Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Матвей босиком пробежал через кабинет в предбанник, где дремал на стуле его ночной тягач лейтенант Приходько, наглый рыжий детина, полагавший, что Матя ничем не лучше прочих зэков.
При стуке двери Приходько открыл очи, но не встал со стула.
— Пускай сюда принесут завтрак, — произнес Шавло начальственно. Пусть лейтенант потрудится. Обычно Шавло спускался в общую столовую на первом этаже и завтракал вместе с бухгалтерами, врачами и служащими лагерного управления. Но сегодня ему хотелось как можно дольше оставаться одному. Без этих рож и наглых, ищущих, угрожающих бандитских глаз.
Он представил, как лейтенанту, который заступил на пост в ноль часов и, конечно же, не позавтракал, противно прислуживать Мате. Но не пожалел его, потому что и его ненавидел.
Если бы он мог представить себе шесть лет назад, что он, победив,
Когда лейтенант Приходько принес чайник с жидким чаем, хлеб и миску с кашей — здесь все питались плохо, кроме руководителей НКВД, — Матя сказал ему:
— Можете сходить в столовую, лейтенант, выпейте чаю.
Матя нарочно придал голосу покровительственные и добрые интонации. Он знал ответ заранее и насладился им.
— Я на посту, гражданин директор, — сказал тягач и сжал без того тонкие губы. Тяжелые скулы покраснели.
— Тогда составьте мне компанию, — сказал Шавло.
— Спасибо, не хочется, — почти крикнул лейтенант и захлопнул дверь.
Мате стало немного лучше. «Ты сам выбрал себе такую жизнь, лакей!» — мысленно крикнул он вслед лейтенанту. И налил чаю в стакан, который держал в своей комнате. Потому что в столовой давали только алюминиевые кружки.
Представляя, каким будет взрыв, Матя допускал возможность цепной реакции, но она никак не могла выйти за порог критической массы урана-235.
Семь часов, но сегодня работ нет, только усилено оцепление — три зоны охраны, — ни одна птица не подлетит к объекту ближе чем на сто километров. «Интересно, а Эйнштейн уже знает, что при делении ядер вылетают нейтроны, или это только мое открытие?» Впрочем, об этом на реакторе еще в прошлом году догадался Игорь Черенков, но потом увлекся своим свечением, Матя разрешил ему тратить ночи на эксперименты, покрывал его, не ожидая благодарности, — ученые самые неблагодарные люди на свете. Изя Померанчук, мальчишка, обнаглел настолько, что решил устроить голодовку, потому что, видите ли, не знает, за что он заточен в институте. Теоретически такие, как он, не приспособленные к жизни в условиях сталинских пятилеток, имеют куда больше шансов выжить именно здесь, на чистом воздухе. У Скобельцына снова воспаление легких. Алмазов, разумеется, и не почесался. Для него Скобельцын — лишь мрачный мужик, не желающий телогрейку даже в лаборатории и не замечающий, принципиально не замечающий комиссара. А его голова и его руки, а главное — умение работать с камерой Вильсона очень нужны… тебе же, Алмазов, черт побери!
Были бы работы открытыми, шло бы все как и прежде, он бы написал сейчас в Данию Нильсу Бору или Сцилларду в Соединенные Штаты и получил бы лекарство — еще так недавно Матя был хоть и младшим по возрасту и положению, но равным членом этого всемирного содружества, ныне разделенного политикой и враждой. Но ведь не мы первыми начали! Ган и фон Вейцзекер уже побывали на урановых рудниках в Богемии — Алмазов добыл донесение наших разведчиков. К нему теперь стекалась значительная часть оперативной информации, касающейся работ по делению атомов урана. И лишь он оказался способен оценить своевременность работ Шавло — у нас пять лет форы, несмотря на нашу отсталость, расхлябанность, неразбериху, несмотря на господство чиновников и палачей — мы впереди всех! Остальные стоят на перепутье — лучшие умы понимают: в физике происходит нечто невероятное, еще настолько неосознанное, что публикации продолжают идти в открытых журналах. Ни один политик, ни один военный не разрешил бы этого, если бы он или хотя бы сами экспериментаторы поняли, у истоков какой лавины они стоят.
Матя открыл последний номер «Натурвиссен-шафтен» — только что из Берлина. «О распознавании и поведении щелочноземельных металлов, образующихся при облучении урана нейтронами». И авторы: Отто Ган и Фриц Штрассман. Видит бог — они еще не понимают, что открыли! Это же Нобелевская премия… та самая, которую уже трижды заслужил Матвей Шавло! Скобельцын с Франком получали барий уже три года назад, нет, три с половиной года. А догадались ли они, какая энергия выделяется при его распаде? Господи, это так просто, откройте Эйнштейна, там все написано — 200 миллионов электроновольт! Неужели гениальная Лиза Мейтнер не догадалась,
что получилось у Гана рядом с барием? Ну считайте же, считайте! Вычли из 92 урана 56 — бария. Получается тридцать шесть. Что такое тридцать шесть? Криптон! Да поглядите на фотографии, сделанные Вильсоном, — там же очевидный криптон!.. Неужели они так тупы? Нет, не тупы, они умны и умнее Мати. Надо знать свое место. Матя сильнее их лишь собственной волей к жизни и умением развить витающую в воздухе идею, он сильнее особенностью нашей Родины, силой НКВД и ГУЛАГа — кто и где смог бы выдрать из семей, из институтов, из жизни сотни умнейших физических и химических голов гигантской страны и собрать их, запутанных и недокормленных, на краю света? Только товарищ Ягода, а после мученической кончины его — товарищ Ежов. И если товарищ Ежов завтра по пьянке попадет под машину или его расстреляют в подвале и Матя не успеет его спасти — придет кто-нибудь другой: Алмазов, Френкель, Вревский или Берия. И пока у нас в стране есть диктатор — остаются шансы победить все остальное человечество. Используем ли мы эти шансы — не знаю. Но мой собственный шанс в том, чтобы испытание было впечатляющим, грозным, чтобы оно убедило НКВД, убедило Сталина в том, что в его государстве есть великий человек, гений Матвей Шавло. И чтобы Сталин понял, что он полностью зависит от милости этого гения. Заносчиво? Нагло? Ничего подобного, Сталин — мафиозо, Сталин — глава клана бандитов, в Италии Матя начитался об этих людях. Сталин понимает силу и ценит ее в других, если она не угрожает сталинскому благополучию. А Матя ему не угрожает. Матя хочет быть свободным и богатым. Он хочет получить Нобелевскую премию из рук шведского короля. Во славу нашей социалистической родины!Чай остыл. Матя отставил стакан.
Сегодня все решится.
В коридоре застучали каблуки — Алмазов ставит ногу сначала на каблук, потом на носок — получается особый постук.
— Проснулся?
— Доброе утро. Хочешь чаю?
— Чаю? В такой день? Лейтенант — бутылку коньяку из моей машины! Живо!
— Слушаюсь, товарищ комиссар госбезопасности!
— Нарком как себя чувствует?
— Трепещешь, профессор?
— Не смейся.
— Какой там смех. Вчера, когда он… — Алмазов оглянулся на дверь. — Я чуть не обосрался. Даже если он что и помнит — то предпочтет забыть. А мы с тобой?
— Нас там не было.
— Молодец, быть тебе академиком. Что нового открыли наши буржуазные коллеги?
— Тебе же все переводят.
— Хочу услышать из твоих уст.
— Вот-вот поднимется большая паника.
— Я тоже так думаю. — Алмазов сидел нога на ногу, сапоги блестят и пахнут ваксой — в маленькой комнате этот запах неприятен. — Но они опоздали. Опоздали?
— У них нет института.
Лейтенант шагнул в комнату — в одной руке бутылка коньяку.
— Закуску прикажете?
— Обойдемся. Уходи и закрой за собой дверь.
Алмазов разлил коньяк — в стакан и кружку.
— Я не буду, — сказал Матя. — Голова сегодня должна быть чистой.
— Вот и прочисти.
Алмазов выпил до дна — он много пил в последние месяцы, он трусил. Матя только пригубил. Он хотел видеть все — как идущий на первое, чистое свидание.
Когда они спустились к машине Алмазова, Матя сказал:
— Напомни мне, чтобы всем раздали черные очки. Это важно.
Андрей спал плохо — войлок сползал с него, открытые части тела, хоть он и не раздевался, мерзли, ему казалось, что он гибнет в степи или спасается от волков.
Но проспал он долго — так измотался за предыдущий день. Когда проснулся — уже было светло.
Оттого что слишком много снов и видений мучили его ночью, он не сразу смог вычленить себя из сна, из очередной погони, и потому топотом преследователя показались сначала тяжелые, хоть и осторожные шаги Айно на лестнице за прикрытой дверью, шепот, тихий голос, короткий смех Альбины… Предательница!
Андрей вскочил, отбросил войлок, и это движение было услышано Айно. Тот сразу заглянул в комнату и спросил:
— Будете пить чай, господин Берестов?
Андрей не ответил. Отвернулся к окну.
— Альбина, налей Андрюше чаю в кружку, — сказал Айно.
Андрей встал, готовый отказаться от жалкой подачки. «Почему они, проведя ночь в похотливых объятиях, имеют право вторгаться в его комнату? Я же не просил чаю!»
Оказалось, последние слова он произнес вслух.
— Я не буду обижаться, — сказал Айно. — И ты не обижайся. Мы не знаем, сколько будем жить. Наверное, надо жить хорошо?