Весёлый Роман

— Обожгла утюгом.

— Ну знаете… Как так?

— Спешила в школу и в последнюю минуту захотела на се­бе воротничок погладить…

— Для меня или дяди Пети эта деятельница не стала бы так торопиться. Я вон в неглаженых штанах хожу. А для Вани…

Из кухни, где она ужинала, пришла Наташка. Тонкая ее шейка была перевязана, но не бинтом, а синтетической синей косыноч­кой в цвет глаз.

— Ну, Наталия, — сказал я, — никогда не думал, что вол­дырь на шее можно превратить в украшение. Ловко это у тебя. С одной стороны, конечно, плохо, что ты легкомысленно обра­щаешься с вилкой, иголкой, утюгом и другими опасными пред­метами. Но, с другой стороны, хорошо, потому…

Наташка перебила мою серьезную речь:

— Что жизнь хороша и жить хорошо! Вы все заразились от Вили философией. А я не хочу философствовать, а хочу ходить на голове.

Она сделала стойку, хорошо хоть еще была в спортивных брюках, а не в юбке, на руках подошла к стенке, уперлась в нее ногами и вниз головой продолжала бормотать:

— А в нашей буче, боевой, кипучей…

— Хорошая поза, — сказал Виля. — Замри. Наконец я те­бя шлепну не нагибаясь…

Виля направился к Наташке, но она торопливо встала на но­ги и поправила волосы. Ох и девочка из нее получится!

Люблю я у них бывать. Здорово они живут. В квартире у них всегда стоит легкий, приятный запах спирто­вого лака. На стене висят две бандуры, еще одна, без струн, стоит в углу.

Дядя Петя подрабатывает тем, что ремонтирует бандуры для капеллы бандуристов, а иногда и сам их делает. Его бандуры ценятся за усовершенствования, которые он в них вносит.

Ни одна не бывает похожа на предыдущую.

Ужасно интересно смотреть, как он работает. Когда он сидит на низком своем табурете со стамеской в руках, он бывает похож на православного господа бога, такого же, как дядя Петя, беззлобного, терпеливого выдумщика, который с удовольстви­ем вкалывал, сотворяя громадных динозавров и крошечных муравьев. И при этом вроде бы не спешил, а всегда успевал. И даже Иуде сказал бы: садись, выпьем пивка. По моему ре­цепту.

Только богу для полного сходства с дядей Петей пришлось бы обрезать кончик носа и сбрить бороду.

Дядя Петя сегодня раньше, чем обычно, вернулся из своего пивного бара. Вид у него был озабоченный.

— Здрасьте, эдрасьте. Вы-то мне и нужны…

У дяди Пети привычка со всеми здороваться за руку. Даже с Вилей и Наташкой.

Дядя Петя снял со стены бандуру и, медленно перебирая основные струны, без подголосков заиграл «Туман яром».

Затем, положив ладонь на струны, отчего бандура враз умол­кла, сказал:

— Забота у меня. В Канаде, я забыл, как город называется, конкурс объявлен…

— В Оттаве, — подсказал Виля.

— Нет. По-другому.

— Монреаль.

— Верно, — удивился дядя Петя. — В Монреале. Так он и зовется.

— Какой конкурс?

— На лучший щипковый инструмент. И мне в капелле сказа­ли, чтоб я бандуру сделал. На конкурс, значит. В Министерство культуры меня возили. Там говорят — можно. Говорят, сначала они свой конкурс проведут. И если моя бандура будет отобра­на — тысячу восемьсот заплатят. Так что не задаром… Я эту бан­дуру вижу, можно сказать. Играть на ней можно будет и харь­ковским, и киевским способом. И сверху, значит, и снизу. И грун­товать я ее не буду, чтоб рисунок дерева был виден. Резонанс­ная ель у меня имеется. Подходящая. Дека выйдет. Но вот для коряка нужен старый клен.

— Какого коряка? — спросил я.

— Ну, для корпуса. Вот достать бы старого, хорошо просу­шенного клена — была бы бандура. С серебряным звуком. По­чище всякой арфы.

— А где его можно найти? — спросил Виля.

— Когда б я знал…

— А другое дерево не подойдет? — Я, правда, не был уве­рен, что смогу отличить кленовую доску от всякой другой.

— Можно, конечно, и явор. Или красную вербу. Только это уже не то будет…

Виля сказал, что мы «ударим в бубны ума своего», как писал Даниил Заточник в своем «молении» еще в тринадцатом веке, и добудем подходящий кусок старого клена.

Мы с Вилей вышли на балкон, перила которого были белы­ми, так их загадили голуби. На балконе к ограждению прово­локой была прикреплена табличка: «Здесь голубей не кормят».

— Что с ними поделаешь, — сказал Виля, — если они, гады, неграмотные и все равно прилетают.

На другой день мы «ударили в бубны ума своего», но звук получился довольно глухой. Где можно было найти старый кле­новый ствол или хоть доски? В известной песне говорилось: «І столи кленові ми сядемо вночі» 10 . Значит, были где-то кле­новые столы. Но где?

Мы смотали к мебельной фабрике имени Боженко. На мотоциклах. И там, у пивного киоска, мы решили приступить к сбо­ру агентурных данных.

— Посмотри на этот нос, — сказал Виля.

— Обыкновенный украинский нос.

— Ну, положим, не совсем обыкновенный. Он стал бы обык­новенным, если бы на него смотреть в уменьшительное стекло. Кроме того, такая окраска встречается в природе только у не­которых плодов, а в животном мире неизвестна. Это наверняка тот, кто нам нужен.

Виля не ошибся. Это был тот, кто нам нужен. Старый крас­нодеревщик. Он сказал, что из клена они мебели не делают. Но на любом дровяном складе мы можем себе выбрать любое полено.

— А красная верба? — спросил я на всякий случай.

— Что значит «красная»? Всякая верба — дрова.

Поленья, которые можно найти на дровяном складе, нам не годились. Мы ехали назад очень медленно. Смотрели по сторонам. На дома. Может быть, в них было что-нибудь кле­новое?

Виле помогло его знание путеводителя по Киеву. А может, у него наступило серендипити, о котором говорил Николай.

— Поедем в присутственные места, — предложил он. — В областной суд. Может, там еще с царских времен остались «столи кленові».

Мы поставили свои мотоциклы рядом с управлением мили­ции, которое находится в этом же здании на площади Богдана Хмельницкого. В областном суде я был впервые. В темноватом коридоре по правую и по левую руку были двери с табличка­ми «Зал заседаний». Мы вошли в первый попавшийся зал. Нас никто не остановил. И в зале было совсем пусто. Там стояли черные скамьи со спинками, очевидно, для публики. На возвы­шении за длинным столом — кресло судьи с высокой спинкой. Я прикинул, что если судья нормального роста, то даже когда он встанет, спинка кресла будет выше его и голова судьи не закроет позолоченного герба Советского Союза на верхушке спинки. По бокам стояли два кресла со спинками пониже. На них золотом были изображены не гербы, а только серп и молот. По-видимому, на этих креслах сидят заседатели.

Мы осмотрели и стол, и кресла, и скамьи для публики. Все было покрыто черным лаком.

— Дуб, — определил Виля. — Навеки делалось.

За некрашеной загородкой из деревянных планок стояла скамья подсудимых — грубая и некрасивая. На ней даже не было инвентарного номерка. Овальные номерки украшали всю остальную мебель. Но ее ножки небольшими железными скоба­ми были прикреплены к полу.

— Видно, на тот случай, — сказал Виля, — если подсудимый посчитает для себя обидными слова прокурора или свидетеля и захочет с помощью этой скамьи доказать свою правоту.