Веянье звёздной управы

В жасмин кану.

Заплачет родня чужим горем.

Вечер

Тобой едва прильнёт в спину поздно.

Дышу, но выдох каждый — Имя.

Больше не дразнит улья запах тела,

Нечем длить кровь рода.

Я вмёрз костью времён, кровель

В тебя, на сваях набухли вены.

Обёрнутый тобой мир оправдал смыслы.

Когда выльет утро последнее горло

Когда выльет утро последнее горло,

Сожгу ложе.

Зола вытеснит язык. О тебе голод —

Хрустящая кожица пепла.

Пряничный полдень гремит кварталом,

Где каждый шаг — не ты, и не ты — голос.

Голубь хромает на оба крыла.

Весть он тебе — глухая старуха в окне.

Кто-то сошёл с карниза в мёртвую петлю.

Душно от позднего зноя,

От крыш, под которыми бдит безымянное счастье,

Беспомощнее соцветий теперь,

Жду над изголовьем, когда завязь

Кристаллизуется в заочной выси.

Кристаллизуется в заочной выси

Кристаллизуется в заочной выси

Влага, длящая осень.

Бегут к горизонту трубы,

Флейты, челесты — милые сердцу склянки.

Мир спокоен, уходя из себя.

Пятипалые звери покинули край, заноза

Ушла под кожу

И движется к сердцу — глотнуть крови.

Всё умерло, как приготовилось ждать.

Мухи слетелись на тлеющий воздух и впились

За голод вперёд — в слабое тельце твоих пребываний.

Опустела Земля, но бездонны щедроты твои,

Когда монолитны снега, словно белая радужка страха или

Покой мощи.

Покой мощи

Покой мощи —

Нагое тело.

Дня корма, для кровного бега

Тело одето снегом.

Не умер, но тлею кровом.

Речка и две голубиные лапки

В доме толкуют о снах.

Тебя играю, но плачу по грому.

Слова и молитвы — одна речь полдня,

Молчит о тебе и сияет о будущем — бедный

Звери стоят у порога, рыщут,

Как будто сошли с карусели — зимняя повесть,

Я умер, но, обещаю, выйду,

Обёрнутый в одежды сказаний.

Обёрнутый в одежды сказаний

Обёрнутый в одежды сказаний

Край всё ещё молит: я жажду!

От соли в нём зимы,

От крови — корни и реки.

Вон Эма на холмах под ливнем,

Другая в озёрах,

От ора одна и от луга,

От стада на облаке, от света.

Когда небо кочует, в нём прибыль

Семи лепестков, остальное не видно.

Кто хочет ходит по небу, кто может,

Кто лижет

Венчальные звёзды. Я там, а оттуда

В жасмин кану.

В жасмин кану...

В жасмин кану,

Он тучное облако

От воспоминаний прошедшее цветов,

Шевельни, — обольёт цветами.

Им девы одеты и плачут:

“Ах, Атлантида!”

В мешочках по жениху с зажигалкой,

И в каждой по пламени.

В этой свадьбе горе весело,

Весело лесу, но нет места

Стальному обручу, связавшему местность

И капельку крови. Прощайте! — кричу —

Заплачет родня чужим горем.

Заплачет родня чужим горем...

Заплачет родня чужим горем,

От ветра,

От Севера — стойбища страха и снега,

От света полнощного вместо супружества — мести.

Вот и река — сестра,

Ей лодка пустая и полная — кровно, жена:

Обнимает и тянет на дно ещё большим.

Кто вечер зажёг,

Где птицы танцуют тайно,

Где травы отдали себя и лежат.

Эмилия недалеко провожает утро,

Вернётся, качая на бёдрах шмеля —

Вечер.

Вечер

Вечер —

Плавное вымя стада,

Бредёт по холмам, льётся:

Всё длится, пока качается вечер.

Птицы и звери сняли одежды — песня!

Пепельных женщин гладят деревья,

Река приостановилась,

Туман подходит на цыпочках — тихо.

Тела — это души! — шепчет проповедь ветер.

Сколько дыханий до смерти?

Сколько у времени пальцев?

По каменным гнёздам проходит речка,

Невесты меряют русло. Утро

Тобой едва прильнёт в спину поздно.

Тобой едва прильнет в спину...

Тобой едва прильнет в спину Поздно —

Оно сокровеннейшее заклятье,

Страшнее масонских печатей.

Печаль за печалью проносится осень —

Красивая смерть, неизбежная Лета.

Ты ходишь по листьям, листвою одета,

Моя — не моя, небессмертна.

Уже не кукуют по рощам наяды,

Я бусинки их собирал и — на нитку:

Тебе ожерелье, браслет и кулончик, —

Они разлучают, и ты уже спета