Вернуться в сказку

Пожалуй, это чертовски несправедливо — что кольцо нашла она, а не Мердоф. В конце концов, он был куда более достоин первым найти хоть что-нибудь. Но Мария Фарелл всегда была удачлива. Этого у неё не отнять. Айстечу следовало оставаться с ней, если он действительно хочет что-нибудь найти — Ал говорит, что искать чужое она умеет просто превосходно, пусть иногда и не может по три-четыре часа откопать нужную себе вещь в бардаке своей комнаты.

Мария до сих пор слышит свой ответ. Она лишь съязвила ему в ответ и… согласилась со всеми его обвинениями. Он так на неё смотрел… Фарелл коллекционировала чужие взгляды, если бы это было возможно. Ей бы это весьма понравилось — коллекционировать те улыбки, что были предназначены ей, коллекционировать взгляды (когда — восторженные, радостные, счастливые, а когда — тяжёлые, злобные, отчаянные). Второй вариант взглядов Марии нравился больше. В этой почти что ненависти было что-то привлекательное и забавное. И все эти взгляды были совершенно разными! Не было в глазах двух людей одинаковой обиды или одинаковой злости — что-то всегда было различным.

И нет, ей совершенно не было стыдно за подобное. Ей, вообще, редко бывало стыдно. Тем более, если Мария Фарелл была в чём-то виновата. В конце концов, если было весело — почему бы не посчитать какой-то проступок удачей или заслугой? Вот и то кольцо, которое она нашла, было словно наградой ей за то, какой по сути бессердечной дрянью она является.

Забавно.

Девушка слышит, как кто-то поднимается по лестнице, и закрывает глаза. Ей думается, что, пожалуй, было бы интересно увидеть того, кто собирался прийти к ней. Но что-то заставляет её сдержать улыбку, смех, закрыть глаза и ждать… Это почему-то кажется вполне забавным. Будет интересно подшутить над тем, кто войдёт к ней. Будет забавно услышать хоть что-нибудь от входящего. К тому же, выглядеть это будет весьма… необычно, пожалуй.

Человек стоит перед ним и усмехается. У него жёсткий взгляд и губы изгибаются в усмешке, пожалуй, даже красиво. И всё же, в нём легко узнаётся тот самый весёлый и обаятельный Мир. Эта жёсткость, переходящая в жестокость, была неотделима от образа Драхомира — безжалостного Ренегата, который предал всех и вся. Другой человек просто не смог бы решиться на подобное. А Драхомир решился. И даже выжил. Смог бы он провернуть такое, не будучи жестоким? Навряд ли. Танатос прекрасно это понимал. И всё же… Когда он просил демона обучить его каким-то основным приёмам, которые знал сам Мир, Тан совсем не собирался оказываться в странного — и даже жутковатого — вида пещерке с весьма высоким сводом. Наедине с Драхомиром. Сколько там демонов перерезал этот псих? Кажется, порядочно. Чего уж ему справиться с каким-то там беглым отступничком их Чёрного ордена?

Танатос, узнав о всех подвигах Мира, с трудом мог себя назвать и отступничком, хотя раньше всегда гордился предательством того ордена, который воспитывал (мучил и унижал) его три года. Оказывается, эту всю эпопею — как казалось ему раньше — и нормально назвать было нельзя, кроме трусливого вихляния от одной деревеньки к другой. Тем более, всё это было не в одиночку. Рядом с Танатосом всегда находились Хелен и Йохан, а потом и Дея с Асбьёрном. Они были просто кучкой мелковозрастных недоучек, которые трусливо прижимались к друг другу и прятались в каком-нибудь овраге от каждого шороха.

А Драхомира Танатос почему-то не боялся. Нет, совсем не потому, что тот был как-то доброжелателен к ним или что-то такое — напротив, при их первой встрече он попытался вынуть душу из Деифилии. И, если бы он, Танатос, Йохан и Асбьёрн не подоспели вовремя, то это бы точно произошло. И совсем не потому, что Танатос смог бы одержать над Миром победу каким-нибудь не слишком честным способом — порой бывшему послушнику думалось, что его девизом стало бы что-то вроде «не можешь сделать честно, сделай более выгодно», — хотя бы потому, что Драхомир сам не брезговал (как большинство дураков) разными нечестными способами.

— Итак, подумаем над тем, что ты можешь сделать в этой ситуации — впереди тебя пропасть, перебраться через которую ты не можешь, а позади тебя враг, который неминуемо настигнет тебя, если ты не переберёшься на противоположную сторону. Что делать будешь?

Танатос хмурится и медлит. Он совершенно не боится, нет — ему нечего бояться, кроме обыкновенной простуды. Там, в трёх метрах от него не пропасть. Стоит только кинуться туда — и ты по пояс окажешься в ледяной воде. В совершенно ледяной.

В ледяную воду не хотелось. Там, за пределами той пещеры, где они находятся — вечные снега. Вот бы их растопить!.. Вот бы оставить только малую их часть, а остальное!.. Говорят, внутри их мира расплавленное металлическое ядро… Вот бы его расколоть! Тогда оно грело намного лучше! Тоже согревало, а не только это полупогасшее солнце!

Пожалуй, в ледяную воду не хотелось даже больше, чем не хотелось умирать.

По правде говоря, в подобной ситуации Танатос попробовал бы потянуть время, подождать, пока подоспеет кто-то из его друзей или враг будет сбит с толку. А что? Такое бывало! Обычно, в тех случаях, когда Танатос всё же попадался на воровстве… А попадался он довольно часто. Сначала — из-за отсутствия должного опыта, а потом — из-за банальной жадности. Да, у него порой проскальзывали моменты, когда он просто не мог пройти мимо красивых (а главное — дорогих) часов, которые можно было весьма выгодно продать в соседней деревни и купить там… телегу… Или, всё же, сначала лошадь. Та же Хелен бы поездила, она у них была той ещё избалованной принцессой (вот что значит — дочь жреца), или Йохан, который был, пожалуй, инвалидом…

— Не думаю, что у меня есть какой-либо выбор.

Танатос как можно более незаметно смотрит вокруг себя, ища хоть какие-то пути к отступлению. Быть может, можно забраться повыше на скалу… Нужно лишь подойти поближе к более узкому месту и перепрыгнуть (а прыгал Тан вполне даже неплохо, особенно, в экстренных ситуациях).

Нет, к сожалению, у Мира за спиной были крылья, ему совершенно ничего не стоит расправить их в любой момент. Или… Если забраться в ту нишу, что не слишком узка и довольно глубока, можно будет не обращать на назойливого нарушителя спокойствия «прекраснейшей леди из Сонма» никакого внимания. Если тот не решит применить магию. Например — испепеляющую… Кажется, Драхомир был не так уж плох в той магии, которая за несколько секунд обращала человека в пепел.

В пепел Танатосу обращаться тоже не слишком хотелось. Незавидная участь… И даже черепа ведь не оставит! И это с его-то превосходной формой головы! Какое неслыханное варварство! Юный чернокнижник нахмурился. Он бы, пожалуй, состроил жалобные глазки, если бы Мир на это купился. А что? Даже самый унизительный способ существования — всё же жизнь!

Когда ему было нужно, Драхомир умел быть тем ещё драконом. И в буквальном, и переносном смысле. Это, конечно, не умаляло всех достоинств демона, он всё равно продолжал нравиться Танатосу, но… Это были весьма и весьма неприятные свойства характера и магической сущности… Но, конечно, они были не так уж существенны. Вот Йохан, например, тоже злился, когда Танатос умудрялся проигрывать все заработанные им (Йоханом, а не Танатосом) деньги в ближайшем трактире. А Деифилия злилась каждый раз, когда на плаще (куртке, рубашке, штанах, сапогах) появлялась очередная дыра, которую нужно было зашивать (что у Танатоса встречалось не так уж часто — всего лишь раз или два в день, изредка — чуть больше). И Танатос всё равно любил их обоих! И задиристого Асбьёрна, который лез куда ни попади, отбирая эту привилегию у юного Чернокнижника.

— Выбор есть всегда. Просто ты не видишь, что можно выбрать.

Танатосу хочется что-то проворчать про жестокость и что-то такое, но Драхомир явно не настроен слушать его слишком долго. Он уже надвигается. И уже готовится применить на Танатосе какую-то свою магию. Кажись, не испепеляющую, но тоже какую-то жуткую и не слишком приятную в ощущениях на собственной шкуре.

Какое-то время Танатос стоит, раздумывая над своими будущими действиями. Нет, это занимает не слишком много времени — всего пару секунд. Сначала ему -где-то с секунду — думается, что в воду он не прыгнет ни за что в жизни, особенно учитывая то, что, во-первых, вода ледяная, а, во-вторых, лететь до неё около трёх метров. Потом — вторую секунду — Танатосу постепенно начинает приходить в голову, что ледяная вода — не самое худшее в жизни. В конце концов, у него всегда было хорошее здоровье. И, может быть, купание в ледяной ванне ему не особенно повредит. И, кто знает, может, даже немного оздоровит его…

Нет, всё-таки, умирать не хотелось куда больше. Это осознание приходит в последний момент — когда Мир стоит уже на расстоянии вытянутой руки до Танатоса.

Он прыгает и оказывается по пояс в ледяной воде. А Драхомир наверху хохочет. Танатос кинул бы в него огрызок яблока, если бы таковой у него имелся! Между прочим, во время падения он умудрился серьёзно оцарапать руку (но, конечно, Деифилия будет возмущаться из-за разорванного рукава, а не из-за покалеченного предплечья Танатоса!) и подвернуть ногу!