Весеннее пробуждение

Эндрю пожал плечами и с некоторым трудом опустился в кресло напротив.

– По-разному. Выдаются и плохие дни, и хорошие. Я всегда был неуклюжим, и потеря ноги не добавила мне грациозности.

От удивления Ровена рассмеялась, и Эндрю улыбнулся успеху своей шутки.

– И все-таки зачем вы пришли?

Ровена вздрогнула и чуть не разлила чай. Поставила чашку на стол и пристально посмотрела на собеседника. Что Пруденс ему рассказала? Судя по выражению лица, абсолютно все.

– Я хочу искренне извиниться перед Пруденс и вымолить ее прощение. Я совершила много ошибок, но не из дурного умысла. Хочу, чтобы Пруденс это знала.

Эндрю тщательно обдумал ее слова.

– Мне думается, она знает, в глубине души, – наконец сказал он. – Но возможно, вам будет непросто заставить ее это признать.

– Надеюсь, у меня получится. Много лет она была моим лучшим другом. Последний год, без нее, выдался невыносимым.

– Тогда так и скажите. – Эндрю склонил голову набок. – Кажется, я слышу ее шаги.

Через миг дверь распахнулась, и в квартиру ворвалась Пруденс, держа в руке сумку с продуктами.

– Прости, что задержалась. Встретила у мясника Мюриэль и…

Тут ее взгляд упал на гостью, и Пруденс замерла как вкопанная.

С опустившимся сердцем Ровена наблюдала, как поджимаются ее губы.

– Здравствуй, Пруденс.

Та кивнула и захлопнула за собой дверь. Поставила сумку на кухонный стол и стянула просторное черное пальто.

– Ты беременна! – вырвалось у Ровены.

– А ты не знала? – вскинула брови Пруденс.

– Нет. То есть, конечно, знала. Я просто не ожидала…

Ровена покачала головой, не в силах выразить словами, как сильно поразила ее красота Пруденс. Хотя она всегда была хорошенькой, но в ожидании ребенка просто расцвела. И пусть под глазами ее залегли легкие тени, бледная кожа светилась здоровьем, густые темные волосы блестели, а зеленые, как у самой Ровены, глаза переливались изумрудным сиянием.

– Ты прекрасна, – только и смогла вымолвить Ровена и разрыдалась, сама не понимая, что с ней.

На кухне повисла гробовая тишина.

– Сделай что-нибудь, – наконец прошептал Эндрю.

– Что прикажешь мне делать? – спросила Пруденс.

Ровена, закрыв лицо руками, горько плакала и чувствовала себя при этом глупо.

Пруденс потрепала ее по плечу:

– Ну же, успокойся. О чем ты плачешь? Это я должна плакать. Я сейчас размером с мейфэрский особняк, ноги отекли, а мне еще ужин готовить. Не плачь, Ровена.

– Прости, – всхлипнула Ровена. – Не знаю, что на меня нашло. Просто я так по тебе скучала и не ожидала, что малыш появится уже так скоро. Я… Я так соскучилась…

– Ну, мне предстоит стать еще больше, прежде чем я вернусь к нормальным размерам. По крайней мере, все так говорят. А теперь расскажи, почему ты здесь? С Викторией ничего не случилось?

– С ней все хорошо, насколько мне известно. Поверить не могу, что она отправилась на фронт ухаживать за ранеными.

Пруденс уселась напротив и положила отекшие ноги на низкий табурет.

– Это не более странно, чем твои полеты на аэроплане. – Ее голос вдруг изменился, и в нем появились нотки неуверенности. – Кажется, только я одна не присоединилась к рядам современных смелых женщин.

Ровена засмеялась, но смех перешел в икоту. Она чувствовала, что вот-вот снова заплачет.

– Ты же шутишь? Не могу представить себе более смелого поступка, чем то, что тебе вскоре предстоит.

Пруденс замахала рукой:

– Ты все еще не сказала, зачем зашла к нам.

У Ровены упало сердце. Глупо было ожидать, что Пруденс позволит ей безнаказанно избавиться от чувства вины. Она повернулась к женщине, которую почти всю свою жизнь считала сестрой, и перевела дыхание:

– Пруденс, прости меня. Я сожалею о стольких вещах, что даже не знаю, с чего начать.

Лицо Пруденс окаменело, и Ровена прикусила губу.

– Когда отец умер и дядя Конрад заставил нас переехать, я сделала то, что считала самым правильным. Я не знала, что ты незаконная дочь нашего деда, и предположить не могла, что семейство дяди встретит тебя неприязненно. – Пруденс хотела ее перебить, но Ровена вскинула руку. – Нет, пожалуйста, позволь мне закончить. Я не собираюсь оправдывать себя. Я знаю, что поступила плохо. Но я хочу объяснить, о чем думала тогда. – Ровена выжидающе смолкла, дождалась кивка Пруденс и снова сделала глубокий вдох. Почему так тяжело? – Мне следовало догадаться. Пусть я не знала, что мы связаны родственными узами, но я должна была предположить, что дядя с тетей примут тебя в штыки, потому что твоя мать была служанкой. – Ровена покачала головой. – Ты же знаешь отца, это вполне в его духе: сначала научить, а затем дать увидеть своими глазами. Насколько все было бы проще, если бы он в свое время объяснил нам, какие дядя Конрад и тетя Шарлотта жуткие снобы, но отец этого не сделал. Он хотел, чтобы мы научились сами составлять мнение о людях. У Виктории хватило проницательности, а я лишь отмахивалась от сомнений, вызванных их поступками. Трудно плохо думать о людях, которых любишь. – Она умоляюще взглянула на Пруденс. – Ты же понимаешь меня, правда?

Та склонила голову, словно оценивая признание, и Ровена затаила дыхание.

– Возможно. Продолжай.

Прежде чем заговорить, Ровена на миг прикрыла глаза. Эндрю настороженно придвинулся, будто готовился защищать жену.

– Как бы там ни было, это оказалось первой ошибкой. А потом все как-то произошло само собой… – Ровена заметила, как сжались губы Пруденс. – Я знаю, что сама виновата в этом. Но не понимаю, как так получилось. Меня, как и всех нас, парализовало горе, и я не знала, что делать. Чем дольше я ждала, чтобы что-то предпринять, тем труднее это становилось. Мне казалось, что надо лишь дождаться возвращения в Лондон и все вернется в привычное русло.

Ровена замолчала, и все трое какое-то время сидели молча. Дождь усилился – через открытую дверь кухни было слышно, как он барабанит в окна гостиной и спальни.

– Когда ты узнала? Сколько ты скрывала, что ваш дядя сдал дом в аренду и мы никогда не вернемся к прежней жизни? – спросила Пруденс.

– Точно не могу сказать, – покачала головой Ровена. – Может, за неделю до вас? Или меньше. Я уже не помню.

Ей отчаянно хотелось найти слова, чтобы объяснить, что она чувствовала в те дни. Такие же серые и унылые, как дождь за окном. Горе из-за потери отца. Вина из-за Пруденс. Ровена не то чтобы не могла что-то сделать – ей казалось, что она бессильна.

– Я действительно ощущала себя парализованной, – тихо повторила она. – Мне казалось, что из жизни исчезли все краски. Мало того что мне не хватало энергии, чтобы что-то предпринять, я считала, что любая попытка лишь усугубит наше положение. К тому времени, как я поняла, что надо действовать, стало уже слишком поздно. Ты уехала. Я так и не смогла себя простить. – Чуть замявшись, она продолжила: – Я не хочу прожить остаток своей жизни без моей лучшей подруги. Не хочу пропустить взросление твоего ребенка. Прости меня, Пруденс. Пожалуйста, прости, чтобы мы снова стали как родные сестры.

Она с надеждой вгляделась в лицо Пруденс. Если та не простит ее сейчас, больше ей нечего предложить. Возможно, причиненная боль слишком глубока, чтобы извинение могло ее исцелить, – особенно теперь, когда упущено столько времени.

Несколько мгновений Пруденс молчала, но постепенно лицо ее смягчилось, и сама она словно обмякла, как будто отпустила соломинку, за которую держалась долгое время. Она ничего не сказала, лишь протянула Ровене руку.

От переполнивших сердце эмоций у Ровены перехватило горло. Бросившись к Пруденс, она опустилась возле ее стула и положила голову ей на колени. Она знала, что Пруденс тоже плачет, но беззвучно, чтобы не расстраивать ее. Сейчас Ровене казалось, что она способна встретить лицом к лицу любой вызов – ведь у нее снова есть сестра.