Вернуться в сказку

Райан выводит её на улицу. Что-то говорит о том, что нужно сделать. А она идёт, не слишком-то и сопротивляясь. Напротив — с каким-то азартом в глазах, которого демон почти что боится. За столь большой промежуток времени он уже успел отвыкнуть от той мысли, что его могут не бояться. И что его не собираются бояться. Даже смелая крошка Сара его боялась. Что уж говорить об Алесии, которая была испугана настолько, что не могла и пошевелиться? А Мария почему-то страха не чувствовала вовсе.

— Ладно, чего уж там — погнали, Райан! — улыбается девушка, усаживаясь на мотоцикл.

Он тяжело вздыхает и что-то снова бормочет. Марии приходится обернуться и удивлённо на него посмотреть, чтобы расслышать его бормотание. Увидев её несколько недовольный взгляд, демон и вовсе виновато опускает глаза. И Фарелл думается, что, пожалуй, она ничего не понимает в этой жизни. Пусть в этом открытии и не было ничего нового или необычного.

— Я думаю, тебе стоит знать, что меня на самом деле зовут Ратмир… — бормочет он, присаживаясь за её спиной.

И девушка чувствует на своей талии его руки. Чувствует, как он цепляется за её куртку и свитер. И ей думается, что, если она разгонится достаточно сильно, его это мало спасёт. А вот её любимые вещи он порвёт. И она будет на него очень сильно злиться.

— О! Да мне плевать! — хохочет Мария. — Но если хочешь, буду звать тебя Ратмиром. Но не Миром. На Мира ты не тянешь, не обижайся!

Он потрясённо выдыхает. И обхватывает её ещё сильнее. Девчонка недовольно морщится, но ничего не говорит. Лишь как-то насмешливо хмыкает. Но не произносит ничего, что могло бы выдать её недовольство. Молчит. И, Ратмир уверен в этом, улыбается. Насмешливо. Зло. Смеясь над ним, таким дураком. А ведь он уже не так молод даже для демона…

Это Танатос, думается ему. Это не может быть кто-то иной, кроме Танатоса. Кроме его господина Танатоса. Определённо, эта смешливая упрямая девчонка — реинкарнация не менее смешливого и не менее упрямого Танатоса. В этом уже не может быть каких-либо сомнений. И Ратмиру думается, что именно поэтому рядом с девчонкой Марией Фарелл он чувствует себя таким же счастливым, каким был когда-то.

Что ни говори — находиться вечно в состоянии ожидания очень трудно.

Куда легче как-либо действовать — смело, открыто, бесстрашно.

Куда легче оказаться лицом к лицу с опасностью, одному идти против миллионов…

В ожидании тяжело находиться даже неделю.

Что уж говорить о пятидесяти тысяч лет, каждый год из которых наполнен тоской и болью по ушедшему?

Что уж говорить о пятидесяти тысяч лет — и о каждом миге, что лежал между концом прошлого и началом будущего?

Пожалуй, вечное ожидание — вот расплата за трусость.

Комментарий к II. Глава тридцать восьмая. Ожидание.

* Йовин – Он и Она

Песня, которую слушала Мария:

Jim Croce – Time In A Bottle

========== II. Глава тридцать девятая. Право рождения. ==========

Я повидала мир,

Добилась всего, заполучила свой кусочек счастья.

Алмазы, бриллианты и Бель-Эйр 1

Жаркие летние ночи в середине июля,

Когда мы оба бесконечно теряли над собой контроль,

Сумасшедшие дни, городские огни,

Ты играл со мной, как с ребенком.

Будешь ли ты все так же любить меня,

Когда я перестану быть юной и прекрасной?

Будешь ли ты любить меня,

Когда у меня не останется ничего, кроме истерзанной души?

Я знаю, что будешь. Я знаю, что будешь.

Я уверена, что ты все ещё будешь.

Будешь ли ты любить меня как прежде,

Когда моя красота померкнет?

Я видела мир, разукрасила его огнями, как свою сцену.

Направляю ангелов, теперь наступила новая эра.

Жаркие летние деньки, рок-н-ролл

Ты играешь на своих концертах для меня одной,

И я до конца познала

Твое красивое лицо и наэлектризованную душу.

Будешь ли ты все так же любить меня,

Когда я перестану быть юной и прекрасной?

Будешь ли ты любить меня,

Когда у меня не останется ничего, кроме истерзанной души?

Я знаю, что будешь. Я знаю, что будешь.

Я уверена, что ты все ещё будешь.

Будешь ли ты любить меня как прежде,

Когда моя красота померкнет?

Господи, когда я попаду в рай,

Позволь мне забрать с собой своего мужчину.

Когда он будет здесь, скажи мне, что ты разрешаешь.

Отец, скажи мне это, если можешь.

О, это изящество. О, это тело.

О, при виде его лица, я хочу веселиться.

Он — мое солнце, и я сияю ярко как бриллиант.

Будешь ли ты все так же любить меня,

Когда я перестану быть юной и прекрасной?

Будешь ли ты любить меня,

Когда у меня не останется ничего, кроме истерзанной души?

Я знаю, что будешь. Я знаю, что будешь.

Я уверена, что ты все ещё будешь.

Будешь ли ты любить меня как прежде,

Когда от моей красоты не останется и следа?

Будешь ли ты любить меня как прежде,

Когда от моей красоты не останется и следа?

Будешь ли ты любить меня,

Если я не буду юной и прекрасной?*

Около хрустальных скал было прохладно, если не сказать промозгло. Здесь всё почти насквозь продувалось холодным морским ветром. Погода постепенно ухудшалась — было уже начало ноября. Люди старались как можно реже высовывать свои носы из дому, словно боялись их отморозить. А уж в этих-то краях!.. Хрустальные скалы были одной из достопримечательностей королевства Грисиаль, но в основном сюда приезжали летом или зимой — осенью здесь постоянно были ветра, ну а весна, и вовсе, далеко не самое приятное время года. А зимой хрустальные скалы пели… Сверкали, покрытые белоснежным покровом, в лучах зимнего солнца и издавали звуки, которые могли бы сойти за пение… Тут было весьма красиво. Пожалуй, даже больше, чем просто красиво. Иногда здесь бывало лучше, чем где-либо на всём белом свете. Всё же, именно за этим зрелищем приезжали люди в королевство Грисиаль. А в ноябре здесь было что-то даже более забавное и любопытное, чем обычно. Здесь было совершенно пусто — никого, по всему правому берегу реки Нрольгавы, ни одного гостевого домика, где кто-то бы жил. Только четыре человека, которые прибыли сюда, удивив владельца того гостевого домика тем, что прибыли они явно не слишком-то вовремя, а так же, своей щедростью. Ему заплатили даже больше, чем он просил. К счастью, и условия проживания в том домике были весьма хороши — нужное количество комнат, в которых можно было топить, небольшая — не слишком, правда, подходящая для неё — библиотека, завтраки, обеды и ужины, которые каждый день приносила хозяйская дочка или племянница. А хрустальные скалы были хороши и в это время года. Пусть они не сияли теперь на солнце — солнца теперь почти не было — и не пели, но они были прекрасны даже теперь, такие, почти прозрачные и неприступные. Та магматическая порода, что образовала скалы, вовсе не была хрусталём. Точнее, именно она и была настоящим хрусталём, это потом люди стали называть те странные камушки хрусталём. А это был он — прочнейший эльфийский хрусталь, который было невозможно разрушить ничем, кроме какого-то поразительного изобретения алхимиков Фальрании — оно разъедало этот камень…

Джулия Траонт зябко куталась в свою меховую накидку от холода. Пожалуй, ей и вовсе не стоило здесь находиться. Ветер здесь был наиболее сильным. Да и забираться на скалы было, пожалуй, весьма трудно. До хрустальных скал нужно было идти около часа от их дома по узкой тропинке, а потом ещё где-то минут двадцать идти по тому, что и тропинкой было совестно назвать. Нужно было опираться рукой на выступы в скале, чтобы забраться повыше — туда, откуда можно было увидеть и оба берега Нрольгавы, и устье реки Доиринн, впадавшей в Нефритовое море… Если идти по берегу реки Доиринн достаточно долго (через тот лес, через который она протекает), можно добраться до старинной эльфийской крепости Вирджилис. Крепость практически разрушена теперь, и вряд ли хоть кто-нибудь там бывает, если только дети — люди этих мест не слишком много думают над философскими проблемами, историей, сказками и легендами, они живут теми бытовыми мелочами, без которых невозможно посеять рожь, пшеницу, посадить яблони, груши, вишни… Им совершенно безразлична история. Многим из них. Джулия уже некогда бывала здесь… Они тогда остановились здесь с Денебом… Ему было некуда, а ей просто не хотелось возвращаться. Где-то около полутора месяцев пробыли они здесь — ходили и к крепости Вирджилис, Джулия тогда любовалась величием разрушенной цитадели, а он декламировал стихи какого-то поэта из своего королевства. А потом она ещё почти простудилась, постояв вот так на скале около трёх часов в одной ночной рубашке, просто потому, что ей было весело. И хотелось подумать. Леди Траонт улыбается и вспоминает горячие руки принца Денеба на своих плечах. Пожалуй, это было очень приятно — обнимать его в ответ и смеяться по какому-то сущему пустяку. И ещё было приятно чувствовать, как он заплетал ей косу… И тогда им обоим казалось, что они не принц и принцесса (пусть к тому времени она и была уже скорее герцогиней), а обычные люди, которым позволено прожить свою жизнь так, как им хочется… Он оказался очень нужен ей в тот момент. И герцогиня Джулия всю жизнь будет благодарна своему принцу Денебу за то, что он не ушёл тогда… За то, что позволял целовать себя, брать своё лицо в руки, перебирать свои волосы, шутливо щёлкать по носу… О тех днях у леди Траонт остались одни воспоминания. Но какие это были воспоминания! Никто из высшего круга Орандора не счёл бы их приличными. Но те воспоминания были чудесными! Совершенно прекрасными, яркими и замечательными! Никогда в жизни до или после того путешествия она не ощущала себя такой счастливой… И герцогине Траонт снова кажется, что она чувствует губы принца на своей шее, на своих плечах, на своей груди… Ей нравится эта деревня. Хотя бы потому, что она потворствует её этим peu caprice. Орандор не потворствовал. Её родное королевство часто было слишком скучным и однообразным. Конечно, с приходом молодого короля многое изменилось, но, всё же, недостаточно многое. Многие герцоги, графы, бароны или баронеты так и остались скучнейшими по сути людьми, не видящими ничего дальше морали. Как будто от того, соблюдает ли все моральные нормы человек, зависит, насколько счастлив он окажется в своей жизни. Джулия же всегда считала, что дело совсем не в этом… Ей куда более приятно вспоминать о днях, когда она совершала безумства, глупости, которым вряд ли нашлось бы оправдания, когда она кричала, закатывала истерики, а потом хохотала, когда они с Денебом зашли по пояс в озеро Эитн, будучи в одних тонких сорочках, через которые так легко можно почувствовать тепло чужого тела, ей куда более приятно вспоминать, как легко рвётся ткань этих самых сорочек, чем о том, что она выглядела приличной и достойной молодой особой. Ей куда больше удовольствия — того удовольствия, что плавно поднимается в душе и переворачивает всё мировоззрение в один миг — доставляет воспоминание о том звуке, с каким разорвалось её жемчужное колье, с каким упали на пол драгоценные камни… Ей куда больше удовольствия доставляют мысли о том, насколько это всё было безумно. И волшебно. Хоть и совершенно аморально. Губы Джулии Траонт расплываются в улыбке.

Герцогиня зябко кутается в свою меховую накидку и думает о том, как сладко и прекрасно было бы повторить всё, что происходило около тридцати лет назад здесь… Она улыбается и убирает прядь волос со своего лица. Подумать только — ей уже столько лет, а они по-прежнему такие же чёрные. Волосы Денеба уж давно поседели — Джулия видела его несколько раз после того, как они расстались. Видела его жену, его детей… Видела и умирающего несчастного Якова, и останки погибших так скоро Лирты и Миланы… Джулия вздыхает. Как бы ей не хотелось того, чтобы те воспоминания снова захлестнули её, она никогда в жизни не позволит себе как-либо просить Денеба о чём-либо. У него была своя жизнь, у него было своё горе. И Джулии Траонт не было больше места в истории его жизни. Так что уж было мозолить ему глаза своим присутствием? Герцогиня улыбается и достаёт из кармана накидки берилловый перстень. Ей нравится думать, что эту вещь некогда она незаметно стащила с пальца Денеба, когда тот ничего не видел… Ей нравится думать, что всё то, что было у неё в прошлом, никогда уже не повторится. И ей было страшно думать об этом. В этом, пожалуй, было особое удовольствие — в этом страхе.