Весёлые и грустные странички из новой жизни Саньки М.

– Наверное, - пожал я плечами, - помню только эти слова.

Наконец меня заклеили, я переоделся, и мы с Родиком попросили его родителей ещё спеть нам.

– А ты что-нибудь нам споёшь? – спросил папа.

– У меня слуха нет, в ноты не попадаю, только испорчу всё. И вообще, я только одну песню знаю, мы под неё в лагере строем ходили.

– Спой, мы не будем смеяться.

– Ну ладно, сами попросили! – и я вспомнил, как мы шагали, с девочками, как Ниночка подпевала, ласково на меня поглядывая. А я пел:

– Если с другом выйдем в путь! – девчонки подхватывали:

– Веселей дорога!

Я – Без друзей меня чуть-чуть!

Д – А с друзьями много!

Я – Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной?!

Д – Когда мои друзья со мной! – горланили девочки по пути в столовую.

Вспомнив всё это, я улыбнулся, потихоньку начал петь, папа стал наигрывать на гитаре, а потом я распелся, уже громко, от души, пел, как будто Ниночке, все мне подпевали, особенно Родька старался. Когда песня кончилась, все захлопали в ладоши, а папа заверил меня, что я замечательно пою, у меня хороший голос. Я сказал, что это единственная песня, которую знаю, мы часто её пели, потому получилось, а теперь мы с Родиком хотим послушать настоящих артистов.

Настоящие артисты растаяли от похвал, начали концерт, а мы с Родиком разлеглись на покрывале, смотрели в звёздное небо и слушали.

Потом Родик осмелел, положил мою голову себе на плечо, начал перебирать волосики на голове. Мне было и приятно, и не по себе, оттого что обманываю этих хороших людей.

Но открываться тоже нельзя, они могут невольно выдать меня в самый неподходящий момент.

Устав петь, родители отправили нас спать.

Сегодня Родька осторожно забрался в палатку, быстро устроился, полежал тихонько, потом переместился ко мне поближе, и прошептал в ухо:

– Саш, дай мне свою руку, - я удивился, но, что мне, жалко, что ли?

Родька прижал мою руку своей щеке, счастливо вздохнул, и сказал:

– Мне почему-то хорошо с тобой. Не знаешь, почему?

– Наверное, это и есть настоящая дружба, - помолчав, ответил я.

– Наверное… Я раньше никогда с девчон… с девочками не дружил, считал их врединами и папенькиными дочками… Саш, я хочу с тобой дружить…

– Ты, тогда, на дороге, специально попросил маму, чтобы она подобрала девочку? А если бы я была бы мальчиком? Не остановил бы?

– Что ты! – испуганно завозился Родька, - Я искал пацанов, чтобы не было так скучно. Но одиноких мальчиков не было, а ты была. Саша… - прошептал он, зарываясь лицом в мою ладонь.

– Родик, - вздохнул я, - нам скоро придётся расстаться навсегда. Ты не думал об этом?

– Конечно думал! Но мы пока рядом! И мне хорошо от этого.

Мы так и уснули, пришлось мне повернуться на правый бок. Хорошо, что мы маленькие ещё, а то полез бы целоваться, только этого мне не хватало!

На другое утро я опять убежал спозаранку на зарядку. Когда бежал назад, нашёл несколько хороших голышей, и решил их взять с собой, удобно было ими жонглировать.

Переодевшись уже в свой серенький костюмчик, я высыпал голыши возле костра и начал разводить огонь, когда из палатки родителей Родьки послышался подозрительный шум.

Странно, подумал я, обычно они делали это тихо!

Всё разъяснилось, когда мужчина в чёрной робе вытащил из палатки дядю Костю без чувств, связал ему руки, потом второй мужчина вытащил оттуда тётю Марину с кляпом во рту. Её привязали к мужу, довольно посмеиваясь. Сразу не понял, что меня смутило, потом понял: дядя Костя и тётя Марина, были голыми.

Потом один из мужчин в чёрном вытащили из нашей платки визжащего Родьку и бросил его в общую кучу:

– Привяжи и кляп воткни, а то оглохнуть можно! – этот пошёл проверять поклажу на машине.

И начал с моего рюкзака! Этого я уже стерпеть не мог.

– Эй ты, урка! – крикнул я, - Оставь рюкзак!

– О! – обернулся он на мой писк, - Ещё одна девочка! – Гунявый, займись!

Гунявый затянул последний узел на Родькиных ногах, и пошёл ко мне, вытащив нехилую заточку:

– Иди сюда, маленькая, дядя не сделает больно, если будешь себя хорошо вести!

– А ты прокукарекай! – издевательски сказал я, ухмыляясь во весь свой широкий и губастый рот.

– Да я тебя! – враз озверел Гунявый, кинувшись ко мне. Я, не сдерживая силу, метнул ему в лоб голыш. Камень попал прямо между глаз. Гунявый замер на месте, поймав кайф.

Я уже думал угостить его ещё одним камешком, как мужик грохнулся ничком на землю.

Второй резал верёвки, освобождая всё-таки мой рюкзак от пут.

– Эй, петух! – крикнул я, - Я кому сказал! Оставь в покое мой рюкзак!

Мужчина резко повернулся ко мне, оценил картину, зарычал, перехватив нож.

– Ты что, щенок? На кого хвост поднимаешь?

– На педераста! – смело сказал я, презрительно усмехаясь.

– На ленточки порежу! – зарычал мужик, бросаясь ко мне.

Финка почти беззвучно вошла ему под правую ключицу. Мужик остановился, недоумённо посмотрел на ручку финки, которая торчала из его груди, на нож, выпавший из парализованной руки.

«Здоровый какой!» - мелькнула мысль, и запустил ему в лоб голыш. После этого он уже не мучился, упал навзничь. Взяв ещё один камень, радуясь тому, что прихватил их с собой вовремя, я приблизился к первому зэку. Не поверив в его миролюбие, с размаху хватил по затылку камнем, выдернул из его штанов ремешок и связал ноги, не заботясь о кровотоке. Теперь путы можно только разрезать.

Сдёрнув с его плеч куртку, спутал сзади руки. Потом подошёл ко второму, примерился, чтобы не забрызгаться кровью, выдернул трофейную финку, когда-то отнятую у пацанов, вытер её о куртку зэка, ещё воткнул в землю, очищая от остатков крови, и убрал.

После этого связал и этого, разрезав, на всякий случай, ему штаны вместе с трусами в нескольких местах его же ножом. Этот нехороший человек показался мне наиболее опасным.

Полюбовавшись на свою работу, я разрезал путы на своих друзьях.

Тётя Марина тут же подскочила, подбежала к раненому и начала пинать его изо всех сил, крича бранные слова. Зэк очнулся, закричал:

– Б...лядь! Больно же! А-а-а!

Я подошёл ближе:

– Тёть Марин, оденься! – женщина опомнилась, ойкнула, и побежала в палатку, закрываясь.

– По какой статье чалился? – презрительно спросил я зэка. От отца я знал, что насильников в тюрьме быстро «опускают», если оставляют в живых, там их используют на самых грязных работах, пользуют.

Потому они сбегают, не выдержав издевательств, а на воле, хлебнув воздуха свободы, звереют от безнаказанности, и от беззащитности своих жертв. Они прекрасно знают, что гулять им недолго, и конец их будет нерадостен, вот и отрываются в последний раз.