным, непонимающим взглядом, с этой вжимающейся в плечи шеей каждый раз, когда Мария отвечает ему резко…