Верный муж (сборник)

От стеснения Лора крепко выпила, почти не закусывая, и уже через часа полтора топталась в «танцевальной» зале с невысоким и полноватым мужчиной по имени Володя. Тот шептал Лоре на ухо цветистые комплименты, пытаясь губами дотронуться до ее уха, крепко прижимал к своей груди и требовал «смотаться отсюда поскорее».

Шура поймала ее в коридоре.

– Володька женат, – шепнула она. – Мужик неплохой, но разовый. Из семьи не уйдет, времени не трать. Присмотрись к Побединцеву. – И она кивнула на высокого и лысоватого мужчину в голубой рубашке. – Разведен, не беден – дантист. С квартирой и машиной. Зануда, конечно, зато перспектива. А Володька… – Шура вздохнула, – бабы, конечно, на него вешаются. Мужиком от него на версту тянет… Но! Потеря времени, точно тебе говорю.

Тут Шуру окликнули, и она бросилась на кухню. Лора села в кресло и стала исподволь разглядывать Побединцева. Тот старательно, очень тщательно и очень аккуратно отрезал по кусочку от мяса и так же тщательно его пережевывал, запивая каждый кусок глотком минералки. Когда он жевал и пил, на его худой и длинной шее плавно ходил острый и крупный кадык.

За ворот голубой сорочки он заткнул полотняную салфетку и без конца поправлял ее сухими и тонкими пальцами.

Лора вздрогнула и отвела от него взгляд. В комнату, как снаряд, влетел Володька. Оглядев стол, он опрокинул рюмку водки, схватил остатки бараньей ноги, точнее не остатки, а кость с ошметками мяса, и вгрызся в нее крепкими, белоснежными зубами – весело и отчаянно, с такой радостью и азартом, что все давно сытые гости, казалось, ему позавидовали.

– Самое вкусное, идиоты! – воскликнул Володька. – Ничего вы не понимаете!

Побединцев криво усмехнулся, глотнул водицы и вздрогнул кадыком.

Лора вышла на балкон. Через минуту Володька возник возле нее, накинув пиджак ей на плечи, поднес зажигалку и, прищурившись, внимательно на нее посмотрел.

– Предложение в силе? – спросила Лора чуть дрогнувшим от волнения голосом.

Володька сразу понял, о чем идет речь.

– Жду тебя в коридоре, – хохотнул он и бросил окурок через перила.

– Опасно, – кивнула она на улицу.

– Опасно, – согласился он. – А будет еще опасней!

Лора вздрогнула и моментально вспотела. Ей стало сразу одновременно и страшно, и весело, и интересно. Но, скорее всего, страшно интересно и страшно весело.

Роман их начался так стремительно и бурно, что Лора никак не могла оправиться и прийти в себя. Володька закружил ее в водовороте страстей, сюрпризов, внезапных приездов и ошеломительных подарков. Он мог ворваться среди рабочего дня к ней на работу, чмокнуть в щеку, бухнуть на стол коробку с пирожными, расточая комплименты Тамаре и Раисе, кисло поджавшим губы. Мог позвонить с раннего утра и объявить, что через час они едут в Питер или Кострому, ему надо по делам, но главное дело в его жизни – она. И вместе они пробудут «двадцать четыре восхитительных часа». А Лора в этом и не сомневалась.

Мог приехать к ней поздно вечером, почти в ночь, с корзиной белых грибов – друг привез из Карелии, свари суп и будь счастлива.

А утром, проснувшись, Лора обнаруживала под дверью неподъемный букет огромных садовых ромашек. И она была счастлива! Господи, как же она была счастлива!

Жизнь ее, превратившаяся в бурлящий, готовый каждый миг взорваться действующий вулкан, была беспокойна, тревожна, неожиданна каждую минуту и все же – прекрасна!

У нее постоянно горели щеки и, казалось, поднималась температура. А может, и вправду поднималась? Разве у нее было время поставить под мышку градусник?

Шура, внимательно наблюдая за ней, тяжело вздыхала:

– Сгоришь! Как пить дать – сгоришь. Не опалишься, а именно – дотла. А потом… Потом пепел не соберешь – сил не будет.

Лора смеялась и отмахивалась:

– Да черт с ним, что будет потом! Ты что, не понимаешь?

Шура молча качала головой. Про то, что у Володьки есть жена, Лора не вспоминала – будто той не было и вовсе. По крайней мере, он ни разу не дал ей понять, что он несвободен, связан обязательствами или…

Хотя однажды обмолвился:

– Везу своих на юг.

Она вздрогнула: «своих», и тихо спросила:

– А я тебе кто? Своя? Или чужая?

Володька, на минуту став серьезным, без обычных шуток и прибауток, твердо сказал:

– Ты – это всё. И другого определения этому нет.

И Лора моментально успокоилась.

Катька росла девочкой спокойной, послушной и очень смешной – коверкала слова, чем умиляла деда с бабкой. Например, шапка у нее была «меховатая», дверь – «железянная». Еще она говорила «тевелизор», «тровог» – вместо «творог», ну и так далее.

Внешне Лорина дочь тоже была смешной и даже карикатурной – курносая, веснушчатая и по-прежнему огненно-рыжая. При виде матери она сильно смущалась и зажималась. Обращалась к ней все-таки на «ты». «Спасибо, что не на «вы», – усмехалась Лора. Приезжала она на дачу не часто, и, честно говоря, хотелось поскорее оттуда сбежать. От отцовского – такого явного – презрения, от хлопочущей, вечно озабоченной, тревожной и очень постаревшей матери, смотрящей на нее скорбными глазами, в которых плескались тоска, осуждение и еще – жалость.

Однажды, глядя в окно, где на участке в песочнице, сбитой Козликом, копошилась Катька, тихо сказала:

– И что ты все ищешь? Чего ковыряешься? Давно пора взяться за ум и… – Мать не успела договорить.

– И? – перебила дочь.

Янина Васильевна тяжело вздохнула:

– И устроить свою жизнь, Лора. Не девочка уже, дочь подрастает.

– Мам! – рассмеялась она. – Ну ты даешь! Что-то я не заметила очереди под дверью! Может, здесь, на даче, за калиткой, пишут на руке номерки? Так ты скажи, по каким дням! Я подъеду!

– Дура ты, Лорка! Все остришь! Путаешься с женатым мужиком и на что-то надеешься. А ведь сама понимаешь, что ничего – ничего! – там не выгорит. Так и профукаешь свою жизнь. А красота твоя… К сорока в зеркало взглянешь и отпрыгнешь. Потому что от тоски и одиночества посереешь. Потому что баба без семьи, как…

– Ну не всем же везет как тебе, например. Такого мужа отхватила. Повезло. А я вот, мам, не из везучих, видимо.

– «Отхватила»! – мать усмехнулась. – Отхватила, потому что мозгами не хромала. Потому что понимала – хоть и хороша, а уйдет все это, как дым в небо. А мужик должен быть рядом устойчивый. Надежный. Чтобы уважать его было за что. Думаешь, я в отца твоего сразу влюбилась? С первой минуты голову потеряла? Нет, моя милая! Уж ты мне поверь! Длинный, худой, косолапый. Брюки короткие. Не нравился он мне – ну, как мужчина не нравился. Это потом я его полюбила – немало лет прошло. Полюбила и оценила. Впрочем, нет, оценила я его сразу. С первой минуты поняла. И еще поняла, что жизнь моя с ним будет другой. Не такой, как с Владиком Полушкиным из соседнего барака. – Мать задумалась и замолчала. – А Владик этот мне очень нравился… Красавец такой синеглазый… на гитаре играл… Потом от своих узнала – все правильно, все как положено. Спился Владик к сорока годам. Спился и облик человеческий потерял. И вскоре умер – замерз в сугробе. Значит, правильно я все тогда сделала. Отстрадала по Владику синеглазому пару лет и…

– И? – снова спросила дочь.

– И зажила счастливой женщиной. Вот тебе и «и».

Долго молчали. Лора курила и разглядывала цветы на клеенке.

– Выходи за Козлика, – вдруг тихо сказала Янина Васильевна. – Выходи! Не пожалеешь! Он же талант великий! С таким будущим! И к Катюхе как к родной! Ведь вырастил ее вместе с нами! И тебя, дуру безмозглую, столько лет любит…

– Мам! Ты это серьезно? – прошептала Лора. – Нет, ты мне ответь – ты все это говоришь на полном серьезе? В уме и твердой памяти? За Козлика? Замуж? Потому что любит и потому что к Катьке? За него? Надеть свадебное платье, заказать ужин в ресторане, целоваться под крики «горько» и вечером лечь с ним в постель? Готовить ему завтрак и ждать с работы? Гладить ему рубашки, ужинать, смотреть телевизор и ночью снова – в постель? Мам! Ты это все серьезно или ты пошутила?