Весёлый Роман

И ссоры. Из-за места. Или из-за того, что кто-то загородил выход. Или вход.

Обидно, что так получилось. И все-таки мне повезло. Могло быть хуже. Когда я поднялся с земли и посмотрел на мотоцикл, мне просто плакать хотелось. На мне ни царапины. А мотоцикл — всмятку. Двести рублей. И то при условии, что я сам хорошо поработаю. А то и в триста не уложишься.

Только нет у меня двухсот рублей. И это обиднее всего. Я уже не могу без мотоцикла. Мы, мотоциклисты, чувствуем друг друга. Пусть говорят, что мы сумасшедшие, но мы издали узнаем друг друга и никогда не признаем водителя автомашины или владельца мотороллера за своего.

Откуда эта кошка взялась на шоссе? Она появилась словно из-под асфальта. Я вильнул колесом и вылетел через кювет за обочину. И сразу же возле меня появились мотоциклисты. Ни один не проехал мимо. Черт побери, а ведь ни один человек не сказал, что нужно было давануть кошку, хоть за нее даже не штрафуют. Хорошие ребята.

Мотоцикл не любит невезучих. И требует, чтобы с ним были на «вы». Как с моей мамой.

Есть простой расчет. Сто километров в час — это значит двадцать восемь метров в секунду. Шестьдесят — семнадцать метров в секунду. Двадцать пять — семь метров.

На дорогу выскочила кошка. Из-за деревьев вдоль шоссе. Между временем, когда ты ее заметил и когда ты нажал на тормоз, если у тебя нормальная реакция, пройдет с полсекун­ды. При скорости сто километров в час ты за эти полсекунды проедешь примерно четырнадцать метров. Если асфальт сухой, тормоз у тебя в порядке, а покрышки новые, понадо­бится еще четыре секунды, пока мотоцикл остановится. В об­щем, пока ты полностью остановишься при такой скорости, ты пройдешь семьдесят-восемьдесят метров. А на мокрой дороге это расстояние может увеличиться до двухсот метров. Каждый из них грозит аварией.

И вот теперь я по утрам бегаю к троллейбусной остановке. Наискосок по тропинке через садик. Теперь я узнал, кто растас­кивает завалы из скамеек. Это я и такие же люди, как я. Один немножко отодвинет скамейку, другой — другую, и вот уже снова образовался проход.

Но может быть, тем, кто этим ведает, стоило бы вместо тропинки сделать асфальтовую дорожку? Черт с ней, с симмет­рией. В конце концов симметрия для людей, а не люди для сим­метрии. Тем более что Виля говорит, будто симметрия в при­роде с точки зрения философии только частный случай асим­метрии.

Хотя в этом надо еще разобраться. Если так смотреть, то по­лучится, что порядок в природе, а значит и в жизни, только частный случай беспорядка. Интересно, как это согласуется с марксизмом?

Очевидно, человек должен сам вносить порядок в природу и жизнь. Но это можно сделать только, если понимаешь, где порядок, а где непорядок. Если ты хорошо знаешь, что правильно, а что неправильно. А я не знаю.

В воскресенье мы с Верой поехали в ботанический сад. На троллейбусе. Оказалось, что у нее с собой нет мелочи, а у меня вообще только рубль в кармане. Водитель заявил, что у него нет денег для размена, что нужно заранее готовить ме­лочь, и какой-то старик в белом чесучовом пиджаке нудным и противным голосом стал говорить, что вот безобразие, садятся в троллейбус, а о деньгах на билеты не могут заранее побеспо­коиться, что так каждый будет отрывать водителя от работы, и троллейбус будет задерживаться в дороге, что каждый чело­век обязан заранее позаботиться о деньгах на проезд, особенно в наше время, когда троллейбусы работают без кондуктора. Конечно, он был прав. Я просто отвык от троллейбуса. В ботаническом саду было жарко. Весной тут оглушительно пахнет сиренью. Ее здесь сто сортов, всех оттенков. Посетители ахают, призывают друг друга полюбоваться и едят мороженое эскимо, стараясь не капать на одежду.

На скамье под розовым кустом сидел светловолосый, косо­глазый парень с мышцами тяжелоатлета, которые очень не под­ходили к его худощавому лицу. Рядом жена, в таком неудачном бюстгальтере, что казалось, у нее одна грудь, расположенная в центре. У нее было лицо со свежей и чистой кожей, но шея и плечи густо усыпаны веснушками.

Парень держал на руках мальчика лет двух-трех. Светлые волосы ребенка слиплись от пота. Парень время от времени незаметно прикасался губами и носом к детским волосам. Мне это показалось странным. Совсем дурак парень. И ребенок косоглазый. Похожий на своего отца.

Мы пили кислое и теплое натуральное вино. Теперь, когда я не водитель, а пассажир, я могу себе это позволить. И закусывали его жареной камбалой, о которой ученые говорят, что она бессмертна. Черт знает что! И даже цветы покупали. Все это на Верины деньги. И надо же было случиться, когда мы сели в троллейбус, снова оказалось, что ни у меня, ни у нее нет ни копейки мелочи.

Я снова обратился к водителю. Водитель сказал, что нужно заранее готовить деньги на билеты. И тут такой же старик, чест­ное слово, даже в таком же чесучовом пиджаке, нудным голо­сом стал говорить, что это безобразие, что водитель обязан иметь мелочь, чтобы разменять деньги пассажирам, что об этом должно заботиться трамвайно-троллейбусное управление. И мне снова показалось, что он прав. Но не могли же быть правыми два человека, которые говорили противоположные вещи.

Я многого просто не понимаю. Вот сейчас мне нужны деньги, чтобы починить мотоцикл. Это совершенно ясно. Но фактиче­ски, что такое деньги и как они относятся к ценности какого-ли­бо предмета, я совершенно не понимаю.

Я где-то читал, что эта известная небольшая картина Лео­нардо да Винчи, которая называется «Джоконда», или иначе «Монна Лиза», стоит сто миллионов долларов. Столько, воз­можно, стоит мотоциклетный завод. Теперь есть какой-то новый способ репродукции. Он дает такие точные копии картин, что не отличишь, где копия, а где подлинник. Это можно сделать только с помощью специальных исследований, а по внешнему виду не разберешь — каждая трещинка в краске передана, каж­дая морщинка на холсте. Если бы сам Леонардо да Винчи встал из могилы, он не смог бы разобрать, где то, что он нарисовал, а где копия. Следовательно, эстетическая ценность этих копий такая же самая, как у подлинника. Но ведь подлинник — картина и не может иметь другой ценности, кроме эстетической. Вместе с тем копии эти стоят десятки долларов, а не миллионы, как оригинал. Чем это можно объяснить?

Может быть, на земле есть люди, которые готовы поме­нять мотоциклетный завод на один портрет «Монны Лизы», хоть я вообще не понимаю, чем он так хорош, этот портрет. Ну будем считать, что это мой недостаток. Но я и многие другие люди, которых я знаю, да любой из членов нашего мотоклуба не по­меняли бы ни на какую картину и одного мотоцикла. И те люди, которые признали такой высокой стоимость оригинала картины Леонардо да Винчи и ни во что ставят точные копии — да что там Леонардо да Винчи — крошечной почтовой марки, а уж почто­вая марка, какой бы она ни была редкой, вообще ни для чего не может пригодиться и эстетическая ее ценность равна нулю, так вот эти люди воспринимают мир и его ценности совсем иначе, чем я и те, кого я знаю.

Вообще, по-моему, это немыслимое свинство, если старая, проштемпелеванная, ни для чего не пригодная почтовая марка стоит столько, сколько шестишпиндельный токарный автомат, который делал весь наш завод. Это, по-моему, какое-то сума­сшествие.

Наш талмудист и начетчик Виля, которому я вчера изложил всю эту свою теорию про ценности, сначала сказал, что больше, чем тридцатку, он мне дать не сможет и что мотоцикл мы сами отремонтируем, потому что еще князь Потемкин Таврический справедливо указывал: «Люди — все, деньги — сор». Затем он заявил, что я не понимаю разницы между стоимостью и цен­ностью, а это, по его словам, понятия не только различные, но иногда и противоположные.

— Различные, — сказал я на это, — может быть. Но почему противоположные? То, что считается ценным, имеет и стоимость подходящую. Чем выше сорт колбасы, тем она дороже стоит.

— Дружбу ты купишь за деньги? Или любовь? — свернул набок Виля свою бородку.

— Я нет. А вообще это только так говорится, что не ку­пишь. Покупали дружбу. И не то что отдельных людей, а целых государств. И любовь покупали. И покупают.

У Вили голова как кибернетическая машина. Все, что в нее попадает, перерабатывается там, снабжается цитатами и выдает­ся наружу в совершенно измененном виде. Мы с ребятами когда-то проверили его насчет цитат. Даже я раньше считал, что он половину сам придумываете Но мы смотрели двухтомник Маркса — Энгельса, Виля шпарил оттуда буквально страницами.