Весна в Крыму (Преображение России - 15)

– Неправда! Тебя везде знают!
– пылко перебила Надя.

– Ну, так уж и знают?
– махнул рукой Алексей Фомич.
– Я и сам полагал, что знают, а в городском Совете услышал самое пренебрежительное: "Ка-а-ак?.." Он мне говорит, нездешний этот: "Ка-а-ак?", откуда-то присланный развивать здесь у нас культуру. А культура - это что такое? Это искусство и наука. Печной горшок, - да, он необходим, конечно, для жизни, и как же без него обойтись в деревенской избе? Но это не культура, это первобытная цивилизация, то есть то, что отличало человека от животных. Волк баранину не варит, а жрет сырьем. А люди Европы ели вареное мясо руками до конца шестнадцатого века, когда при дворе испанского короля введены были в употребление вилки. А у нас по глухим деревням и до сего времени обходятся без вилок. И с вилками или без них - это жизнь брюха, а не духа. А вот "Илиада" и "Одиссея", а вот "Лаокоон", а вот "Сикстинская Мадонна", как апофеоз материнства, - это жизнь духа, а не брюха. И в моей картине не голая злободневность, нет! Ищите в ней вечные мотивы. Разве была злободневность в репинских "Запорожцах, пишущих ответ турецкому султану"? Когда жили те запорожцы, и когда написана и выставлена картина? Что же было в ней вечного, что привлекло к ней всеобщее внимание? Смех! Вот что там было и есть и останется навсегда... "Поцелуй ось куды нас", - пишут вольные запорожцы всесильному тогда турецкому султану, и все хохочут, так как представляют все одинаково, что это значит "ось куды"!.. А в другой картине Репина: "Смерть сына Ивана Грозного" что вечно? Там - ужас на лице Грозного, ужас перед тем, что им только что сделано: убийство собственного сына! А не будь этого ужаса, какое бы нам через четыреста лет было бы дело до Ивана Грозного с его сыном? Я вывел на своей картине толпу людей, толпу безоружных, людей разных возрастов, но объединенных одним порывом, и это же не "девятое января" и не "двадцать седьмое февраля", а бери глубже и без чисел, без месяцев, без годов! А если уж очень хочется тебе, чтобы непременно были и число и месяц, то поставь гоголевские из "Записок сумасшедшего": "Мартобря две тысячи семьсот тридцать третьего"!

– Ты всегда что-нибудь такое скажешь, Алексей Фомич, - улыбнулась последним словам Надя, - что даже и наш Джон, хоть он на дворе, начинает лаять.

– Не Егорий ли опять гремит там щеколдой?
– попробовал догадаться Алексей Фомич.

– Нет! Это какой-то солдат... Шинель без погонов... в левой руке чемодан - довольно объемистый... Джон, Джон! Назад! Сюда!
– закричала в форточку Надя.

И тут ставший рядом с нею Сыромолотов вскрикнул:

– Да это же Ваня! Это Ваня из госпиталя, с фронта!

7

Алексей Фомич все следил за тем, владеет ли правой рукой его Ваня, и когда увидел, что сын его, несший чемодан левой рукой, перенес его в правую и правой поставил в передней на пол, радостно сказал:

– Браво! Значит, писать кистью и подавно можешь! Брависсимо!

Заметив, как недоуменно глядит Ваня на молоденькую женщину с голубыми глазами, Сыромолотов поспешно представил Надю:

– Моя жена! Ведь я, кажется, писал тебе, что женился?

– Нет, ничего не писал, - отозвался на это Ваня, целуя руку Наде почтительно, как совсем еще незрелый пасынок у мачехи величественного отца. Алексей Фомич бормотал при этом:

– Странно! Неужели не писал? Но в конце-то концов, не все ли равно, писал или нет! Важно то, что если тебя и покалечили, то как будто по-божески, по-божески... Дай-ка пощупаю, где это!
– очень оживленно протянул руку Алексей Фомич к предплечью сына, когда тот снял шинель и оказался в мундире тоже без погонов.

– Пощупай, пощупай!
– улыбнулся Ваня, и отец охватил его бицепс, твердый почти как камень.

– Это и есть протез, о каком ты писал?

– Это он самый. Под ним трубчатая кость, которую сломать ничего не стоит любому борцу.

– Ну уж, только ли борцу! Стало быть, теперь ты ни в каком цирке выступать не будешь.

– Куда уж теперь выступать в цирке!
– горестно согласился Ваня.

– А красками писать пробовал?

– Пробовал: могу.

Алексей Фомич ждал, что сын теперь спросит, в свою очередь, его, окончил ли он свою картину? Но Ваня сказал:

– На тебя вся надежда: дай мне какое-нибудь свое старенькое пальтишко вместо проклятой моей шинели! Твое на меня годится, а в магазине готового платья я не мог по себе подобрать. Из твоего дома в свой я должен буду перейти совершенно штатским во избежание... как бы это выразиться... неприятных инцидентов со стороны солдат, хотя погоны и с шинели и с мундира я снял.

– Постой-ка, постой-ка! Ты каких-то страстей наговорил за одну минуту столько, что и в голову не уложишь!

– Да ты читал ли приказ по армии номер первый?

– Это, кажется, чтобы солдаты не отдавали больше чести офицерам?
– не совсем уверенно припомнил Алексей Фомич.

– Вот именно! И с того началось!.. Потом пошли "Советы солдатских депутатов", - "солдатских", - понимаешь? А не "солдатских и офицерских"... Значит, офицеры в армии стали лишними, и сиди - жди, когда тебя выволокут и убьют!

Заметив, что великовозрастный пасынок ее очень взволнован, Надя сказала:

– Иван Алексеевич! Вам с дороги и белье переменить надо. На кухне у нас сейчас никого нет, а на плите в котле много горячей воды... Подите выкупайтесь! Алексей Фомич вам поможет.

– Непременно! Это непременно надо сделать в первую голову!
– поддержал жену Сыромолотов и повел сына на кухню.

8

У Вани был счастливый, сияющий вид, когда после головомойки, как он это назвал, устроенной ему отцом на кухне, он сидел за самоваром, поставленным его мачехой, допивал восьмой стакан чаю и говорил:

– Не знаешь, где найдешь, где потеряешь, а это оказалось большой моей удачей, что меня ранили австрийцы, если бы не эта рана, я не попал бы в госпиталь, и меня убили бы свои. Убивают и младших офицеров, не одних только кадровиков ротных и батальонных. Развал армии - вот что делается на фронте. Стихотворение кто-то из младших офицеров написал на эту тему, - оно ходит среди горемычного офицерства. Длинное, и я помню из него только три первых куплета:

О боже святый, всеблагий, бесконечный,

Услыши молитву мою!

Услыши меня, мой заступник предвечный,

Пошли мне погибель в бою!

Смертельную пулю пошли мне навстречу,

Ведь благость безмерна твоя!

Скорей меня кинь ты в кровавую сечу,

Чтоб в ней успокоился я!

На родину нашу нам нету дороги,

Народ наш на нас же восстал,

Для нас сколотил погребальные дроги

И грязью нас всех забросал.

Непременно я был бы убит: ведь я полковым адъютантом был, - приказы по полку составлял, - непосредственно, значит, помогал командиру полка, а против этого командира взбунтовался полк еще до революции. Фамилия командира нашего полка - Ковалевский. Говорили мне, когда я был в госпитале, что ему удалось спастись, однако пуля прошла сквозь шею, - лежит теперь в госпитале, а выживет ли, - неизвестно: рана куда более тяжелая, чем моя.

– Тебя лечили на совесть, - вставил Алексей Фомич.
– Протез бицепса отлично сделан и хорошо прилажен к руке... Гм... где же я читал о князе Меншикове, - не петровском Сашке, а его внуке или правнуке, ну о том самом, который Крым защищал - читал, что при осаде нами в Турецкую войну Варны был ранен в икры обеих ног турецким ядром, - тоже вот так, как ты, снесло ему это ядро икры обеих ног, - и вот еще в те времена, - почти сто лет назад, ему сделали протезы, и представь, он мог отлично верхом на лошади ездить... Что же из этого следует, - какой вывод? Не призовут ли тебя обратно в твой полк, а?

– Могут призвать, - согласился Ваня.
– Ведь в бумажке у меня стоит не "отставка", а только "бессрочный отпуск". Могут взять снова на нестроевую должность, однако куда же именно брать и зачем брать? Союзники наши англичане и французы - требуют от нас наступления во что бы ни стало в апреле, а у нас развал армии, и мы не только наступать, даже и защищаться не можем. И наступать нам не с чем: нет у нас ни снарядов к трехдюймовкам, ни пулеметных лент, ни патронов для винтовок, - ничего!