Весенние ласточки

— Я согласна, — сказала консьержка, — но я свободна только в воскресенье утром, когда муж может подежурить за меня.

Еще долго спорили, перескакивая с одного предмета на другой, пока не договорились окончательно. Педикюрщик был польщен тем, что о нем говорили как о бывшем офицере, и высказал желание войти в делегацию. Старушка сказала, что и она пойдет к депутатам, если в тот день у нее не будут болеть ноги. Преподаватель уклонился под предлогом, что и без него много желающих. Возможно, он не хотел, чтобы подумали, будто он, как консьержка, брюзжит по любому поводу, Холостяк дал согласие принять участие только в нескольких походах и попросил включить его в делегацию к женщине-депутату, «за которую я голосовал в те времена, когда еще верил в чудеса», — сказал он.

* * *

Жак Одебер не узнал свою комнатушку. За время его отсутствия Жаклина сделала героические усилия, чтобы навести уют. На тахте, покрытой яркой материей с симметричным рисунком, восседала кукла в платье маркизы, которое Жаклина сама сшила. Из остатков яркой материи она сделала абажур и повесила на окно две короткие в сборку занавески. На столике, покрытом вышитой скатеркой, стояли в рюмке три ярко-красные гвоздики… Жака ожидал еще один сюрприз. Жаклина открыла дверку шкафчика, на вид совершенно нового, и показала аккуратно расставленную на полках посуду: набор алюминиевых кастрюлек, шесть тарелок, три стакана, кофейник и ко всему еще электрическую плитку.

— Все это наше, — объявила она.

— А шкаф?

— Тоже наш. Его подарила Томасен, а я его покрасила. Тебе нравится? Нам здесь будет очень хорошо, а там, глядишь, мы найдем что-нибудь получше. Только вот диван маловат…

В ответ Жак обнял ее и снова поцеловал.

— Женушка моя дорогая.

Он только что вернулся из Бержерака. С отцом они расстались довольно холодно.

— Дай бог, чтобы ты не пожалел, — сказал тот на прощанье.

Нет, Жак не жалел ни о чем. Его мачеха Анриэтта вернулась домой, и, хотя она еще не работала, одно ее присутствие тяготило всех. Она стала еще более властной, чем раньше, и решительно во все вмешивалась, беспрерывно давала советы и не скупилась на замечания. Отец на все смотрел ее глазами, и Жак удивлялся, как ему могло прийти в голову, что он сумеет победить семейные предрассудки и ввести в семью Жаклину. Но все же он был очень привязан к отцу и жалел его, чувствуя, что тот несчастен. Вот почему он боролся с поднимавшимся в нем возмущением и, последовав совету Жаклины, не уехал, пока отец не нашел себе помощника.

— Без тебя я не останусь ни минуты на этой каторге, — сказал Жаку Кловис.

— Не удирай, пока не кончатся праздники, сделай это ради меня, — попросил его Жак.

Кловис остался, кроме того, из Бордо приехал еще один кондитер; теперь Жак был уверен, что отец управится без него, и уезжал со спокойной совестью. В Бержераке он обновил свой гардероб и подкопил немного денег.

— Я привез пятьдесят тысяч франков, и теперь ничто не препятствует нашей женитьбе, — объявил он Жаклине еще на вокзале, когда она его встретила.

Они были счастливы и в мечтах о совместной жизни забыли о действительности.

— Сегодня вечером мы пойдем с тобой в ресторан, — сказал Жак, когда они сели в такси.

— Нас пригласили Фурнье.

Жаклина все продумала за него, и он решил ей подчиниться. Сейчас ему надо повидаться со своим начальством и договориться о том, когда он может приступить к работе. Но зато завтрашний день они проведут вдвоем…

— Может быть, нам поехать в Версаль? — предложил Жак.

— Это было бы замечательно!

— Какое у тебя красивое пальто!

— Наконец-то ты заметил! — улыбаясь, сказала Жаклина. — Я купила его ради тебя.

Когда они спустились, Томасен шутливо сказала:

— Ну, детка, вы все-таки дождались своего возлюбленного?

Жаклина залилась краской.

Жак оставил Жаклину болтать с консьержкой, а сам поспешил в ресторан, чтобы попасть туда до семи часов, когда часть служащих уходит домой… Он поговорил со швейцарами у служебного входа и окликнул выходившего Анатоля.

— Ты откуда взялся? — удивился судомойщик.

— Я только что приехал.

— Кого-нибудь поджидаешь?

— Вебера, шеф-кондитера.

— Я только что видел его в гардеробе. Ты собираешься к нам вернуться?

— Вебер обещал взять меня обратно.

— Очень рад. Извини меня, но я тороплюсь на профсоюзное собрание… Придешь, надеюсь?

— Обязательно.

Вебер, увидев Жака, смутился.

— Тебе никто не сказал?

— О чем?

— Клюзо взял другого кондитера на твое место.

— А ведь я предупредил, что возвращаюсь.

— Вот-вот, вчера в связи с этим он и заявил мне, что ни в коем случае не возьмет тебя обратно.

— Но почему?

— Надзиратель Бекер написал докладную записку дирекции, будто ты с ним поругался перед отъездом.

— Я сказал, что мне на него наплевать, но к работе это не имеет никакого отношения.

— Пойдем отсюда, ладно?

Вебер повел Жака в соседнее кафе и там сообщил ему:

— Возможно, это только предлог, мне кажется, что за этим кроется другое. Ты не ссорился с Брисаком?

— А что?

— Видишь ли, «шишка» подозвал меня, выйдя из винного погреба, и сказал о твоем увольнении. Сперва он не вдавался ни в какие подробности и, только когда я сказал, что нельзя увольнять человека ни с того ни с сего, сослался на докладную Бекера.

— Но докладную-то тот наверняка написал задолго до моего возвращения.

— Конечно. И Клюзо не такой человек, чтобы откладывать свое решение в долгий ящик. Поэтому я и спросил, нет ли у тебя оснований ожидать неприятностей со стороны Брисака. Понимаешь, начальники всегда друг с другом договорятся.

— Возможно, ты и прав, — проговорил Жак.

Его удручала не столько потеря работы, сколько то, что опять придется отложить свадьбу… Кроме всего, он мог лишиться и комнаты…

— Я сделал все, что мог, — сказал Вебер.

— Верю. Вы тут ни при чем.

— Зайди ко мне, может быть, я что-нибудь для тебя придумаю.

Жак отправился к Фурнье. Жаклина была уже там и накрывала на стол. Ирэн жарила картошку. Обе женщины о чем-то переговаривались и хохотали. Почти одновременно с Жаком пришел Луи и, не дав тому произнести ни слова, торжествующе провозгласил:

— Великолепные известия, друзья. Грандиозная новость — Беро освобожден!

XVII

Темно-красные стены и потемневшая позолота придавали версальскому залу Конгресса вид старинного театра. Сквозь высокие витражи просачивался тусклый свет, освещая висевшую над трибуной большую картину Кудера, на которой было изображено заседание генеральных штатов в 1789 году. Аллегорические сцены на гобеленах с увядшими розами дополняли декорацию этого театра. Зал украшали четыре светловолосые богини: Земледелие, Торговля, Индустрия и Мир.