Ветер влюбленных

Мама разрешила поехать. Я рассказала, какое это чудо – город в тундре. Олени по улицам бегают, бубенцами звенят, детишек катают. Реклама переливается неоновыми огнями, город же – европейский! Современный. Большой!

– Поезжай, – подумав, решила мама. – Копченой оленины привезешь. Говорят, это очень вкусно.

А папа – он всегда, как мама скажет. Тоже оленины захотел. Так что на пятое января я купила билеты в загадочную для меня Воркуту.

Перед самым-самым Новым годом, перед боем курантов, когда родители прочно уставились в телевизор, я сбежала из дому. Такая тоска пялиться в ящик! Как маме-папе не надоест! Мне и компьютер надоел, что там делать, в виртуальном пространстве? «ВКонтакте» тусить тоже тоска. Лёвы там нет, а больше я ни с кем не хочу. С Анькой лучше по телефону поболтаю.

Сначала я ушла от родителей с их жизнерадостным ящиком в свою комнату. Подошла к окну, не включая света. Ну вот… Новый год на носу, а встретить его не с кем… Грустно. Лёва с родителями ушел в гости. С родителями – неинтересно. Они даже между собой не разговаривают. Слушают, что говорит телевизор, смеются на его шутки. А как президент их поздравит, поцелуются друг с другом и выпьют шампанского. Вот и весь Новый год. Ну салатов мама наготовила, это – да… теперь неделю будем есть вкусности.

По небу махнул рукой ветер, и все снежинки полетели в сторону моего окна, зашептав шелестящим хором:

– С нами, с нами. …Встретишь Новый год с нами.

– Отлично! – обрадовалась я и произнесла вслух: – Выхожу, ждите, подружки!

Я вдруг поняла, что со мной случится что-то волшебное, стоит мне только выйти на улицу в двенадцать часов.

И вот часы пробили двенадцать. Я осторожно закрыла за собой дверь, чтобы не слышала мама, вышла из дому и не спеша побрела по улице.

Падал снег пушистыми хлопьями. В этом году у нас такие снегопады, какие только в сказках бывают. Снежинки летели на фонари, а те весело отмахивались от них, словно снежинки шептали им что-то смешное и глупое, а они отгоняли надоедливых болтушек.

Снежинки-канатоходцы садились на провода, но взглянув на сверкающую повсюду красоту, отказывались куда-либо двигаться и просто любовались городом с высоты.

Улица была голубой от света фонарей, под ними, на бледных кругах, отражались тени снежинок. Казалось, тысячи маленьких черных жучков перебегают дорогу.

На душе было так сказочно, что я не удивилась, услышав за спиной звонкий голосок:

– Пожалуйста… скажи, где эта земля – Африка?

Я обернулась и увидела маленького мальчика с золотыми волосами. Не сразу я догадалась, кто он такой. Меня беспокоило только то, что малыш один, ночью, почти раздет. Тонкий белый комбинезон и золотой, под цвет волос, шарф, разве одежда для зимних времен?

Я скинула с себя пуховик и набросила на мальчика:

– Малыш, ты простудишься!

Мальчик рассмеялся:

– Мне нисколько не холодно! – и отдал пуховик назад. – Пожалуйста, скажи, где эта земля – Африка? – повторил он.

Я присела на корточки и заглянула мальчику в глаза. Они были очень-очень доверчивыми и очень-очень грустными.

И тут я догадалась!

– Но ведь ты же… ты же улетел на свою планету! – растерянно проговорила я.

Да, это был Маленький Принц! Я помнила заклинание: «И если к вам подойдет мальчик с золотыми волосами, если он будет звонко смеяться и ничего не ответит на ваши вопросы, вы уж, конечно, догадаетесь, кто он такой» [4] .

Он не дал мне договорить и звонко рассмеялся, словно ему удалось перехитрить меня. Потом посмотрел внимательно и серьезно.

– Откуда ты про меня знаешь? Ты встречалась с моим летчиком? Он тебе рассказал про меня? Скорее скажи, где он теперь, я так по нему соскучился! Он в Африке?

– Нет. – Я грустно покачала головой. – Я не встречалась с твоим летчиком. Но он тоже скучал по тебе, и когда скучать стало невмоготу, написал книгу. Теперь тебя знают и любят все на Земле.

– И ты?

Я кивнула.

Маленький Принц снова рассмеялся, и мне показалось, что все снежинки вокруг нас смеются тоже. Но скоро он умолк и спросил серьезно:

– Так где же эта земля – Африка? Там было все сухо и голо. Все желто. А здесь с неба падают маленькие звезды, которые умирают, если их поймать на ладонь. А что это за белый сверкающий песок? Это звездный песок? Он так красиво переливается. Мне нравится эта белая земля, и я хотел бы побольше узнать о ней. Но сначала я должен найти моего летчика. Где же он?

Я взяла Маленького Принца за руку. Ладошка была теплая и твердая, с мозолистыми бугорками. Наверное, на своей планетке ему приходилось много трудиться, выпалывая баобабы.– Это не звезды, малыш. Это не песок. Это снежинки и снег. Снежинки падают из туч, что стоят сейчас над городом. Скоро они улетят дальше, и ты увидишь свою звезду, свою маленькую планету.

Я не ответила на его главный вопрос. Может, он забудет о нем? Ведь ответ слишком печальный.

Но он опять спросил. Маленький Принц всегда добивался ответов на свои вопросы. Он ничуть не изменился.

– Где же сейчас мой летчик? Если ты не знаешь, мне надо спросить другого.

– Давай сначала погуляем, малыш. А потом я тебе все расскажу.

– Хорошо, – согласился Маленький Принц. – А куда мы пойдем?

Мы пришли на городскую площадь, в центре которой сияла огнями новогодняя елка. Она была как именинница, пригласившая на праздник гостей. Гости водили вокруг нее хоровод и пели веселые песни.

– Как здесь весело! – воскликнул Маленький Принц. – Что это? Это же мой Лис! Мой Лис, которого я приручил! Но как он вырос!

Он побежал к хороводу, потянув меня за руку.

– Лис!

Лис повернулся в нашу сторону, и я увидела девочку в костюме лисицы.

– Ой! – девочка тоже увидела Маленького Принца. – Ты кто? Какой ты хорошенький! – Она достала из кармана телефон и – щелк! – сфотографировала Маленького Принца.

– Я – Маленький Принц, – сказал Маленький Принц грустно. Он очень огорчился, увидев вместо друга Лиса незнакомую девочку.

Девочка в костюме лисицы рассмеялась:

– Ты похож на Маленького Принца. Пойдем, тебе дадут приз за маскарадный костюм!

– Но я в самом деле Маленький Принц, – говорил Маленький Принц и упирался, потому что не хотел идти, но девочка не слушала и тянула его за собой.

Он вернулся ко мне с маленьким самолетом в руках. Я догадалась, почему он выбрал эту игрушку. Самолет напоминал ему летчика.

Маленький Принц так и не стал веселым.

– Я не могу веселиться, пока не знаю, что с моим другом. Ты что-то скрываешь. Лучше скажи мне все сразу, может, я помогу ему.

Бедный Маленький Принц! На его планете время как будто остановилось. Он вернулся на Землю прежним. А на Земле время бежит быстро. Вряд ли Маленький Принц застал бы в живых своего летчика, даже если бы не было Большой войны.

– …Здесь славные люди. Дарят подарки, веселятся. Я бы хотел побыть у вас подольше, но мой друг… наверное, он в беде…

– Твой друг был храбрым летчиком, ты знаешь.

– Да, он был очень храбрым. Он не боялся пустыни. Он починил самолет. Он был добрый. Почему ты так длинно говоришь? Разве от этого будет легче?

Тогда я решилась:

– Твой друг исчез. Его не нашли. Ни его, ни его самолета. Может, он улетел на какую-нибудь звезду? Может, ищет тебя? Говорят, он погиб на войне, но ведь мы с тобой этому не верим. Так?

– Так, – сказал он.

И заплакал.

– Почему же ты плачешь?

– Я больше не встречусь с ним. Я такой одинокий. Моя роза завяла. Барашек все время молчит. Я прилетел к другу.

Внезапно он оживился.

– А мой Лис? Он не исчез?

Я пожала плечами. На Земле столько лисиц. И все другие. И другие взрослые. И другие дети. А стрелочников и вовсе не стало. Все поменяло время.

Но я не стала вконец разочаровывать Маленького Принца.

Ему и так досталось.

– Гуляет твой Лис где-то в Африке.

– Знаешь что? – решительно сказал Маленький Принц. – Я пойду, поищу хоть Лиса. Он, должно быть, ждет меня, ведь я его приручил. Ты прощай, – сказал Маленький Принц.

– Прощай, – сказала я, и скоро он скрылся в белом мареве снегопада.

– Прощай Маленький Принц, – прошептала я грустно.

Мне было очень грустно: Маленький Принц не захотел, чтобы его приручила я.

…Я зажгла свечу, вставила ее в старинный медный подсвечник, подаренный бабушкой, и записала все, что случилось со мной в эту новогоднюю ночь. Обычной шариковой ручкой в обычную тетрадь. А было бы гусиное перо, я бы его с радостью схватила! Потому что нельзя писать эту волшебную историю на обычном компьютере. Ведь комп – это очень обычно. Со мной же случилось волшебство, которое разве доверишь технике?

И что же это все-таки было – на улице, в полночь, в новогоднюю ночь? Сумасшествие? Фантазия? А может, это были стихи, которые я уже не писала сто лет и которые просились наружу?

А может, все это только приснилось?Мама разбудила меня под утро. Я спала за столом, положив голову на руки. Рядом лежала исписанная тетрадь.

Добираясь до Воркуты, я проехала пять природных зон. С каждым километром лес становился ниже, ниже, пока не исчез совсем. Заметнее всего менялись ели. Под Москвой они были широкие, настоящие высоченные шатры. По мере того как мы продвигались на Север, они становились ниже и у́же. Перед самой тундрой елочки стали похожи на девчонок-подростков – высокие, узкоплечие. Страшно неуклюжие. На одном дереве, росшем совсем рядом с железной дорогой, сидел белый медведь, обняв лапами ствол. Ветер выветрил пласт снега, и он стал похож на медведя. А потом деревьев не стало. Показалась цепочка гор. Я давай приставать к пассажирам: что за горы посреди тундры? Странно, никто не знал.

– Вы в первый раз в Воркуту? – спрашиваю свою попутчицу, женщину лет тридцати. Она вернулась из вагона-ресторана, и я ее уже успела разочек до этого про горы спросить. – Раз не знаете про горы, значит, в первый?

– Да что ты! – воскликнула она. – Я каждый год из Воркуты на юг выбираюсь. Сейчас вот еду из отпуска.

– И не знаете! – Я смотрела на нее с недоверием.

– А зачем мне знать? – молодая женщина удивилась. Она была модно одета, во всяком случае, у нее был дорогой спортивный костюм и сотовый телефончик нехилый такой.

– А куда наш поезд идет, помните?

– В Воркуту, – сказала она еще более удивленно, – ты что, издеваешься?

Я вышла в коридор. Нельзя грубить взрослым.

Моя попутчица мне сразу стала неинтересна. Да ну… Нелюбопытна, нелюбознательна, прямо как Нинка Буфетова.

Самое интересное, что и проводницы не знали названия горного хребта. Такое впечатление, что в наше время люди смотрят даже не в окна – домов, поездов, самолетов, а лишь на экраны своих мобильников.

Неужели и я буду такая, как эта равнодушная тетка в модном спортивном костюме? Да лучше сразу застрелиться!

Синие горы не давали мне покоя. Я продолжала донимать пассажиров вопросами. Наконец, меня услышала одна старая женщина. Она лежала на нижней полке через три купе от меня. Нога на ногу, в бриджах. Вены на ее ногах были старые и перекрученные, синие, как реки на картах. Мне даже страшно за нее стало – как она встанет, как шагнет? У нее были такие же синие глаза, как эти далекие горы. Они были похожи на Лёвкины, юные и живые. Они так контрастировали с ногами, со старыми венами, с морщинками на лице.

– Это Урал, деточка, – сказала она, приподнявшись и посмотрев в окно через раскрытые двери купе. – Полярный Урал.

– Спасибо! А я живу за Уральскими горами, на востоке.

– Вот ведь как. Живешь за Уралом, а едешь через Москву. Потому что нет от Воркуты железнодорожной ветки на восток, только лишь на юго-запад.

– А почему нет?

– Кто ж знает. Но строят ветку потихоньку, Белкомур называется. Свяжет Белое море, Мурманск и Коми. От твоего востока до Воркуты будет легче добираться.

Как будто я каждый год собираюсь в Воркуту ездить! Хотя кто его знает! Может, мне понравится? Все на юг, а я – на север. Очень будет прикольно!

Женщина рассказала мне про пять природных зон. Грамотная тетя, наверное, профессорша какая-нибудь. Уж не равнодушная, это точно.

Вот такой хочу в старости быть, если уж доживать до нее. Таких никак не хочется называть «старухами» или «старушками». Дама лет семидесяти в расцвете сил и ума, вот как надо их называть.

Длинна дорога до шахтерского города. И выспаться успела, и почитать.Около станции Бугры написалось наконец-то стихотворение:

Полупьяные и пьяные столбы.

С каждым часом ниже елки и березки.

Летом тут, наверное, грибы

Ростом с станционную сторожку.

За окном Великие снега,

Поезд рвет пространство на снежинки,

По ночам Великая Луна

Превращает их в мои слезинки.

«Прямо Есенин», – подумала я про себя, ухмыльнувшись. Потому что не мой это был размер, не мой настрой, не мой ритм… мне же Бродский нравится, а у него совсем по-другому стихи устроены.

А что до столбов, правда, не было среди них ни одного прямого – «трезвого». Ветер их подмял под себя. Какие тут ветра-ветрища! Просто вселенские драконы! На какой-то станции у дежурной меховая оторочка на капюшоне трепетала так, как будто решила поднять в воздух свою хозяйку… Вот-вот еще немного, и девушка с желтым флажком унесется в снежную высь.

На одной станции поезд поджидало шесть снегоходов «Буран». Господа пассажиры, это для вас такси! А пространства тут сколько! Едешь бесконечное количество часов, книжку прочтешь, а за окнами одно и то же белое безмолвие. И вдруг посреди тундры видишь аккуратные зеленые вагончики, мощные бульдозеры. Что-то разрабатывают посреди безмолвия белого. Может, золото отыскали… Нет, из окна я увидела много чего любопытного! На реках около станций снег был утыкан палками, ветками, превращая снежное пространство в подобие ежиной спины.

– Рыбаки ставят около своих лунок, – объяснил один попутчик, – а рыбы тут, девушка, навалом, какой хочешь. Даже муксун водится.

– Вкусная рыба? Ни разу не пробовала, – признаюсь я.

– О, это царь-рыба, – хвалит муксун попутчик, – самая вкусная из всех рыб. Я ел, так нечаянно палец себе откусил.

Невольно смотрю на его руки. Верхней половины указательного пальца на правой руке действительно нет. Я с недоумением смотрю на человека. Не поймешь, какого он возраста. Кажется, как папа, ему лет около сорока.

– Видишь? – в качестве доказательства он подносит обрубленный палец прямо к моим глазам.

И вдруг палец становится целым! Дяденька заразительно смеется, а я шарахаюсь в сторону.

– Испугалась?

– Ну да… Немножко… Как вы это делаете?– Да просто палец загибаю, – и человек весело демонстрирует незамысловатый фокус.

В Воркуту поезд пришел под вечер. Я знала, что в квартире Капитоновых шаром покати. Полгода никто там не жил. Поэтому, прежде чем туда пойти, купила в магазине хлеба, воды в бутылке, сыру и яблок. И заявилась на центральную улицу, где был Лёвин дом. Конечно, улица называлась Ленина, как все главные улицы в городах нашей страны. Мало кто помнит, кто такой был этот самый таинственный Ленин, но это имя подарили улицам навечно. Дом был панельный, непрезентабельный внешне, каких тут большинство. Нашла я его легко – Лёва объяснил, каким автобусом добираться, а названия улиц и номера домов тут были написаны Гулливером, слепой прочитает. Квартирка уютная – небольшая кухня и три комнаты. Самая маленькая – Лёвкина детская. Сейчас здесь стояла старенькая тахта и колченогий стул на вытертом коврике. Еще почему-то чайник был около тахты. Прибрел, наверное, из кухни с тахтой побеседовать, скучно же: тишина полгода. Чай вскипятила на газе, в алюминиевой кастрюльке с длинной ручкой, в ней можно было даже кофе сварить. Люблю кофе по утрам. Я очень оригинальна! Завтра куплю молотого кофеечку и сварю себе непременно. Почему же завтра? Сегодня куплю! Как же здорово: целых четыре дня я буду жить в полном одиночестве в квартире, в которой пятнадцать лет своей жизни обитал гениальный пианист Лев Капитонов. Сначала ползал, открывая двери лбом, потом неуверенно топал на толстеньких ножках, а уж потом бегал, прыгал, шалил… Конечно, шалил, он же нормальный был ребенок, хотя и гений! Отсюда пошел в первый класс, здесь выводил в тетрадках первые каракули, подбирал на фоно первые нотки… А где фоно? Его продали перед отъездом за копейки… Я осматривала голые стены: они слышали звуки, рожденные его длинными пальцами. Лёва-а! Вот бы ты был рядом! Где ты? Я налила себе чаю в чашку с отбитой ручкой, распаковала пачку сухариков, купленных в магазине. Мне вспомнилось, что когда мы шли в школу первого сентября, то говорили о сухариках: хорошо бы с ними в Воркуте чаю попить… вот и купила мечтательных сухарей. Попью чаю с сухариками, как и мечтали, только, к сожалению, без Лёвы.

И тут позвонили в двери. Ничего себе! Кто бы это мог быть?

Никому не открою. Никто не знает, что в квартире кто-то есть. Она пустая. Она пустая вот уже почти полгода. Отстаньте, почтальоны, электрики, сантехники, дистрибьюторы разных товаров. Все отстаньте. Хочу быть одна. Или с Лёвой.

Звонок все требовательнее, все звонче.

Даже не подойду!

Зазвонил мобильный. На дисплее нарисовалось: Лёва.

Я нажала на кнопку приема.

– Ветка, ты чего не открываешь? Это я.

– Что? Кто? Лёва? Лё… ва? Ты где?

– Где-где… В Воркуте… Стою под родными дверями…

От удивления я чуть не выронила трубку. Здесь? Вот здесь – за дверью – Лёва? Он что, с неба свалился? Не может быть!

– Ну, открывай, быстрее! – Я уже направлялась к дверям и слышала эти слова по телефону и одновременно – в коридоре. Внизу двери нетерпеливо застучали башмаком.

Я открыла.

На пороге стоял Лёва. Реальный, взрослый, со своим длинным шарфом.

– Лёва!

– Ветка!

Все слова куда-то пропали. Он пахнет снегом и ветром. Его потрясающих глаз не видать. В прихожей темно. Ах да, ведь можно включить свет. Я стою и не двигаюсь. Меня словно парализовало. Я опираюсь на стену. Я даже на секунду прикрыла глаза – может, я сплю и в этом случае надо продолжать спать, чтобы досмотреть этот чудный сон?

– Ветка! Рябиновая! Рябинка! Ну, ты что, а? Это же я, я! Ну, очнись!

Вспомнил! Вспомнил, что я рябиновая! Как же долго он вспоминал!

И мы обнялись.

Мы обнялись. В первый раз в жизни! Без всякого напряжения. Без раздумий – можно-нельзя, что подумают… Мы сжали друг друга в объятиях как самые родные люди, которые долго не виделись. Искренне и душевно. И стояли так целую, наверно, минуту. Вернее, я стояла как вкопанная, застывшая в его объятиях, а он топтался в прихожей и меня обнимал, обнимал, крепче, крепче.

Мир такой хороший.

Наконец, я вспомнила, что умею говорить.

– Откуда ты, Лёва?

– С неба свалился!

– Я так и подумала!

– Самолет немножко задержался. А вообще-то я намеревался тебя встречать, – сообщил он, когда мы оторвались друг от друга. – Вот бы ты удивилась! А я как представил твое удивление, так сразу бросился собирать вещи!

Вещи! За Лёвиной спиной прятался тощий рюкзачок.

– Лёв, я бы с катушек съехала, если бы открыла квартиру своим ключом, а тут – ты стоишь с шарфиком длинным!

– Так хотелось Воркуту навестить, – сказал он, понизив голос. – И… тебя. Это ничего, что я прилетел? Не помешаю тебе, Рябинка?.. Рябинка! – нежно прошептал он и снова меня обнял.

Мир очень хороший.

– Лёва! Я даже мечтать об этом не смела. Лёва! Ты такой замечательный! Ты… ты знаешь кто? – Я сняла с него шапку и надела ее на себя. – Ты – мой Маленький Принц!

Он отстранился, внимательно посмотрел на меня.

– Правда? Значит, ты моя Роза?

– Розины колючки – точно мои!

– Так ведь это прекрасно. Осталось заиметь ее бутон, растрепанные лепестки… Ну а колючки – это же главное! – Он засмеялся. – Что за роза без шипов?.. – Снял куртку, кинул ее в прихожей в угол, на мою одежку.

– Ты читала Экзюпери, Рябинка?

– Да. Любимая книжка.

– Я рад! И моя любимая. Я ее время от времени перелистываю.

– Ты тоже на четыре дня?

– Нет, я только на два. У нас же сессия начинается, первая в жизни. Чаем с сухариками напоишь?

– Уже на столе! И чай, и сухарики. Пей! Тебе чай налила! Проходи, чувствуй себя как дома!

Смеемся. Мы все время смеемся. Мы оба – неисчерпаемые хранилища смеха.

– Спасибо. Буду. Как дома.Снова обнявшись, довольно неуклюже мы прошли по узкому коридорчику в кубик кухни.

На столе чашка в единственном числе, а рядом в шелестящей пачке – сухарики.

– Вот это да! В самом деле! Это что, мне? – Лёва удивленно уставился на натюрморт.

– Конечно! Домовые чаю не пьют.

– Ты телепат? Ясновидящая?

– И первое и второе. Пей, пока горячий.

– Спасибо. Знаешь, только за тем и ехал, чтобы чаю с сухариками попить.

Я сбегала за своей «поездной» чашкой, так как другой не было, бросила в нее чайный пакетик и налила кипятка из кастрюльки с ручкой.Так мы сидели друг против друга, пили чай, хрустели сухариками. Продолжался Новый год. Мечты продолжали сбываться.

Лёве ничего не надо было придумывать дома. Сказал родителям, что едет проведать квартиру и друзей. Отличный повод. Кто будет против? Его отпустили еще легче, чем меня.

– Лёв, давно хотела спросить. Можно?

– Сегодня все можно!

– …Ты почему со мной так плохо поступал?

– После того как ты устроила мне рандеву с Кислициным в театре?

– Ну… – Я виновато вздыхаю и отвожу в сторону глаза.

– Какой привет, такой ответ! – Лёва смотрел на меня с насмешкой. – Знаешь, этот сюрприз надолго вывел меня из равновесия. Я даже думал – навсегда.

– …Ты был такой безжалостный. Я скулила у тебя под дверью… а ты… был безучастен как… как… – мне на глаза бросилась поварешка висящая на стене, – как эта вот поварешка!

– Нет, а как ты со мной поступила?

– Я хотела, чтобы вы подружились.

– Подружились? Ты что, рехнулась? Не знаешь, что соперники непримиримы?

– Соперники? – Я удивленно смотрю на Лёву. – Вы – соперники? Лёва, я тебе что, нравилась?

– Эх ты, слепуха. Я только о тебе и думал. Ты и в колледже была для меня катализатором. Играю я концерт Баха, очень трагичную и мрачную музыку… вспоминаю, как ты меня ловко подставила, и начинаю играть действительно трагично. После урока преподаватель подходит ко мне, хлопает по плечу, говорит: «Ничего, все образуется».

– Да-а? Пра-авда?

– …Или играю что-то из Моцарта… Вспоминаю, как мы шли с тобой в школу, как разговаривали, как ты улыбалась, вспоминаю твои ямочки на щеках… и начинаю играть ярко, блестяще, разбрызгивая энергию и веселье.

– Ты открываешь мне Америку.

– Америку… глупые вы, девушки. Ничего не замечаете. Только себя. Отношение к тебе за последние полгода выбило меня из колеи обычной жизни.

– А как же Светлана Евгеньевна?

– А что Светлана Евгеньевна? – Лёва смотрит на меня недоуменно.

– Я вас видела вместе. – Я вспомнила, как ждала Лёву у входа в училище, как следила за ними по пути из школы, как жутко ревновала, и краска бросилась в лицо.

– И что? Мы же из одной школы. Должен же я был с кем-то общаться, раз в колледже не знал никого.

– А… а я думала… я так ревновала, Лёв, ой, просто ужасно. – Я помотала головой, удивленно и радостно улыбаясь. – Мне снились кошмары из-за твоей Светланы Евгеньевны! Она хорошая?

– Да, она славная. У нее трагедия в личной жизни, она сильно любит одного человека.

– А почему же не с ним?

– Он в Штаты уехал. Она два года ждала, что он ее пригласит, изо дня в день ждала, вот вызовет. Но этот жлоб ни разу не написал и не позвонил. Он просто-напросто смылся. Кинул ее.

– Ой, жалко. Мне жалко всех несчастливо влюбленных.

Особенно мне их стало жалко, после того как я узнала, что Лёва, оказывается, был неравнодушен ко мне.

– А если бы ты еще побыла на их месте!

– Лёва! – Я возмутилась и даже ладонью по столу хлопнула. – Лёва, я была на их месте! Я не знала, что нравлюсь тебе.

А еще я вспомнила ужасно далекую эпоху, когда я была влюблена в Захара, а он на меня никак не реагировал. Неужели такое было? Было? Неужели можно быть такой глупой и любить кого-то другого – не Лёву?

– Ох, я такая счастливая сейчас, Лёва! Я, пожалуй, еще чаю с сухариками попью. Он такой счастливый! Просто сбывшаяся мечта. Помнишь, мы шли в школу в первый учебный день и болтали о том, что хорошо бы у вас в Воркуте чаю с сухариками попить.

– Помню, рябиновая. Все помню, – Лёвин рот до ушей, а глаза мечут голубые электрические огоньки.

– Так что эта мечта сбылась! Да, кстати! – вспомнила я. – В квартире нет воды. Ни холодной, ни горячей. Чай я из бутылки кипятила.

– Ни холодной, ни горячей? – спросил Лёва, хитро на меня глядя.

– Увы… Я после поезда хотела умыться…

– Душ принять, да? Как вы все девушки любите воду.

– А ты разве нет?– Парни не так от нее зависят.

Лёвка встал, прошел в туалет, не закрыв за собой двери, и через несколько секунд в трубах забулькало.

– Включай! – крикнул он.

Я подошла к мойке и повернула кран. Полилась вода.

– Ты что, волшебник?

– Нет, не волшебник, только учусь. Всего лишь на первом курсе, – Лёва развел руками, рассмеялся. – …Когда уезжали, воду в трубах мы сами выключили. Видишь, как все просто.

– Ой, Лёва, классно, что ты приехал. Что бы я делала без воды? Нет, ты все же волшебник.

– Пусть будет так. Мне нравится быть волшебником! В таком случае любой сантехник волшебник, прикинь!

А потом мы пошли гулять.

На улице выла метель. Под розовым светом фонарей. Под праздничным, новогодним светом. Лёва сказал, что фонари здесь всегда так оптимистично горят. Наверное, здесь всегда праздник. На улице абсолютно никого. Рабочий день давно кончился, а гулять в такую метелищу вряд ли кому по душе. Ну а мы же сумасшедшие! И ветер ненормальный! Бушует, хочет порвать пространство в клочки. У него не очень-то получается, злится, воет, скандалит на всю округу. Только что окна не бьет.

Меня швырнуло на угол многоэтажного дома.

– Ой-ой-эй-эй!

– Держись, Ветка!

– Слушай, какой хулиган, а? – сказала я, стараясь отклеиться от угла, отталкиваясь от него и раз и другой. Ветер снова и снова кидал меня – об стену, об угол. Лёва доковылял до меня, подал руку.

– Кто хулиган?

– Да ветер ваш воркутинский!

– Еще бы! Просто бандит!

Мы шли, держась за руки, пригибаясь почти что до земли, почти ложась на этот ветер. Я повернулась спиной и правда легла на воздушный поток, а Лёва вперед нагнулся. Смешные положения тел.

– Вот это метель!

– Тут так часто бывает!

Мы брели по цивилизованной, европейской, улице за полярным кругом, между прочим, брели. В окнах многоэтажных домов уютно светился свет. В большом сером здании с колоннами было темно. Только на первом этаже окна горели.

– …Горно-экономический колледж. А окна светятся – вечернее отделение, – комментировал Лёва. – Напротив, вот чуть наискосок, смотри – гостиница «Воркута».

В гостинице рябило от огней. Из ресторана неслись звуки оркестра, в зале кружились пары. Силуэты танцующих переходили из рамы одного окна в раму другого. Люди все еще отмечали праздник, хотя прошло уже семь дней нового года. Цветные, радостные окна с гирляндами новогодних огоньков, холодный злой ветер, обычная улица, только деревьев нет. Голые какие-то тростинки выглядывали из макушек сугробов.

– Ива, – сказал Лёва про тростинки. – У нас есть парк с прудом, и растет в нем исключительно ива. Парк очень красивый. И можно плавать на лодках.

– Неужели нет ни одной березы?

– Нет, полярных березок – сколько угодно. Но они ростиком с кошку, вот с Тараса твоего Григорьича. Или с грибами можно сравнить. Грибы выше бывают. Они в тундре, и грибы, и тощие эти березки.Заполярный круг. С ветром я уже познакомилась. Морозы бывают за сорок. Я поежилась. Как же здесь живут люди? Зимой без проблеска солнца. А из деревьев здесь только ивы и… столбы… Сколько их, деревянных столбов вдоль железнодорожной насыпи в тундре… Тысячи… И ни одной березки… Ни одной сосны… Ни одной елки…

Перед гостиницей зимний городок со снежными фигурами. Видно, их в каждом городе мастерят. Посреди мишек и зайцев возвышалась елка и сама с собой перемигивалась цветными фонариками. Снежные Дед Мороз и Снегурочка снежными руками щупали ветреный воздух.

– Шахтерская елка, – огоньки рябили в глазах, – откуда она, ведь на много километров нет тайги.

– Наверно, из-под Инты привезли, – предположил Лёва, – смотри, узкая какая. Приполярная.

Инта – недалеко отсюда, мы проезжали этот город на поезде. От нее полярный круг совсем рядом.

– Покатаемся с горки? – спросил Лева.

– Да-а! Да-а! Даааа! – кричу я, и ветер разносит мое настроение по всей великолепной тундре.

Ледяная горка высокая, с плавным длиннющим спуском. И тут мы одни. Так кто-то подстроил! Кто-то большой молодец послал на Землю большой ветер, который разогнал всех! И только нас оставил – влюбленных. Мы вскарабкались на горку, пригибаясь от ветра, которому не понравилось, что мы еще и наверх забрались. «Ну, ребятки, я вам задам!» – просвистел он, да как начал дуть одним порывом, как будто бы кнопку нажали в какой-то вселенской аэротрубе. Я поплотнее завязала капюшон, став, наверное, похожей на клушу, схватила картонку от одной из распотрошенных коробок из ближайшего магазина. Лёва схватил другую, и мы понеслись, вспоминая детство! У-ух, красота! Просто круто! Лёвка потяжелее будет, так что он нагнал меня в секунду, толкнул своим телом, я завертелась волчком на своей картонке, и – в сугроб носом, плечами – всем своим существом. Кубарем в сугроб… Лёва в меня тут же врезался.

И испугался.

– Прости, прости, Веточка! Я тебя не ушиб?

Как он меня назвал? «Веточка?»

– Кто я? Кто? – мне хотелось еще раз услышать!

– Веточка! Ты моя хрупкая веточка!

– Лёва! Лёва, я люблю тебя, Лёва! – непрошеные слезы, непрошеные слова, и то и другое неожиданно, торопливо, я уткнулась лбом в его лоб, в его лицо, в его плечи…

– Рябинка моя, я тебя уже с первого сентября люблю.

Снежные брызги на губах и щеках, ветер с трех сторон, а с четвертой мой Лёва, закрывающий меня от метели.

Любимый.

Поцелуй посреди ветра в сугробе. Я оторвалась от его губ, чтоб сказать:

– Лёва, а я со второго! Со второго сентября!

– А как же Захар?

– Захар? Кто такой Захар? Я не помню такого!

Поцелуй.

– И меня забудешь, если встретишь еще кого-то.

Поцелуй.

– Я больше такого, как ты, никогда не встречу.

Поцелуй.

– А если встретишь? Еще получше?

Поцелуй.

– Не встречу. Ты красивый, и умный, и добрый. Никогда не встречу, никогда.

– А я такую, как ты, не встречу, такую красивую, умную, добрую, с ямочками на щеках.

Поцелуй.

– Я не добрая, я такое устроила в театре, ты так страдал.

Поцелуй.

– Ты хотела как лучше.

Поцелуй.

– Я хотела вам обоим добра.

Поцелуй.

– Да-да, ты хотела добра, я понял, но слишком поздно понял. Веточка, Веточка, Веточка…

И снова я уткнулась ему в лоб своим лбом, так мы и сидели, как два дурака, в сугробе посреди новогоднего ветра. Под веселую музыку Нового года, доносящуюся из окон ресторана. Под яростный вой метели.И я плакала. Слезы счастья посреди ветра.