Вестники весны. Мифы двенадцати миров.

Забарабанили в дверь.

– Олежа! Сегодня! Я видел! В мире грёз!

Олежа с улыбкой открыл Николе дверь, взревел, схватив друга за шиворот, и затряс его в воздухе:

– Я знаю! Знаю! Хвала Анне! Собирай наших! Выезжаем в доглядню!

София. Жива. Иордический остров. Щит Мтори.

Грудь Софии сдавило, затем лёгкие резко наполнились воздухом. Девочка в замешательстве открыла глаза.

Ещё ночь. Тишина. Мир грёз выплюнул её из себя, будто по ошибке заглоченную муху.

Голова Софии болела, как будто невидимая швея перепутала её с игольницей и навтыкала в неё толстых швейных булавок.

Боясь пошевелиться, девочка лежала, уставившись в потолок фургона, и пыталась осознать события, увиденные в мире грёз. Красный и чёрный перемешивались перед внутренним взором. Воспоминания сна с трудом прорезались сквозь корку сознания.

Медленно пришло понимание: «Я увидела будущее. Увидела… предательство сестры. Ох! Чем бы это ни оказалось… нужно рассказать об этом божественным братьям!»

София, позабыв о головной боли, соскочила с подстилки, сдёрнула тряпицу с окна и уставилась на Эрулайн. Узкий месяц, казалось, заглядывал через глаза прямо в душу. В благоговении София рухнула на колени, сложила руки в знаке Эры и сбивчиво пересказала своему богу всё, что запомнила в мире грёз. После, кусая губы, застыла в ожидании его ответа.

Но Эра молчал.

«Может, он не слышит? Или спит? Спят ли боги ночью?» – Девочка смотрела на месяц так пристально, что позабыла моргать. Глаза заслезились.

– Пожалуйста, ответь! Скажи, что ты услышал! – взмолилась она.

Алекс. Святая Земля. Научная станция у постоянного просвета. Город 11.22.

– Что за бред, ма-ам? – я застонал от досады. – В смысле ты не поедешь? Только из-за тебя я тащусь на эту Святым Господом забытую Живу, и ты говоришь, что не полетишь?!

– Полечу, конечно. Ты меня не слушал? – с улыбкой сказала мама, однако взгляд её выдавал смущение. – Я всего лишь отправлюсь на грузовом дирижабле. Хочу проследить за транспортировкой.

Замигали красные огни предупреждения, и мимо нас, грохоча гусеничными лентами, проехал робот-погрузчик. Я, скривившись от шума, проводил его взглядом. Робот направился к грузовому дирижаблю, и присоединился к небольшой армии своих собратьев. Я перевёл взгляд на маму и справедливо возмутился:

– Там справятся и без тебя! Здесь толпа погрузчиков! Зачем оставаться?

– Моя лаборатория, как видишь, всё ещё не приехала. Если роботы повредят материал, новый мы будем ждать несколько месяцев. – Она мягко развернула меня за плечи по направлению к пассажирскому дирижаблю.

Сопротивляясь, я упёрся ногами в бетон, скользя под её напором:

– Тогда я останусь с тобой!

– Алекс, в чём дело? Почему сегодня ты решил вести себя как ребёнок? Давай-ка поговорим как взрослые?

Я засопел в негодовании, но всё же постарался успокоиться и сфокусировался на трещинах бетонного покрытия. Мне ужасно не хотелось оставаться одному в толпе незнакомцев. И упаси, Святой Господь, ещё кому-нибудь из попутчиков приспичит со мной заговорить. Но признаться в этой причуде мне стало как-то стыдно, поэтому я забормотал:

– Ты не понимаешь. Что-нибудь обязательно пойдёт не так! Что если просвет закроется, а вы не отправитесь?

– Всё будет хорошо, не переживай. – Мы уже подошли к трапу пассажирского дирижабля.

Я вцепился в перила, отказываясь подниматься.

По трапу как раз шла семейная пара с дочерью, и девчонка ехидно обернулась, явно вслушиваясь в нашу перепалку. В её улыбке я прочёл презрительное «Маменькин сынок», но мама, ничего не заметив, продолжала увещевания:

– Просвет не закроется ещё пару часов, мы все успеем сквозь него пролететь. Но если что, подождёшь меня на месте.

Эта идея – торчать одному в новом мире и ждать, когда откроется следующий просвет, – вместе с её снисходительным тоном стали последней искрой, подпалившей вяло тлеющий костерок моего терпения, и я вспыхнул:

– Просто признай – дурацкие колбочки тебе важнее меня! Мы летим на другую планету, а ты выбираешь стекляшки! – Я отбросил руки матери и, забравшись на три ступеньки по трапу, возмущённо уставился на неё сверху вниз.

– Конечно, нет! – Она обошла трап сбоку и осторожно, по-доброму заглянула в глаза. – Иди же, посадка заканчивается.

Лучше бы закричала. От её тихого голоса я почувствовал себя и вправду скандалящим ребёнком и отвёл взгляд.

– Но, я бы мог… – начал я.

– Никого, кроме меня, на грузовой не пустят. Там нет безопасного места, – перебила она.

По трапу взбежал опаздывающий господин и толкнул меня, заставив прижаться к перилам.

– Иди. Не маленький уже, думаю, справишься с перелётом без меня? – мама тут же протянула руки через перила и сжала мои ладони.

Я закатил глаза в сторону серых туч, понимая, что всё-таки придётся лететь одному. Мама тут же почувствовала моё смирение.

– Люблю тебя больше всех на свете.

С этими словами она выпустила меня и я, не удостаивая её ответом, поплёлся вверх по лестнице.

Вслед мне донеслось:

– Увидимся через несколько часов!

Перед самым входом я остановился, в последний раз обернулся на мир, который предстояло покинуть. Мама уже скрылась из виду – наверное, убежала к своей лаборатории. Святая Земля дремала в предрассветных сумерках.

Монументальные здания тёмно-серыми силуэтами возвышались на горизонте. Уже очерченные багровыми лучами рассвета, они, словно клыки древнего существа, врезались в небо. Всё как-то мерзко и тоскливо.

Но как глупо! Не навсегда же прощаемся. Я одёрнул себя и шагнул в салон.

Занял место между двумя пассажирами, пристегнулся. Кресло оказалось далеко от иллюминатора. Да какая разница, ещё успею насмотреться.

Рядом сидела фифуля с бледным, отливающим серостью лицом и барабанила длиннющими тетрарадонитовыми ногтями по подлокотнику.

– Почему ты не сдал её в багажное отделение? – кривя губы, спросила фифуля и указала на чехол с укулеле в моих руках.