Веянье звёздной управы

Слушаем словари

На иных языках.

…………………………………..

Всех, кого нас любовь

Заковала в цепях,

Обессмертен любой,

Кровью, болью, мольбой

Времена претерпя.

5-е Письмо

Пока падает этот жёлтый, этот яркий, этот лист клёна,

Друзья мои бывшие в питерской филармонии слушают Брамса,

А мне не музыка, мне слышится, как раскалываются пространства,

И я не знаю, живы ли они, мертвы ли, пока падает этот лист калёный,

Пока падает этот мучительный листик печали,

Я уже родился и хожу за руку по Пушкарской с мамой,

И падает лист, и режет жизнь мою, и уже закричали

Жалобные соседки над гробом и над нашею с мамой тайной,

Пока падает он, фатальный, потому что падёт непременно,

Всё остальное твёрдо стоит, но я так долго икал опору

В дружестве, в любови, в домовитости, одновременно

Падая с этим листом, потому что падать нам с ним в пору.

Этот пятиязычный падает флаг недолгого боя,

И его танец надо бы остановить, запретить и вернуть всё обратно!

Пусть земля прорастёт облаками и покажет своё голубое

Юное тело, солнцем и дождями облитое, омытое многократно,

И пока совершается это весёленькое паденье,

Над ним так смешно посмеяться, похохотать с другими, — какими? —

Потому что все, с кем мы братались кровью, не в моём владенье,

И каждый из них бросит меня, предаст, погибнет, покинет.

Пока падает он и летит над каменоломней Санкт-Петербурга,

Олеся, ты-то поймешь, что это страшней Шекспира —

Смотреть, как падает лист и падёт, а драматурга

Не призовёшь, потому что он тоже будет в участи погребального пира.

Но почему, почему так прекрасен, и светел, и красен лист клёна,

Если метлой заметётся, сгорит, почернеет, истлеет?

Пусть даже ветром поднимется вновь, в этой жизни продлённой

Снова играя, он падает всё отвратительнее и быстрее,

Сорванный с древа, обласканный небом, кленовый,

И не успеть ничего, пока падает, только перекреститься...

Перед паденьем такой ослепительно праздничный, новый,

В сопровожденьи бессмысленной, вольно летающей птицы.

6-е Письмо

Если подумать о том, какую я выбрал судьбу,

И какой чертой обводит жизнь мою Господь,

То за грусть о вас подвержен буду суду,

И на площади мировой будут душу мою пороть,

Но если имею я уши, очи, ноздри, как не имею их,

То это блаженне разума, объимающего мир,

Потому что за сокрома, угодья и души в этих угодиях

Великий спрос будет — скорее помин, чем пир.

И если люблю я Олесю, то за острие мыслей-ножей,

За сердце-копьё, пронзающее город насквозь,

Как будто в этом базаре московском всего важней

Раздача бесплатная сердца коммерции наперекось.

И если Владимиром хвалюсь и любуюсь им,

То потому, что в его мире такова благодать,

Что я плаваю в ней ли, балуюсь ли,

А всё не меньше море это, сколь бы не баловать.

И Николая люблю, хотя простите любви моей

За запретное понимание себя самой,

Но в Нике Христос побеждает всё ощутимее и видней,

И многие отвернутся, потому что это страшней Сумо,

И Настеньку, зеркальце маменькино, как забыть,

Как не радоваться тайне её, как не благоговеть!

Сколько думай-не-думай, а столько с ней может быть,

Что ликует и празднует жизнь её — солнечный благовест!

Как поддельны слова, открывая сердечную дверь,

Неподдельны молитва или заклинанье “сезам”, —

Я уже не молчу, но, Олеся, поверь мне, поверь:

Я о пятой любви ничего не доверю словам…

Вот и знайте, мои дорогие, что в печорской земле

Есть болван без ушей и ноздрей, без очей и подобен он мне,

Что здесь ветер ноябрьский сечёт по увядшим полям,

Что в долинах печаль, ну а лес погребальной зиме

Отдал все, кроме елей, и я вас зиме не отдам.

7-е Письмо

Твой белый дом летел в тугой ночи,

И Моцарта сверчки неистово играли,

В саду неясные крыльца лучи

Нас то скрывали, то вновь открывали,

Как будто мы играли.

За ночь такую можно заплатить

Судьбой, в такие ночи происходят

Перевороты жизни. В небосводе

Нет ничего. И, если лампу запалить,

Огонь горит, хотя от лампы не уходит.

Мы оказались так, как средь земли,

Нет, на земле в средине океана.

Ночные бабочки опасно и упрямо

Стучались, в лампу, слепли и ползли,

Как волны по песку, шурша о рамы.

А возле дома в белых креслах мы

Уж объясняли свойства красоты —

“Киндзмараули” так легко все объясняет...

В саду незримо двигались цветы,

А яблоки топтались, как скоты,

И ночь была, как будто не растает.

Пошли зарницы и пугали нас,

Как предвестители. Мы все чего-то ждали,

Нам наши судьбы чем-то угрожали,

Сверчки, как “Боинги”, гремели, — мы дрожали,

И мир был ненадёжен, как баркас.

О, эту ночь придумал бы поэт —

Изгнанник-Дант, вернувшийся от Бога,

Но эта тьма невыразима слогом:

Она всё то, чего как будто нет,

Или чего невыразимо много.

В такую ночь густая темнота