Вести приходят издалека

— Ну, я же говорю, что Москва — тоже большая деревня, плюнь, и попадешь в знакомого. Понимаешь, была у меня подруга…

Маша Рокотова рассказала своему новому знакомому всю историю с неожиданно свалившимся на нее наследством.

Шульман слушал Машу внимательно и только один раз попросил ее прерваться, чтобы заказать еще кофе.

— Вот я и хочу узнать, как можно сделать так, чтобы милиция все же нашла убийцу Ани, потому что в самоубийство ее я категорически не верю, — закончила Маша свой рассказ. — Только у меня-то заявление не примут, я ведь не родственница.

Остап задумчиво потер указательным пальцем переносицу.

— Заявление тут неважно чье, можно и совсем без него. Преступление носит общественно опасный характер, дело-то возбудят. Но я не понял: ты хочешь, чтобы убийцу нашли, или тебе надо, чтобы его нашли?

Маша сначала хотела спросить, в чем тут разница, но потом уверенно ответила:

— Надо!

— Из-за денег?

— Во-первых, из-за денег. Хотя из-за денег — это во-вторых, а во-первых, я боюсь стать следующей жертвой. Если они за мной уже следят, значит, думают, что я приведу их к документам. И как только я их найду, так меня сразу и убьют. Логично?

— Спорно. А ты не ищи документы. Плюнь, да и все.

Маша усмехнулась:

— Я понимаю, по вашим московским меркам пять тысяч долларов — это не сумма, но для меня это много. Хотелось бы и убийцу найти, и деньги получить.

— Вот как раз история с этой страховкой мне больше всего и не нравится. Маш, ты вообще имела когда-нибудь дело со страховыми компаниями?

— Нет, а что?

— А то, что ни разу в жизни не слышал, чтобы туристическая фирма такую страховку предоставляла. И потом, ну, найдешь ты документы, допустим, профессор этот сделает прибор. Бред, конечно, но найдет там эту Аню, узнает, кто ее убил (при условии, конечно, что не он сам). И что? Это не является доказательством ни для следователя, ни, уж тем более, для суда. Для того чтобы показания такого прибора стали доказательством, должно лет сто пройти: испытания, патентование, согласования всякие… Короче, это невозможно.

— Я понимаю, что саму информацию, полученную при помощи этого прибора, нельзя использовать как доказательство. Но ведь будет известно имя убийцы, и можно будет пойти от обратного. Ведь легче найти доказательства вины человека, который уже известен.

— Да при желании можно доказать даже то, что ты застрелила Кеннеди, это называется не доказать вину, а подтасовать факты.

Маша пригорюнилась.

— Ладно, не вешай нос, — сказал Остап. — Надо поговорить с Мариной. Попробуем убедить ее, что твою подругу убили. А ты завтра сходи в эту турфирму. Только сделай вот что: иди сразу к начальству и выясняй, бывает ли у них в принципе такая услуга, а если бывает, то как там точно решается вопрос с самоубийством. Пусть тебе документы покажут, может, мудрят, что в этом случае страховку получить нельзя. Тогда и к Бобровой можно не ходить, она-то поди рада-радешенька, что лишнее дело на ней не повисло.

Рокотова покачала головой.

— Я не могу завтра. Я сегодня как раз туда шла, когда все случилось, а завтра утром в Ярославль уезжаю. Если удастся взять отпуск, сразу сюда вернусь.

— Значит, когда вернешься. А сейчас поехали, отвезу тебя домой, ты сегодня заслужила.

Остап Шульман отвез Машу в Бескудниково, а утром, перед работой, он был уже у ее подъезда, готовый доставить ее на вокзал.

Маша уже показала проводнице свой билет и паспорт, когда Остап вдруг потянул ее за рукав:

— Маш, знаешь, ты все же будь поосторожнее.

Маша задорно прищурилась:

— Что это вдруг ты стал так обо мне беспокоиться? Али я тебе нравлюсь?

— Нравишься. И еще, уж очень запутанная история получается, прямо детектив.

— Ну, нам в жизни обычно не хватает приключений.

— Верно, только в любых приключениях однажды наступает момент, когда история начинает стремительно обрастать трупами. И если ты вдруг станешь украшением этой истории, мне будет искренне жаль.

Выезжая с Комсомольской площади, Остап уже думал, будет или не будет он знакомить Машу со своей мамой.

33

Мама. Для Остапа Шульмана мама с детства была всем. Мама была его все. Еврейских детей подходящего возраста в их дворе не было, а с другими Ада Моисеевна ему дружить не разрешала. А что, собственно, было в их семье еврейского, за исключением имен и пренебрежительного отношения к тем, другим? В синагогу мама не ходила, национальной пищи не готовила. Папа рано умер, Ося плохо его помнил, но, кажется, и он пейсов не носил. Дед со стороны отца вообще был украинец. Это в его честь, по требованию бабушки, назвали внука. Мама скривилась, но смирилась.

Когда все уезжали, мама крутила пальцем у виска и за гроши скупала у отъезжающих в спешке подруг фамильные драгоценности и милые безделушки. Мама всегда дружила с властью. Теперь уже Остап понимал, до какой степени она дружила с первым секретарем Рязанского обкома, который, уходя на повышение в Москву, потащил за собой свою секретаршу Адочку. Так что приехали они вовсе не помогать дедушке, который и сегодня-то в помощи не нуждается…

Но, надо отдать должное маме, на первом месте для нее всегда стоял он, Ося. Подругам она почему-то говорила, что его зовут Ося, Иосиф. Ему казалось, что она родила его только для того, чтобы лепить из него нечто по своему вкусу.

Когда она решила, что еврейский мальчик должен играть на скрипочке, Ося пошел в музыкальную школу и прилежно скрипел несколько лет.

Она считала, что в двенадцать лет он должен ходить в черных коротких штанишках на помочах, как она углядела в каком-то иностранном фильме, и он ходил. А мальчишки во дворе покатывались со смеху.

Потом она решила все же научиться готовить мацу, получалась жуткая гадость, но Ося кушал.

Ося вырос и влюбился. Девочку он, конечно, привел показать маме. Сначала она маме понравилась, но потом Ада Моисеевна выяснила, что Олечка ну ни капельки не еврейка. И дальше — слезы, инфаркты, и «только через мой труп», и «ты таки хочешь моей смерти», и «зачем оно тебе надо».

Почти двадцать лет Остап периодически приводил девочек, девушек, женщин знакомиться с мамой, но та давно уже вошла в роль, и сценарий повторялся с забавной точностью. Только один раз схема дала сбой. Однажды это случилось: Ося привел домой Раечку.

— Дорогая моя, я очень надеюсь, что вы еврейка? — начала привычную партию Ада Моисеевна.

Раечка тряхнула темными кудрями и ответила потенциальной свекрови на идиш. Потенциальная свекровь не поняла ни слова. А Раечка еще показала паспорт. Времена были уже «не те», и доказательство красивыми буквами было вписано в соответствующую графу.

Ада Моисеевна растерялась, но вскоре разразилась слезами и причитаниями о том, что ее единственный сын покинет ее и Родину, уедет в Израиль, а бедная мама, которая столько для него сделала… И снова «только через мой труп» и «ты таки хочешь моей смерти».

Остап понял, что можно оставить надежду, и больше своих пассий знакомить с мамой не приводил.

Он любил свою маму. Со всеми ее закидонами и тараканами. Он понимал, что она, возможно, искусственно сделала его таким, но он был просто не способен причинить мамочке малейшее расстройство.