Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

Осенью довольно основательно засел за Древний Восток — это мне очень нужно — но скоро выбили меня из колеи хлопоты относительно папиного сборника (Диме я рассказал уже), — и только теперь я мало — помалу вхожу снова в этот изумительный мир — Халдеи. Страшно интересно, не могу Вам выразить как!" [125] — делился Даниил с женой брата. Позже он поведал об этих кабинетных бдениях:

… И вот упало вновь на милую тетрадь От лампы голубой бесстрастное сиянье… Ты, ночь бессонная! На что мне променять Твоё томленье и очарованье? Один опять. В шкафах — нагроможденье книг, Спокойных, как мудрец, как узурпатор, гордых: Короны древних царств роняли луч на них, И дышит ритм морей в их сумрачных аккордах. Но из широких чаш ещё струится вверх Поблёкший аромат былых тысячелетий, Как старое вино перебродивших вер, Когда-то полных сил и радостных, как зори. Мемфис, Микены, Ур, Альгамбра, Вавилон — Гармония времён в их бронзе мне звучала, Томленье терпкое мой дух влекло, вело, По стёртым плитам их — к небесному причалу. Сегодняшнюю ночь иной стране отдам — Востоку дерзкому, возлюбленной отчизне…

125

Письмо О. В. Андреевой [весна 1929].

В сказания Древнего Востока, небезынтересного для него и раньше, он углубился не без влияния Коваленского. Причудливая древность увлекала не менее, чем современность, переплетаясь с ней, вхо дя в нее. К новинкам литературы он не был равнодушен, но следить за всеми появляющимися книгами не успевал, да и не хотел утонуть в сегодняшнем, текущем.

Какие же книги открывали ему фантастический мир Халдеи? Конечно, двухтомная "История Древнего Востока" Тураева, крупнейшего русского востоковеда, имевшаяся в его библиотеке. Вероятно, популярная "История Халдеи" Рагозиной, использовавшей труды западных востоковедов. И, в особенности, труды по истории религий. Может быть, еще с отрочества были в его библиотеке два тома из устаревшей, но поэтичной "Истории религий и тайных религиозных обществ древнего и нового мира" профессора Шантепи де ла Соссей, посвященные индуизму, буддизму и религиям Китая. Таинственный религиозный мир Востока — сокровенное знание жрецов Вавилона и Египта, буддизм, мистическая Индия, увлечение ими в предреволюционные годы кто только не пережил. Даниил Андреев шел следом, ища и находя свое.

Халдея — нововавилонское царство, где правили халдейские цари Набопаласар, Навуходоносор… В Библии Вавилония названа Сеннаром. Той же осенью Андреев написал стихотворение об этой мифической стране, родине астрологов — халдеев. Долгое время о ней знали лишь по Библии и обрывкам сказаний вавилонского историка Бероса. В стихотворении "Сеннанр" поэт видит себя в одной из воображаемых древних жизней странствующим мудрецом — халдеем:

Я молча прохожу, спокоен, мудр и стар, По бурой площади утихшего Эрэха. Вечерних литургий еще звучат везде Напевы хмурые; клубятся благовонья, Жрецы поют, к пастушеской звезде Молитвенно воздев ладони, Ведут к закланью тесной чередой Откормленных тельцов сквозь пенье и кажденье, И обещают вновь воздвигнуть пред зарей Бесчисленные всесожженья. Евфрат навстречу мне вздыхает, чуть звеня… Пересекаю мост — вся ночь луной объята, — И восхожу один по строгим ступеням На белые, как сон, террасы зиккурата.

Увиденные им, как во сне, белые террасы в "Розе Мира" превратились в семиступенчатый белый зиккурат, эмблематический образ Эанны — затомиса (небесной страны) древней Вавилоно — ассиро — ханаанской метакультуры. Семь ступеней зиккурата обозначали "семь слоёв, которые были пережиты и ясно осознаны религиозным постижением вавилонского сверхнарода". Наверное, тогда уже в его воображении вставали "многоступенчатые храмы — обсерватории, сделавшиеся вершинами и средоточиями великих городов Двуречья", пусть в поэтической дымке, невнятно стало представляться драконообразное чудовище — уицраор. "Вавилонская метакультура была первой, в которой Гагтунгру удалось добиться в подземном четырёхмерном слое, соседнем с вавилонским шрастром, воплощения могучего демонического существа, уицраора, потомки которого играли и играют в метаистории человечества огромнейшую и крайне губительную роль, — с уверенностью знающего и посвященного писал он в "Розе Мира". — В значительной степени именно уицраор явился виновником общей духовной ущербности, которой была отмечена эта культура в Энрофе. И хотя богиня подземного мира, Эрешкигаль, побеждалась в конце концов светлой Астартой, нисходившей в трансфизические страдалища Вавилона в порыве жертвенной любви, но над представлениями о посмертье человеческих душ, исключая царей и жрецов, довлело пессимистическое, почти нигилистическое уныние: интуитивное понимание парализующей власти демонических сил".

Там же, в халдейском междуречье, он обнаружил храмы Солнца, ставшие для него прообразами Храмов Солнца Мира.

7. "Реквием"

"В сентябре будет 10 лет с папиной смерти — я все-таки надеюсь, что ты будешь к этому времени здесь. Сейчас я подготавливаю сборник, посвященный папе. В него войдет "Реквием" (здесь еще мало известный), кусочки дневника, много писем и воспоминания Вересаева, В. Е. Беклемишевой [126] и Кипена [127] . Сборник составляем мы вдвоем с Верой Евгениевной. Это большой друг нашей семьи.

126

Беклемишева Вера Евгеньевна (1881–1944) — драматург, мемуарист.

127

Кипен Александр Абрамович (1870–1938) — писатель; в "Реквием" вошли его воспоминания о Л. Н. Андрееве, ранее, в другой редакции, печатавшиеся в одесской газете "Южное Слово" (1919).

До последних дней этот сборник отнимал чрезвычайно много времени — целыми днями приходилось бегать, высунув язык, по городу, или печатать на машинке (чего я, кстати сказать, не умею). Теперь почти весь материал уже сдан, на днях будет заключен договор с издательством "Федерация". Интересно, будет ли отмечена где-нибудь за границей эта годовщина? Хотя представляю себе, что говорили бы и писали бы все эти господа, какого "патриота" и реакционера пытались бы из отца сделать! Не обрадуешься, пожалуй, этому чествованию", — писал Даниил Андреев брату 14 февраля 1929 года.

Вера Евгеньевна Беклемишева, вместе с которой он готовил "Реквием", была опытным литератором. В предреволюционные годы состояла литературным секретарем издательства "Шиповник", основанным ее мужем, и много лет знала Леонида Андреева. Ее подробные воспоминания завершали сборник.

"…Сухая, стройная женщина аристократической внешности, на редкость простая в обращении… Она мигом располагала к себе и сразу же вызывала собеседника на откровенность, какого бы он ни был возраста" [128] , — такое впечатление она тогда производила. Жила Беклемишева с сыном Юрием совсем рядом, на Остоженке. Андреев приходил к Вере Евгеньевне, в ее довольно просторную комнату на втором этаже, где они беседовали среди пыльных стоп книг, журналов, рукописей.

128

Оттен Н. Указ. соч. С.43.

Однако, несмотря на всю энергию Веры Евгеньевны, издать "Реквием" оказалось не просто. Леонид Андреев, знаменитый и признанный, не считался самым желанным автором даже в относительно вольные двадцатые, когда его книги еще издавались. Попытки же опубликовать в Москве или Ленинграде последний роман писателя "Дневник сатаны" оказались безуспешными, а после 1930 года его книги вовсе не появлялись четверть века, если не считать двух изданий рассказа "Петька на даче" и одного — рассказа "Кусака", ставших детской классикой…

Поэтому "Реквием" издали не к десятилетию смерти знаменитого писателя, а только в следующем году. На титульном листе сборника рядом с В. Е. Беклемишевой впервые в печати появилось имя Д. Л. Андреева.

В. Е. Беклемишева

Торопясь с запальчивыми претензиями "к господам из эмиграции", он не мог представить с каким предисловием, — а без него и не вышел бы! — появится "Реквием". В предисловии к сборнику Леонид Андреев назван мятущейся душой "потерявшего нить жизни представителя чуждого нам класса", и объявлено, что "его психика, его мировоззрение, его мироощущение враждебны нам", а "философия", как и "философия" Достоевского, неприемлемы. Говоря об отце, старый большевик и партийный публицист Невский, говорил и о сыне. "Для всех серьезно мыслящих и живущих жизнь — мистерия", — приводил он слова Леонида Андреева, под которыми мог подписаться бы Даниил Андреев, и заявлял, — а мы говорим: "жизнь великое творчество трудящихся масс, в своем творчестве разгоняющих тьму веков и изгоняющих тайну этой тьмы…"

Не только навязанное составителям партийное предисловие заставило глубже осознать, что именно совершалось в стране в эти, не менее революционные, чем 17–й год, переломные времена. Курс на индустриализацию и коллективизацию проводился революционно — на костях и на крови. Советской литературе предназначалось стать рупором партии и оружием пропаганды. В совершавшемся Андреев позднее разглядел предначертания Противобога и волю Жругра, демона большевистской власти, воплотившуюся в сталинские пятилетки, сопровождавшиеся террором.

"Реквием". Титульный лист

"В 1929 году замолкли церковные колокола. О том, что это было именно в том году, мне говорил Даниил, — вспоминала его вдова. — Тем летом он уехал специально поближе к Радонежу, чтобы слышать колокольный звон, там остался последний храм, где еще звонили. А московские колокола в это время уже молчали" [129] . Борьба с колокольным звоном и, конечно, "в интересах трудящихся", началась с секретного постановления НКВД "Об урегулировании колокольного звона". Запретив "звон во все колокола", колокола по всем городам и весям начали сбрасывать с колоколен и отправлять на переплавку, В ноябре того же года стали снимать колокола в Троице — Сергиевой лавре. Но не только церковные звонницы заставили замолчать. Начали рушить старинные намоленные московские храмы. Уничтожили храм Покрова в Левшине, столь дорогой для семьи Добровых, знакомый Даниилу с детства. Пытались покуситься на само время, отменить названия дней недели. Отменили специальным указом празднование Рождества и Нового года, объявив их религиозной пропагандой.

129

ПНР. С. 82.