Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа

Германец, мигом уяснив, что сейчас лучше вообще не шевелиться, а встать на месте как столб, превратился в аллегорическую фигуру Настороженности. Он понимал, что если сделает хотя бы одно лишнее движение, то попадёт в следующую ловушку, устроенную гостем. Ещё Гунтер заметил тонкую проволоку, натянутую над землёй всего в полуметре от голенища его сапога. Это могло значить всё, что угодно — от привязанных к ней колокольчиков, до сюрприза в виде противотанковой мины. Счастье, что умудрился не попасть в другие мышеловки, установленные хитроумным незнакомцем!..

«Дела… — отрешённо подумал Гунтер. — Как мы его недооценили! Если бы я оказался в его положении, то никогда бы не додумался сделать круг ловушек возле своего «Юнкерса». Теперь понятно, зачем он покупал верёвки в деревне. Так… Чёрт возьми, где он может находиться сейчас? Я бы просто сидел в кустах, тихонько хихикая, и любовался бы на творение своих рук. Как угодно, но я должен вступить с ним в контакт. Пусть он даже не знает немецкого языка. В конце концов, отца Колумбана жалко — не может пожилой человек долго болтаться между небом и землёй.»

Поэтому Гунтер принял самое немудрёное решение: сел на землю, демонстративно отстегнул с пояса кобуру, поднял её над головой, показывая неизвестно кому и отбросил в сторону. Метра на три-четыре.

— Эй, — прокричал он на своём родном языке. — Выходи! Мы сдаёмся!

Тишина. Но германец неким шестым чувством ощутил присутствие другого человека. Он был совсем рядом. Буквально в нескольких шагах.

— Ты говоришь по-немецки? — Гунтер внимательно огляделся, стараясь не обращать внимания на мученические стоны отца Колумбана, уцепившегося за ствол дерева да так и застывшего в позе жука, ползущего по травинке, и гневные ругательства молодого Фармера. — Я раньше жил в двадцатом веке! В Германии! Я офицер Люфтваффе!

Очень тихие шаги за спиной. Гунтер решил не оборачиваться и положил руки на траву.

— Sidi smirno, suka! — послышался тихий голос и шеи германца коснулось гладкое дуло пистолета. Второй рукой гость провёл по его поясу, по бокам и животу — искал оружие. Гунтер чувствовал его дыхание — чуть тяжёлое и прерывистое. — Ruki podnimi.

«Знакомый язык! — господин оруженосец буквально подпрыгнул бы на месте, не холоди шею оружейный металл. А выстрел мог последовать в любой момент — это Гунтер чувствовал подсознательно, инстинктом военного. — Польский? Нет, ошибаюсь. Там много шипящих. Греческий? Абсурд… Конечно же, русский!»

И он, вспомнив поездку в Россию осенью 1939 года, произнёс два единственных русских слова, которые знал:

— Водка. Сталин.

— Сталин? — замер человек, стоявший за спиной. — Сталин…

Потом он снова что-то сказал, но Гунтер не понял, что именно. Ясно было одно — интонация вопросительная.

— Do you speak English? — Райхерт-младший, спасибо отцу, профессору-лингвисту, отлично говорил на английском и подумал, что гость может знать этот язык. А если нет? Господи, как же с ним объясниться?

— Yes, — в голосе незнакомца появилась неуверенность. — Who are you?

— Я немец, — пытаясь сохранять спокойствие, ответил Гунтер на языке Шекспира, — офицер военно-воздушных сил. Пожалуйста, уберите пистолет. Не дай Бог выстрелит.

— Не выстрелит, — пробурчали сзади. — Вообще-то оружие на предохранителе. Ты действительно немец? Из ФРГ? Послушай, какая это страна?

Гунтер не нашёл ничего умнее, как ответить:

— Нормандия, королевство Английское. Одна тысяча сто восемьдесят девятый год от рождества Христова.

Когда позади раздался шум падающего тела, германец ничуть не удивился.

* * *

— Я, конечно, понимал, что здесь всё неправильно… Но чтобы настолько!

Очнувшийся гость сидел у разведённого Гунтером костерка и страдал. Большей частью на незнакомом языке. Иногда по-английски. Общий смысл его жалоб сводился, как понимал германец, вот к чему: «Не надо было ехать в эту проклятую Англию!»

Отец Колумбан, с большими трудностями снятый Гунтером с дерева, привалился спиной к толстому сосновому стволу и, беззвучно шевеля губами, рассуждал о бренности мирской жизни. Недовольный и злой сэр Мишель растирал отшельнику пораненную жёсткой верёвкой лодыжку спиртом из фляги. Старец морщился, но, как и положено святому, терпел.

Мишеля пришлось извлекать из волчьей ямы с помощью верёвки. Незнакомец постарался на славу — ловушка была глубиной не меньше двух метров, с песчаными осыпающимися стенками. Невысокий рыцарь прыгал на дне ямы, пытаясь уцепиться за её края или редкие древесные корни, но все попытки заканчивались плачевно. Когда наверху показалось лицо Гунтера, державшего в руках тонкий, но очень прочный канат, срезанный с ноги отца Колумбана, сэр Мишель взъярился окончательно:

— Мне здесь что, полную седмицу сидеть? — покраснев лицом и брызгая слюной, рявкнул норманн на верного оруженосца. — Ты его убил?

— Нет, — коротко ответил Гунтер. — Он, бедолага, в обмороке. Я его оттащил к… к дракону. Хватайся за верёвку и вылезай.

— Откуда он? — прохрипел сэр Мишель, ёрзая ногами по зыбким, песчаным краям ямы и переваливаясь на траву. — Как и ты, из Германии?

— Какое там… — вздохнул Гунтер. — Идём. Посидишь вместе с отцом Колумбаном. Успокой, кстати, нашего пустынника. Ему, наверное, с сердцем нехорошо после такого полёта. Эй, Мишель, осторожнее! Видишь верёвочку в траве? Не зацепись. Мало ли каких гадостей наш новый знакомый напридумывал…

— Я ему сейчас морду набью, — пригрозил рыцарь. — За непотребные шуточки над дворянином и священником!

…Пока гость отлёживался, а Мишель со всей доступной ему участливостью обихаживал тяжело дышащего и поминутно хватающегося за сердце отца Колумбана, Гунтер спрятал под куртку пистолет незнакомца (абсолютно неизвестная модель!!) и наконец обратил внимание на «дракона».

Таких машин в сороковых годах XX века не делали, это совершенно точно. Германец даже не смог подобрать надлежащего слова, чтобы определить тип конструкции. Длиной машина была не меньше шести метров, крылья отсутствовали как таковые, вооружение, судя по всему, установлено не было. Изумлял широкий двойной винт, установленный почему-то над фюзеляжем.

— Ого! — Гунтер легонько провёл рукой по корпусу. Пулевые отметины. Фонарь кабины разбит выстрелами, возле двигателя (если это действительно двигатель!) следы копоти… — Попали они в переделку!

Машина разбита. Это было видно сразу. Стойки шасси деформированы, несколько больших вмятин и трещин на корпусе… Стёкла фонаря кое-где уцелели, но в основном были выбиты. Винты перекручены и сломаны. В отличие от «Юнкерса» этот аппарат уже никогда не сможет взлететь.

Германец перегнулся через дверь кабины и обомлел. Насквозь чужая система управления! Тьма-тьмущая небольших тёмных экранчиков, цветных клавиш, каких-то тумблеров и переключателей…