Версаль. Мечта короля

Герцог Кассельский разбудил громко храпевшего и пускающего слюни Монкура простым и безотказным способом: помочившись ему на лицо.

– Пес шелудивый! – забормотал спросонья Монкур, медленно выбираясь из сна. – Да я тебя сейчас прихлопну на месте!

Наконец его зрение обрело четкость, и Монкур увидел, кт'o оросил ему физиономию. Угрозы мигом прекратились.

– Заслужил, – сказал герцог Кассельский. – Ты вернулся мертвецки пьяным и не нашел лучшего места для опорожнения своего мочевого пузыря, чем угол моей кухни. Это ж надо так налакаться, чтобы уснуть прямо в очаге! Или ты предпочел бы оказаться зажаренным? Можешь считать мою струю штрафом за причиненный ущерб.

Монкур сел, размазывая по мокрым щекам сажу. Темные полосы могли бы сойти за боевую раскраску.

– Где… где наша доля?

– Получай, – ответил герцог Кассельский.

Он наклонился и влепил Монкуру звонкую пощечину.

– Достаточно? Или хочешь еще? Вы убили семью аристократов на большой дороге, а потом явились в мой замок, ища убежища?

– Она слышала мой голос, – сказал Монкур, пытаясь встать. – Она меня узнала.

– Как такое возможно?

– Сам не могу понять, но я не имел права рисковать.

Казалось, герцог Кассельский был в бешенстве.

– Ты убил семью аристократов на дороге, принадлежащей королю. Никого не пощадил.

– Убил, да не всех. Девчонка сбежала. Да только она ранена и долго не протянет.

– И ты не преследовал ее?

– Я решил, что не следует задерживаться.

Герцог Кассельский нагнулся к Монкуру и поморщился от запаха собственной мочи.

– Возвращайся и докончи начатое! Думаю, говорить она еще не разучилась?

– Ваша светлость, ну зачем мне туда возвращаться? Вы хотели хаоса. Мы вам его устроили. Подумайте сами! На подъезде к Версалю убили дворянскую семью. Кто из дворян рискнет последовать за Партене? Король очень скоро убедится в бессмысленности своей затеи и вернется в Париж. Страна снова будет принадлежать нам.

– Пока этого не произошло, мне принадлежат лишь мои земли, – сказал герцог Кассельский. – И такой безмозглый убийца, как ты. Сам нагадил, сам и убирать будешь!

Достав из камзола мешочек с монетами, герцог швырнул деньги Монкуру.

Тело Шарлотты, завернутое в муслин, лежало на полу в кабинете Фабьена. Сам Фабьен сидел за письменным столом, составляя отчет по поводу убийства семьи Партене. Рядом стояла Лорена, скрестив руки на груди. Ее пальцы беспокойно двигались.

– Но при дворе должны знать, что бедняжка умерла, чтобы носить по ней траур, – сказала Лорена.

– Нет. Все полагают, что девочку застрелили вместе с родителями и братом. Весь двор только об этом и говорит.

– Да, но всем известно, что ее тела не нашли вместе с другими.

Фабьен отложил перо и посмотрел на свою помощницу:

– Это известно только мне, тебе и еще троим. И разумеется, тому, кто пытался убить Шарлотту. Он знает, что всего лишь ранил девчонку. Возможно, это заставит его совершить ошибку.

Под внимательными взглядами Бонтана и других министров Кольбер разложил на столе карту: на ней были отмечены объединения некоторых верных королю аристократов, а также тех, кто поддерживал герцога Кассельского.

– Кто еще откладывает приезд? – спросил Людовик.

– В общей сложности – четырнадцать семей, – доложил Кольбер. – Всем им, чтобы пуститься в дорогу, нужна гарантия, что они будут в безопасности.

Людовик взглянул на карту, потом на Кольбера. Лицо короля было напряженным.

– А хорошие вести у вас для меня есть? Как подвигается работа на новых конюшнях?

Кольбер прерывисто выдохнул:

– Ваше величество, работа… остановлена.

– Из-за чего на сей раз?

– Поставщики теперь крайне неохотно отправляют в Версаль свои товары. Все боятся, что их груз окажется добычей разбойников. Мы, со своей стороны, не можем платить им вперед и производим расчет, лишь когда товар прибывает на место.

– Стало быть… – Людовик опять склонился над картой, – на юге дворяне сохраняют спокойствие. На востоке трусливо выжидают, а на севере…

– На севере все зависит от герцога Кассельского, – сказал Кольбер. – Многие у него в должниках. Есть и те, кто боится навлечь на себя его гнев. Его влияние там очень велико.

– Видимость влияния, и не более того, – возразил Людовик.

– Видимость бывает не менее опасной.

– Обезопасьте дороги! – резко сказал король, потрясая кулаком. – Почему на войне мы умеем осаждать неприятеля, а здесь сами оказываемся в осаде?

Гвардеец у двери что-то шепнул Бонтану.

– Ваше величество, пришел Маршаль, – доложил Бонтан.

Едва войдя, Фабьен немедленно ощутил на себе пристальный, тяжелый взгляд королевских глаз.

– Вы подвели меня, господин Маршаль. Вы подвели моих друзей – семейство Партене. Если бы ваши люди денно и нощно разъезжали по окрестным дорогам, этой чудовищной трагедии не случилось бы. Гибель семьи Партене стала предупреждением всем остальным дворянам. Оказывается, поездка в Версаль может стоить им жизни, поскольку дороги здесь некому охранять.

Фабьен спокойно выдержал сердитый взгляд короля. Бонтан, в свою очередь, пытался завладеть вниманием Кольбера.

– На сей раз вы не отделаетесь гладко составленным отчетом, – продолжал Людовик. – Конечно, семью Партене уже не вернуть. Но найти и предъявить мне тех, кто их убил, – ваша первейшая обязанность, искупление ваших грехов и условие вашего дальнейшего нахождения при моем дворе.

– Ваше величество, вы позволите мне высказать свои наблюдения? – спросил Фабьен. – Я уверен: в преступлении замешан кто-то из дворян.

– С чего вы взяли? – довольно резко спросил Кольбер.

– Выстрел, убивший Себастьяна Партене, был произведен всадником. Угол, под каким пуля вошла в тело, говорит о том, что всадник находился на весьма рослой лошади и к тому же хорошо умел стрелять из мушкета. Более того, он привык ездить верхом. Все это под силу человеку опытному: или дворянину, или кавалеристу. Но поскольку большинство наших военных сейчас на фронте, остается первая версия: в Себастьяна Партене стрелял дворянин.

Воспользовавшись тем, что его присутствия в Салоне Войны не требуется, Бонтан вышел в соседнее помещение. Там он налил себе бокал вина и сделал большой глоток. Вскоре туда же вышел Маршаль. Глава королевской полиции едва сдерживал ярость, кипевшую внутри. И гнев его был адресован Бонтану. Первый камердинер это сразу почувствовал.

– Говорите начистоту, – предложил Бонтан.

– Ваш замысел был скверно продуман и никудышно осуществлен! Две сотни солдат не позволили бы никому бесчинствовать на дорогах.