Весна на Одере

Утром они вышли, наконец, к своим. По дороге на формировочный пункт Лубенцов подошел к Тане и попросил дать ему ее московский адрес: "Может быть, встретимся когда-нибудь, зайду к вам чайку попить".

Просьба эта удивила ее тем же самым - его уверенностью в будущем, в том, что впереди мирная жизнь, со встречами, адресами, чаями.

Адрес? После окончания института Таня жила в Москве у тетки. Но дело было не в этом. Она сказала:

– Я замужем.

Конечно, то был не очень умный ответ - ведь он не предложение ей делал в конце концов.

– Адрес я вам дам, разумеется, - поспешно добавила она.

Но впопыхах Таня забыла о своем обещании. Они прибыли на формировочный пункт, ее обступили офицеры, среди них было много врачей. Ее напоили сладким чаем, накормили мясными консервами. Согревшаяся, полная надежд на встречу с матерью и с мужем, она как-то сразу позабыла, кем был для нее этот бесстрашный, веселый и добрый лейтенант в течение шести самых трудных дней ее жизни.

Лейтенант постоял минутку неподалеку и незаметно ушел. Потом она узнала, что он получил назначение в какую-то часть и уехал. Она мимоходом подумала о нем с грустью и пожалела, что не сказала ему прощальных благодарственных слов.

И вот этот лейтенант, теперь уже гвардии майор, спустя три с лишним года сидит рядом с ней в несущейся по мокрому асфальту карете.

II

Это была удивительная встреча. Оба были взволнованы.

– Вы по-прежнему такой же веселый, - сказала она, - и все вам нипочем.

– А вы по-прежнему немножко грустная, - отозвался он, - но более взрослая.

– Старая, - засмеялась она.

Она так мило смеялась, тепло, тихо, как бы про себя. При этом ее большие глаза почти исчезали, превращались в искрящиеся щелки, а нос морщился, что придавало лицу несколько неожиданное выражение крайнего добродушия.

В этот момент сверху, с облучка, раздался громкий встревоженный голос "ямщика":

– Товарищи офицеры! Кругом врут, что мы в Германию вошли...

Лубенцов оторопело посмотрел вверх, потом открыл полевую сумку, вынул карту и, развернув ее на коленях, перевел дыхание и произнес:

– Да, мы в Германии.

Лейтенант выхватил пистолет, распахнул дверцу к выпустил в воздух всю обойму. "Ямщик" выстрелил в небо из винтовки. Лошади, испугавшись, прибавили ходу. Все приникли к окнам. Мимо мелькали поляны, лесные опушки, кусты, и люди удивлялись обычности всего этого:

– Глядите, липы!

– Боярышник!

– Яблони!

Лейтенант, раскрыв свой чемодан и порывшись в нем, горестно воскликнул:

– А водки-то нет!

"Хозяин" кареты, капитан Чохов, не говоря ни слова, достал откуда-то флягу с водкой. Сидящий в карете солдат, смущенно улыбаясь, погладил рыжие усы и сказал:

– У нас, товарищи офицеры, это самое... Спиртик есть... Ежели не побрезгаете... Противный, но крепкий. Зверобой...

Карета свернула с дороги и, запрыгав по кочкам, вскоре остановилась в роще. "Ямщик", всунув предлинный бич в стойку облучка, присоединился к остальным. Все очень расшумелись, только Таня почему-то присмирела. Она забралась на высокое кучерское сиденье и сидела там, сжавшись в комок, по-девичьи угловатая, невеселая, и смотрела с отсутствующей улыбкой на тянущиеся кругом реденькие рощи. Пить она отказалась.

– Тут не пить надо, - сказала она, отстраняя кружку, - не знаю, что надо, может быть плакать от жалости к тем, которые не дошли.

И все поняли, что она права. И хотя выпили, конечно, но уже не шумно, а как бы в торжественном раздумье.

Прежде всего выпили за Сталина, потом за победу и за войска 1-го Белорусского фронта. Рыжеусый солдат предложил тост также "за наш семейный фронт, за жен и деток, то есть".

– И за мужиков, конечно, - прибавил он, косясь на Таню, - ежели они есть, а ежели нет, то за женихов.

Таня сказала:

– И подумать только! Вон там немецкая деревня. Даже как-то странно, что здесь живут немцы, те самые, что натворили в мире столько зла. Что же? Сжечь эту деревню? Перебить там всех?

Все молчали. Потом послышался голос капитана Чохова:

– А что вы думаете? Пойдем и сделаем!..

Эти слова, произнесенные спокойным голосом, заставили всех взглянуть на Чохова. И все увидели круглое юношеское лицо, маленький ровный нос и серые решительные глаза. В этих глазах была вызывающая самоуверенность ничего не боящегося человека.

Гвардии майор Лубенцов внимательно посмотрел на него и только махнул рукой. Это короткое, несколько презрительное движение было, пожалуй, красноречивее слов. Всем стало ясно, что никто никуда не пойдет, ничего не сожжет и никого не перебьет - по крайней мере в присутствии гвардии майора.

Понял это и Чохов. Враждебно взглянув на Лубенцова и сжав губы, он больше не произнес ни слова.

– Немецкая армия еще отчаянно дерется, - сухо проговорил Лубенцов. И вы будете иметь возможность проявить свою прыть в бою...

Таня примирительно сказала:

– Поехали.

Все уселись в карету, и вскоре она, гремя колесами, въехала в деревню. Здесь их встретила огромная надпись на маленькой ратуше:

Sieg oder Sibirien!*

_______________

* Победа или Сибирь!

Лубенцов перевел остальным этот невразумительный лозунг по-видимому, последнее изобретение Геббельса.

– Пугает фриц фрица нашей Сибирью, - даже немного обиженно сказал рыжеусый.
– А мне бы дожить до победы да поехать в свою Сибирь, к Василисе Карповне и детям.

"Ямщик" остановил карету у одного из домов. То был красивый кирпичный домик с высоким крыльцом, внутри было тихо и темно и пахло тленом. В то время как "ямщик" распрягал лошадей, остальные шумно размещались в холодных комнатах, с любопытством заглядывая в темные закоулки.

Внезапно на пороге появился "ямщик". Он был чем-то взволнован и сказал, обращаясь к Лубенцову:

– Товарищ гвардии майор, там в сарае что-то не тае...

Они вышли. В темноте двора похрюкивали свиньи. Сарай был полон дров. А за темной массой поленьев фонарик Лубенцова осветил очертания пяти повешенных.

– А, чёрт!
– выругался Лубенцов.
– Снимай!
– скомандовал он и начал резать ножом веревки.

Повешенные тяжело грохались об пол. В сарай вошли лейтенант и Чохов. Лейтенант начал суетливо помогать Лубенцову. Чохов стоял в стороне. Его папироса светилась в темноте сарая.

Двое подавали еще признаки жизни. Это были старуха и маленькая девочка. Их внесли в дом, Таня начала приводить их в чувство. Девочка вскоре уже сидела рядом с Таней на диване, одной рукой потирая шею, а другой крепко уцепившись за руку незнакомой женщины. Старуха, не глядя на окружающих ее молчаливых русских, стала ходить по комнате, тяжело шаркая и убирая разбросанные на полу вещи.