ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

О том, что здание под следственный изолятор переделывали впопыхах, свидетельствовало качество строительных работ. Даже щели между потолком и возведенными наспех стенами не успели заделать. И в изоляторе заключенные не перестукивались. Тюремный телеграф заменила тюремная почта. В щели между потолками и стенами свободно передавали записки. На другой день я увидела, как над моей головой по щели движется бумага. На ней написаны имена

35

мужчин, сидевших в соседней камере. Просят сообщить наши имена. Первое, что я спросила, нет ли кого, кто встречал моего мужа, Мельникова Ивана Григорьевича. Мне ответили, что да, встречали его и знают, что завтра его привезут к нам.

Камеры следственного изолятора были расположены так, что из окон женского туалета было видно окно соседней с нами камеры. И вот когда на другой день я взглянула на это окно, то увидела мужчину, который улыбался мне и махал рукой. Это был лысый, заросший густой бородой человек. Что это Иван, я даже не могла подумать. Когда вернулась в камеру, пришла бумажка, где было написано: «Неужели ты меня не узнаешь? Это я, Иван».

Через несколько дней, у меня появилась возможность вновь увидеть мужа. Надо было прибраться в коридоре. Дежурный открыл дверь нашей камеры и попросил кого-нибудь выйти и выполнить эту работу. Наши женщины ответили ему, что подследственные не обязаны заниматься уборкой. Тогда я сказала, что пойду, приберу. И вот когда подметала коридор, моего мужа привели в туалет. Он остановился в помещении, где находились умывальники. Когда дежурный пошел за другим заключенным, я поняла, что другой возможности поговорить с Иваном у меня больше не будет.

Его били по нескольку часов и по нескольку раз в сутки, пытали, применяли разные методы допроса, ставили к стенке и, припирали к ней штыками. В конце

36

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

концов, он не выдержал, и

подписал все, что от него

требовали. Мы успели по-

прощаться. В нашем отде-

лении был один добрый

дежурный, он узнал, что

мы с мужем сидим в со-

седних камерах. Когда бы-

ла возможность, спраши-

вал, что передать мужу, и

передавал мне весточки от

него. А однажды в его де-

журство подозвал меня к

волчку в двери и тихо со-

общил, что Ивана увозят в

подвал НКВД. До сих пор

слышу тяжелые шаги охранников. Как открывают

дверь соседней камеры. Гулкое в пустом коридоре:

«Мельников, с вещами на выход».

Когда Иван поравнялся с нашей дверью, он сказал: «Прощай, меня повели». Это были последние слова, которые я от него услышала. Потом только скрежет железных ворот напротив нашего окна, шум мотора «черного ворона» и все! Через несколько дней меня привезли в тот же подвал на допрос. И я услышала в коридоре голос дежурного: «Мельникова на допрос к следователю». «Кого — его или ее?» — переспросил охранник. Ответ был: «Его». В 1996 году на мой запрос

Митрополит Никифор

(Асташевский) крестный

37

об Иване мне ответили, что Мельников Иван Григорьевич был расстрелян 10 сентября 1937 года.

На допросах мне постоянно говорили, что я дочь врага народа, что в нашем роду много священнослужителей, мой отец — протоиерей, который находится в заключении. Мой прадед, митрополит Никифор, который служил в Новосибирске, умер 30 апреля 1937 года. В этот день за ним пришли, но у него были врачи и не дали арестовать дедушку. Так он при них умер. Господь не допустил, чтобы над ним надругались. И следователь мне говорил: «Жаль, что мы не успели его взять!» На что я ему ответила: «Да, жаль, что одна пуля у вас осталась целая!» Меня обвиняли в связи с Японо-Германскими фашистами. Якобы наш руководитель — епископ Мелентий — находится на Гавайских островах. Много было таких допросов, абсурдных обвинений.

Слава Богу, я не испытала насилия, пыток, но подписывать ничего не соглашалась. И вот меня спрашивают: «Веришь в Бога?» Как я могла отказаться от Бога, когда ждала, что меня вот-вот расстреляют или самое меньшее дадут срок? Как я могу без Бога пройти такое испытание? Мой ответ был: «Да, в Бога я верю!» Следователь вскочил со стула, закричал: «Как ты могла, верующая, быть учительницей, заниматься с детьми?» Я ответила, что на эти темы мы с детьми не говорили. Он подал мне ручку: «Распишись, что веришь в Бога!» Я ответила: «Что верю в Бога, подпишу», и поставила свою подпись. «Вот ты и подписала свой

38

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

приговор», — сказал следователь. Но мне уже было безразлично, что со мной сделают.

Меня увели в камеру, где были две сестры, тоже учительницы, уже осужденные. Им дали по восемь лет лишения свободы. На следующий день мне объявили приговор тройки ОГПУ — по статье 58-10, срок — десять лет лишения свободы и пять лет ссылки. 15 лет!!!

Приговор я приняла спокойно, словно поставила точку в длинной истории, где были надежды, ожидания, предчувствия тревоги и испытания. Они проверяли на прочность всё: твою любовь, веру... Эта часть жизни была пройдена. Теперь нужны новые силы. Впереди новый, незнакомый мир. И как вызов ему прозвучала моя просьба дать мне закурить. Сестры, мои соседки по камере, курили. Мне дали папиросу, я ее искурила, попросила еще, дали еще одну, это была вторая и последняя в моей жизни выкуренная папироса. После неё я сразу уснула. А ночью меня разбудили. Нас выводили на этап. Объявили, что идем на пересылку в Мариинскую тюрьму, туда, где сидел мой папа.

Помню ночь. Крупными хлопьями идет снег. Сквозь тучи светит луна. Очень красиво. Тишина, даже конвой говорит тихо. Конвоиров много, они вокруг. Винтовки наперевес через плечо с примкнутыми штыками, на поводках злые овчарки. Собаки ведут себя неспокойно, все время рвутся в нашу сторону. Очень страшно, но конвоиры держали их крепко. Нас построили по четыре.

39

Арестованных много. Со мной в ряду с одной стороны женщина, с другой — две молодые девушки «по бытовой статье». Они говорят между собой. Почти шёпотом обсуждают план побега. Собираются сделать это, когда будем идти по мостику через ручей. Мне становится страшно за девчонок, и я вмешиваюсь в разговор, говорю, что они очень рискуют, и лучше попытаться бежать, когда нас привезут в Мариинск. Я знаю эту тюрьму, бывала там у отца. Они меня послушались. В Мариинске они действительно совершили побег, но их догнали с собаками, привели обратно в зону, искусанных, в крови. Нам их показывали для устрашения.

В Мариинской тюрьме меня узнал комендант, который принимал этап. Помнил, как я приходила к папе на свидания, приносила передачи. Я попросила его дать свидание с отцом. Через какое-то время комендант пришел и сказал, что папа ждет меня около мужского барака. Я побежала к нему, вижу он стоит на углу барака и плачет. Бросилась к нему, успокаиваю, а он говорит, что получил от мамы открытку, где она писала, что ездила в Томск, пыталась сделать мне передачу, но передачу не приняли, сказали, что меня уже нет в живых. Зачем такая жестокость? Сказать такое матери! Просто издевались. Ничего святого!