Весь Нил Стивенсон в одном томе. Компиляция

Однако то ли еще ждало меня дальше, когда дверь каморки отворилась! За полжизни я бы не описала вам всех чудес и ужасов будущего мира. Платяной шкаф, который они называют одеком, стоит в большом странном зале, полном невиданных механизмов и страшного гула, будто вот-вот ударит молния. Никто здесь этого звука не замечает, в точности как я привыкла не замечать саутуаркской вони. А сам зал — в огромном здании, что стоит на улице с другими огромными зданиями, в городе из улиц с огромными зданиями. Иные из них больше соборов, однако нисколько не украшены, а формой — точно кубики для великанов. Ни капли воображения или любви к красоте.

Все работает без людей и без магии, но сознаюсь, сила, наполняющая гулом механических слуг, удивительнее любой магии, что мне доводилось творить.

И скажу Вам прямо, это сразу пробудило во мне подозрения, ибо для чего возрождать магию, ежели ее заменило нечто более удобное? Так что вот первая загадка, какую я положила себе разрешить. В мире, где кареты ездят без лошадей, пропитание дается без труда и все озарено яркими фонарями, ни один из которых не вызовет пожара, даже если дом весь из дерева, где все и каждый одеваются ярче любого в Лондоне и платье куда разнообразнее… в этом мире должно быть нечто, чего нельзя получить иначе как магией. Нечто нематериальное, ибо я не ведаю магии, которая давала бы монархам ту роскошь, какую здесь простые люди почитают за обыденность.

Я опущу множество ошеломляющих подробностей, ибо они не важны для моего рассказа, однако коли Ваша милость выразит желание, охотно их для Вас изложу. Знаю, Вы скоро вступите в Царствие Небесное, но, мнится мне, там нет и половины чудес двадцать первого века.

Итак, перехожу наконец к самому рассказу.

Меня приветствовала служительница одека — первая женщина того времени, увиденная мною в будущем. Ну и чудной же у нее был наряд! Зубы такие же красивые, как у Тристана. Я назвала себя, и она премного удивилась, ибо имя мое в большой чести у людей будущего. Она дала мне плотную белую рубаху с пришитым поясом (их у входа лежит целая груда) и нелепейшие короткие чулки из другой груды (они называют их «носки»), попросила это все надеть и ждать здесь — как будто мне было куда идти! Затем она заговорила со своим столом, да, прямо со столом, и попросила подполковника Лионса прийти, потому что из Лондона прибыла Грайне.

Через мгновения явился он, мой красавец, и посмотрел на меня через стену самого чистого стекла, какое можно вообразить — до того гладкого и безупречного, что оно невидимо. Платье, которое он должен носить в будущем, скучно и бесформенно и ничуть не подчеркивает его молодецкую стать, но и не прячет ее стыдливо, как у священников. Словами не описать, до чего блекло он выглядел! Оглядев меня, он кивнул, словно говоря: «Да, это Грайне», — а затем прошел через дверь в стеклянной стене и скрылся с моих глаз.

Тем временем подбежал юноша, и тоже с прекрасными зубами, пахнущий так, что хотелось его лизнуть (я сдержалась), и повел меня по коридору, где гудящие фонари заливают все ярким мертвенным светом, от которого люди делаются похожи на покойников, а пол устлан очень плотно прилегающим к нему жестким коротким мехом. И мы вошли в комнату, замощенную чем-то восхитительным и невиданным — оно и пружинило, и плотно держало ногу. Здесь было ослепительно ярко, и холодно, и все из металла, как в оружейной, только еще более сверкающее, точно новехонький меч — целая стена будто серебро. Удивительнейшее дело. Не буду скрывать от Вашей милости, что к тому времени я ощутила сильнейшую усталость и слабость, как будто из меня вытянули все телесные гуморы. Мне подумалось, что хорошо было бы прилечь. Словно угадав мои мысли, юноша указал мне на нечто среднее между ложем и троном, вроде наклонного дивана, мягкое, устланное чистой тканью, так и манящее забыться сном.

Однако тут вошел Тристан, и это вернуло меня к яви.

— Доброго тебе дня, — сказала я весело. — Нечего делать такое изумленное лицо, Тристан. Роза отлично справится в Саутуарке и без меня, а я захотела своими глазами взглянуть на великое деланье, коему помогаю моими скромными трудами. Знаю, ты хотел меня здесь видеть, вот и решила поспешить.

— Ты явилась на две недели раньше срока, — ответил он.

— Все эти натурфилософы такие скучные, что с души воротит, и мне захотелось сменить обстановку. Ты же мне рад? Извини, что платье мое так невзрачно, твоя служанка мне другого не предложила. Чулки не доходят даже до колен. Я не знала, как убог наряд вашего времени.

— Послушай, — проговорил Тристан со своей мужественной выдержкой.

Меня это вполне устраивало, я сюда для того и выбралась, чтобы его послушать. К тому же я слабела с каждым мгновением.

— Здесь в воздухе, — продолжал он, — есть то, что может тебя убить, если ты это вдохнешь. Ты должна пройти комплекс процедур.

Дальше он произнес много длинных слов, похожих на латинские. Мне было не особо интересно, к тому же очень хотелось сесть на диван. По счастью, туда он меня и усадил, и добавил, что должен поговорить со своим начальством, а мне покамест следует претерпеть все эти «процедуры».

Вошла женщина во всем белом, подобно служительнице некой языческой религии, и они с юношей принялись что-то делать с разными механизмами, которые все были как живые, с загадочными глазками и огоньками, и двигались, и издавали звуки, и от них отходили трубки, прозрачные, точно стекло, но гибче соломинок. И всех этих чудищ придвинули ко мне, и я увидела, что все трубки заканчиваются острыми иголками. Женщина сказала, что она врач (фу-ты ну-ты! женщина-врач), а юноша — ее брат (или он монах и потому «брат»?), после чего на самом странном и неблагозвучном английском объяснила, что они закачают в меня различные снадобья, чтобы невидимые воздушные гуморы не нарушили равновесие моих собственных. Ничего практического у них нет, ни пиявок, ни примочек, ни амулетов, ни трав, только эти механические диковины. Юноша сказал, что они воткнут мне в руку иголки, дабы ввести снадобья. Никогда еще я не была так близка к панике, и лишь знакомое присутствие Тристана спасло меня от истерики, а Вашей милости известно, что я не прихожу в волнение по пустякам.

Все здесь было донельзя чистое, чище мыла, и пахло чистотой, и все было какое-то зябкое. Иголки кололи не больно; их закрепили у меня на руках липкой лентой, и я ощутила, как в мои жилы вливается холодное сонное чувство, будто кто-то связывает меня заклятием летаргии. Должна сознаться, что первые мгновения в будущем совсем не походили на то, что я воображала.

— Профилактические процедуры займут несколько дней, — сказала врач, — а на карантине в этом помещении вы пробудете две недели.

— Я должен буду привести к тебе Блевинса, — сказал Тристан скорбно, хотя втайне именно Блевинса я и хотела видеть. — Грайне, я потрясен, что ты не посоветовалась со мной.

— Тебя надо было ждать еще много недель, — ответила я. — Как я могла с тобой посоветоваться, если тебя не было рядом?

— В твоем времени полно агентов. Могла бы обратиться ко мне через кого-нибудь из них.

— Но я скучала по этому выражению твоего лица, — улыбнулась я. — Все прекрасно, Тристан, нам будет очень весело.

Он посмотрел на меня, нимало не убежденный и вовсе не радостный, но все равно ушел. Я осталась одна. Вернее, думала, что одна.

Свет, яркий, как в летний полдень, померк и стал сперва как в пасмурное утро, потом — как в предрассветный час, но без правильных оттенков и теней. Все было странное, все не такое. Я была совершенно ошеломлена, ошарашена и сомневалась, вправду ли готова к новому приключению. Мне думалось, надо поскорее отыскать кого-нибудь, кто отправит меня назад.