Веянье звёздной управы

Мне вольно и больно в родной стороне.

Я Царского села имперскую усладу

Я Царского села имперскую усладу

Невольно променял на псковскую природу.

Ротонды и дворцы в огнях кленовых тают,

А здесь прохладою от хлада тонка веет.

И ты, моя печаль, мой петербургский гений,

Прощай пожар-октябрь — ад сладостных агоний.

А те, кто далеки, по набережной крови

В течение реки листву свою уронят.

И за пределом дней, в незаходимой встрече,

Что будем целовать, черты каких величий?

Морозно по ночам, и пролетают гуси,

Или “прощай” — кричат, или “привет” возносят.

Нешумная душа вдыхает хладной ночью

Пророка-бытия торжественнее речи.

Как ветхо разделение на тьму и свет!

Как ветхо разделение на тьму и свет!

Подобной грубости в природе нет.

Спаситель наш сказал, что светит свет во тьме,

И тьма его не обымает. Утро

Легонько подошло, упало,

Как перышко на мир — все задышало.

Вот по шоссе “Камаз” как пионер,

Вот дымные столбы печорской слободы,

Вот благовест,

Вот первые мольбы

И три перста, благословляющие утро.

О, жизнь, — мешок из миллионов меток,

О, жизнь, — ты лес их миллионов веток,

Река из миллионов малых вод!

Я не осознаю тебя как кожу,

Поэтому-то небеса тревожу,

Поэтому пью и не выпью небосвод.

Я не прочнее она —

Что я? Идёт весна.

Китайские крючочки галок

Красиво повисают, над землей

То так, то этак.

Из пашни вышел пот,

Она уже в труде в ней всё гниет,

В ней всё замертво и безымянно канет…

Я лягу сам в неё, поэтому-то небосвод

Пью не напьюся и буду пить веками.

Но если дышит лес, и знает пашня толк

В движеньи вешнем соков, трав и праха,

То водят хоровод от поля до небес

Душа моя и купола, и лип разумный полк, и весь,

Весь этот мир крылами потрясающая птаха.

В этой долгой равнине

В этой долгой равнине

Между туч и холмов

Слава Богу отныне

И во веки веков.

Мать с отцом на пригорке

Далеки, далеки...

Поднимается горький

Дым от чёрной реки.

В золотистой закатной

Кромке низких небес

Обещает обратно

Всё, что умерло здесь.

И в вечернем избытке

Тихо плачет душа,

В этой временной пытке

Вечной жизнью дыша.

Так же как за порогом

Речка речью шумит,

Время молвит о многом,

Но о большем молчит.

И в отечестве горнем

Лес и млечная даль

Как в таинственном корне

Сокрывают печаль.

Потому что измерен

Этих сумерек край,

Обречён он и тленен,

Освящён, но не рай...

А в овражной полыни,

А в лугах средь холмов

Мир безмолвен от слов

Во блаженном помине:

Слава Богу и ныне,

И во веки веков.

Письмо к Константину

(вариант — К.П и О.Н)

С большим трудом отрывая тебя от себя

И смиряясь с мучительной властью разлучающего пространства,

Гляжу, когда поезд от Пскова часы отцепят

И погонят в Россию, иссохшую без покаяния и от пьянства.

Но я не поверю, что галочкой вечности может быть день —

Такой вот воробышек сирый, что вечности им не оплатишь,

В таком вот уродстве стихий, где пейзаж — дребедень,

Где не от разлуки — от скуки, тоски и томленья провинции плачешь

Что мерещится здесь, на краю государства? Пути

Обрубленных трасс, автострад и спасительных газопроводов,

Словом, — пасть катастрофы, в которую тысячелетье уйти

Собирается на костылях демократии и свободы.

И это не та жизнь, которой от пламени чист

Лик юности вечной! Но и в этих нелепых пределах России

Все же к Богорожденью способны заката лучи,

Когда падают в лоно долин и в вертепы, в овраги косые.

Финал государства — империи третьей весны!..

А до жития русских княжеств, воеводств, благополучных губерний —

Да, мой это прожитый дом, но который остыл,

Я чаю другого, а этот отеческий, кровный, неверный.

Предавая союз этих глин и прогнившей порожной доски,

Оставаясь ни с чем на окольном печорском форпосте,

Вижу низких небес закипевшую пену от лютой тоски,

Слышу рвущие кровли ветра от бессилия и от злости.

Об этом никто не расскажет

Об этом никто не расскажет,

Поскольку заметить нельзя,

Как жёлтая бабочка ляжет

На ветер, над полем скользя.

Дразня небосвод васильками,

Бессмысленна, невелика,

Она обросла облаками,

Дорогой, рекой и руками

Зовущими издалека.

Они так же весело машут,

Зачем повторился Господь?

А бабочка над полем пляшет,

Молчит, никому и не скажет:

Я самая лёгкая плоть.

Но это она виновата,

Когда потрясая крылом,

Ложится живая заплата —

Стихотворенье, псалом —

В надмирном шатре голубом.

За пыльным жарким полднем