Вернуться в сказку

Танатос поёт. Не так хрипло и тяжело, как обыкновенно поёт Йохан — нет, чисто, звонко, во весь голос. Хорошо поёт. Асбьёрн никогда раньше ничего подобного не слышал. А чернокнижник заливается, словно соловей. И смеётся. Смеётся всему миру в лицо и поёт. И голос его звучит… Если бы только Бьёрн не знал совершенно точно, что его предложение будет встречено насмешкой, он предложил бы чернокнижнику выступать на базарах с балладами вместо их барда.

Йохан играет на своём почти сгнившем корыте, умудряясь извлекать из этой рухляди вполне удобоваримые звуки. Странно, что всем так это нравится. Даже Сабаот, которая, должно быть, слышала в своей жизни что получше. Она смеётся и просто светится — словно в жизни не видела и не слышала ничего прекраснее. Её косы растрепались. И они больше уже не лежат вокруг головы — скатились по её плечам.

Драхомир держит Деифилию за руку и улыбается. И сегодня, пожалуй, не ревнует. О… Какой бы сейчас был скандал, если бы Мир сейчас стал ревновать — у Астарна слишком горячая кровь, а Деифилия с досады и из природной вредности могла бы сделать вид, что подозрения демона не были беспочвенными, а уж тогда… Тогда и представить страшно, что началось бы! Впрочем, Мир сейчас ничего не говорит — он улыбается и как завороженный смотрит на сестру оборотня. Драхомир в какое-то мгновение оказывается с другой стороны от Деифилии. Асбьёрн даже не успевает следить за их движениями — вот, его рука оказывается на её талии, вот, сестрица поворачивается к демону и хватает себя за край юбки…

На Дее множество украшений — самых разных, от самого настоящего жемчуга до каких-то деревянных бус, доставшихся ей от мамы — и длинная ярко-синяя юбка. Та самая, которую она шила сегодня утром. И отблески костра словно остаются на этой её юбке. И это не кажется столь смешным, как утром. А волосы — в её длинные тёмные волосы ей Хелен с Лилит вплели цветы. Ромашки и незабудки — в волосах Деифилии это смотрится так необычно и даже почти трогательно. Ей бы в волосы самую настоящую корону да из самых настоящих самоцветов — и то не была бы красивее!

Вся жизнь Сонма словно сосредоточена в этом танце! И Асбьёрн почти не сердится на Драхомира, смотря на них двоих. Прыжки вокруг костра, прыжки через один из костров — и всё босиком… И ленты с цветами в волосах Деифилии, и белоснежная рубашка Драхомира, и перстень с рубином, в котором тоже будто бы отражается костёр…

— Почему никто больше не танцует? — спрашивает Сабаот.

Асбьёрн хочет огрызнуться, сказать что-нибудь о том, что танцы — это очередная глупость холённых жителей замков. Что таким потрёпанным жизнью бродягам никакие танцы не нужны. А Мир и Дея просто так развлекают их всех, воображая себя какими-нибудь лордом и леди, танцующими в своём замке. Впрочем, Драхомир и Деифилия не «какие-нибудь лорд и леди». И танцуют они, Бьёрн в этом уверен, куда лучше. Попробовали бы эти всякие жители замков поскакать через костры! Да под пронзительное пение Танатоса, да под музыку Йохана! Молодой оборотень с удовольствием посмотрел бы на то, как им это всё удалось!

Но Сабаот смотрит на Бьёрна так доверчиво и удивлённо, что тот раздумывает на неё сердиться. В конце концов, она просто спросила… Она же в жизни ничего, кроме своего собственного замка и не видела! Её стоило пожалеть! Оборотень смотрит на неё задумчиво и думает, что именно ответить, когда ответ вырывается сам по себе. Без всякого на то желания со стороны Асбьёрна.

— Так никто больше и не умеет…

Впрочем, кажется, он не совсем прав — Хелен умеет. Впрочем, дочь жреца танцевать не слишком любит. Вон — расселась там, в сторонке. Пусть и смеётся, радуется точно так же, как и остальные. А почему бы и не порадоваться этому ослепительному празднику жизни, празднику свободы…

Пожалуй, этот танец Мира и Деи нравится всем — даже тем, кто видел подобное уже не один раз. Даже Бьёрну, которого это, по идее, должно дико раздражать. Всем — и играющему на лютне Йохану, и надрывающемуся Танатосу, и странно задумчивому Саргону… Всем. И Сабаот тоже. Пожалуй, Асбьёрн даже не ожидал, что она так впечатлится. Абалим никогда не говорил, что его сестра на всё реагирует так чутко и остро.

— А хочешь — я тебя научу?

Это прозвучало так… Так странно, необычно, что сначала Бьёрн просто не знает, что именно ответить. Сначала ему хочется отказаться. И отказаться как можно более грубо — где это видано, чтобы он учился всяким там глупостям! Да ещё и — у какой-то там девчонки, что всю жизнь провела в замке!

Асбьёрн не знает, почему именно у него из груди вырвалось это «хочу». Как будто раньше Драхомир не предлагал ему обучиться танцевать тоже. Как будто Йохан не просил его научиться — чтобы отплясывать на базарах. Он хочет сразу же отказаться от своих слов и отказаться как можно более грубо, но улыбка Сабаот будто гипнотизирует его, будто лишает дара речи. И Асбьёрн ничего не говорит больше. Она мягко кладёт свои руки ему на плечи и заставляет встать.

Движения, которые она шепчет ему на ухо, оказываются довольно простыми — для Бьёрна нет ничего трудного в том, чтобы их воспроизвести. Он повторяет некоторые движения за ней, некоторые за Драхомиром и… Асбьёрн даже не замечает, что часть его товарищей смотрит уже вовсе не на его сестру.

— Это было просто потрясающе! — улыбается Сабаот после их танца. — Я никогда не чувствовала ничего подобного — в замке все праздники такие скучные!

И Асбьёрн тоже улыбается. Смеётся. Пожалуй, ему до этого никогда не было так весело на празднике. Наверное, всё дело в танцах — Драхомир всегда становился капельку счастливее после них, а Деифилия капельку мягче. Должно быть, всё дело было в том, что это немного расслабляло. Без особого ущерба для окружающих. Во всяком случае, это было нечто совершенно особенное. И когда Сабаот начинает смеяться, Бьёрн тоже смеётся. Ему хорошо. И оборотню думается, что ещё много праздников он хотел провести точно так же, как этот — праздник на Пепелище под Реанартом, как прозвали это поле за одно давно забытое сражение.

========== Легенда о войне. Часть первая. Падение Реонхейма. ==========

I.

Природа начинала готовиться к долгому сну. К зиме, которая в этом году обещала быть суровой. Когда выпадет снег? Когда смоет он те реки крови, которые принёс год? Когда земля напьётся воды, стараясь забыть этот ужасный вкус крови? Птицы уже улетали на юг. Туда, где было безопаснее — в земли сильфов и сильфид, что не вступали в войну — и теплее. Природа начинала уставать от постоянного кровопролития, от стонов раненных, от лязга мечей и копий, от свиста стрел, от ударов набата. От войны устали все. И люди, и эльфы, и маги, и вампиры. Никто не хотел умирать. Никто не хотел браться за оружие. Но война, всё равно, продолжалась. За золото, за алмазы, за земли. Исчезали целые города, страны, погибали люди, уничтожалось всё, что было возведено таким трудом. Маги пришли с севера, оттуда, где царила вечная зима, им были не страшны морозы, одежда их была теплее, они шли напролом, пытаясь подчинить себе более богатые земли востока, запада и юга. Вампиры жили на западе, в землях наиболее богатых драгоценными камнями и золотом, их традиции и обычаи были сильны, ничего нового они не хотели. Поселения эльфов находились на востоке, в местах тёплых и щедрых на природные дары, в местах, где всегда царили порядок и умиротворение. Сильфы и сильфиды жили на юге, в землях, где никогда не бывало холодно, их жизнь протекала ещё более спокойно. Они никогда не ввязывались в войны. Их религия не позволяла им этого. В землях, где царило изобилие, война и не была нужна. А магам хотелось тепла и золота. На вечно холодном севере было невозможно жить так хорошо, как им бы хотелось. Там царил мрак. Не хватало света и тепла. Еды. Когда-то маги жили в богатых землях запада. Когда-то они не знали нужды в золоте, тепле и еде. Когда-то ими были возведены лучшие и красивейшие храмы запада. Но об этом давно все забыли. Теперь эти земли принадлежали вампирам. Только им. И вампиры не собирались делиться этими землями и природными богатствами. Когда началась война? Когда король Роланд потребовал у совета старших вампиров часть того золота, которое когда-то принадлежало магам. И когда совет старших вампиров отказал Роланду. За попранную гордость королей всегда расплачиваются простые люди. Когда короли ведут войну между собой, всегда расплачиваются простые люди. Именно они гибнут, именно они нищают, именно их жизнь становится невыносимой. Но слово короля — закон. Любой его каприз — закон. И за золото, невыплаченное Роланду, погибло столько людей, сколько никому никогда и не снилось.

Листья опадали с деревьев, ложились на землю жёлто-красным ковром. Ложились одеялом на тела нехоронённых. Воинов, что погибли, сражаясь за свою землю, за свой народ. Их не хоронили, они должны были лежать на том самом месте, где вражеский клинок поразил их. Умереть за своих предком считалось почётным. Но стать нехоронённым… Это было страшно. И для вампиров, и дли магов. Что принесла им эта война? Богатство? Новые земли? Власть? Или сотни тысяч погибших? Десятки тысяч нехоронённых? Людей, которые теперь не могли переродиться, попасть в новое тело, или, хотя бы, отправиться в царство умерших… Они навечно застряли между тремя мирами. И даже боги не смогут их вытащить из этого ада. Вот что называлось адом — застрять между живыми и мёртвыми. Эти люди не могли стать даже призраками. Они просто оставались. Их тела гнили, дикие животные обгладывали их кости, вороны выклёвывали их глаза… Смотреть на эти гниющие трупы было невыносимо, подходить к ним считалось делом опасным: боги проклинали тех, кто приближался к нехоронённым. Эти люди теперь навсегда останутся здесь, на месте своей гибели, будут привязаны к нему. Теперь они будут переживать этот день снова и снова. И так целую вечность. Обречённые вечно умирать. Что могло быть хуже?

Листья опадали. Это означало, что вскоре живым людям придётся несладко, куда хуже, чем мёртвым. Эта война… Разве можно было придумать что-то глупее, бессмысленнее? Две сильнейшие расы соревновались за место под солнцем. А ещё одна просто ждала в сторонке, когда эти две расы уничтожат друг друга. Когда-то богатые земли стали совсем бедны. Бесконечные сражения истощали казну, уничтожали прекрасные сооружения Древней эпохи. Они уничтожали и сами народы. Мир поделился на три части. И каждый стремился оторвать себе кусок пожирнее и побольше. И каждый стремился найти для себя выгоду в беде остальных. И каждый хотел выжить и жить комфортнее, чем когда-то прежде.