Входя в дом, оглянись

– Работать.

– Нашел у кого работать, – расхохоталась Нина. – Да Савостин за копейку на чужой веревке повесится, чтоб свою не пачкать. Они ж живут как нелюди, никого в дом не пускают! Даже на праздники! – Она поднялась, делово спросила: – Говоришь, есть хочешь?

– И есть, и спать.

– Этим обеспечу. И другим тоже.

– Чем?

– Вниманием. Если влюблюсь.

– Давай пока не будем об этом, – поморщился Артур.

– Согласна. Начнем пока с еды. – Она дошла до порога, оглянулась: – А если Антонина заявится?

– Меня здесь нет. И не было.

– Соседи все одно стукнут.

– Значит, решай сама.

– Все вы, мужики, одинаковые, – мотнула головой Нина. – Всё валите на бабу! – и ушла к себе.

Артур посидел какое-то время перед зеркалом, затем подошел к дивану, сбросил кроссовки и, не снимая верхней одежды, тяжело завалился на бок.

Когда Нина вошла в комнату, Артур уже крепко спал, отвернувшись к стене. Нина поставила на стол поднос с едой и винным графинчиком, остановилась перед спящим, полюбовалась сильным телом, достала из шкафа легкое покрывало, укрыла им Артура, на цыпочках вернулась к двери, плотно закрыв ее за собой.

Проснулся Артур от того, что на него кто-то внимательно смотрел. Открыл глаза, какое-то время соображал, кто перед ним, затем сбросил ноги с дивана и сиплым от сна голосом спросил у сидевшей перед ним Антонины:

– Что?

– Чего по чужим углам ошиваешься? – ответила она вопросом на вопрос.

– Своего нет.

– Считай, уже есть.

– Где? – усмехнулся Артур.

– Там, где твои вещи.

Артур помолчал, окинул взглядом нетронутую еду, вино в графинчике:

– Может, сначала пообедаю?

– Дома пообедаешь.

– Дома – это где?

Антонина поднялась:

– Пошли.

– А Михаил?

– Разберусь.

Артур не спеша встал, взглянул на вошедшую в комнату Нину.

– Ухожу. Поесть не успел.

– В другой раз поешь, – пожав плечами, ответила Нина.

– Другого раза не будет, – взглянула на нее Антонина и уже с порога добавила: – И запомни, будешь на чужое рот раскрывать, зашью. Нитками. Суровыми!

– Не звала, сам забрел. А куда парню деваться, если взашей гонят?

– Я сказала, ты услышала.

Покинули магазин, не спеша побрели по улице.

Нинка вышла на веранду, какое-то время смотрела вслед, потом заводно крикнула:

– А если Михаил заглянет? Водку отпустить или тоже пусть приляжет? Место найдется!

Антонина дернулась, чтоб схватить с дороги какую-то палку и запустить в продавщицу, но Артур со смехом остановил ее, свойски приобнял за плечо.

– Успокойся. На то она и баба, чтоб кусать другую, – заглянул в глаза. – Чего ты такая?

– Какая?

– На всех кидаешься.

– Собака, знаешь, когда бывает злой?

– Когда голодная?

– И когда давно не гладили.

– А если погладить?

Савостина повернулась к нему:

– Хочешь попробовать?

– Всего лишь спросил.

Антонина не сразу, но вдруг с силой оттолкнула Артура:

– Чего брякнул?

– Пошутковал, Тонь.

– Муж!.. Слышишь, у меня муж! Если нужно, погладит. А случится, и морду набьет. Поэтому какая я, не тебе знать, не тебе судить, голубок. Запомни!

Развернулась, пошла дальше. Артур какое-то время смотрел ей вслед, усмехнулся и зашагал следом.

Михаилу было плохо. Он стонал, метался на диване, звал жену.

– Тоня!.. Антонина! Куда подевалась, гадина?! Подойди. Ей-богу, подохну.

Антонина неспешно и делово вошла в комнату, поставила на стул рядом с кроватью несколько бутылок пива, оттолкнула руку мужа, потянувшегося было за бутылкой.

– Совсем плохо?

– Хуже некуда.

– Потерпи, сейчас открою.

– Побыстрее, помру.

Антонина откупорила одну из бутылок, передала Михаилу. Тот стал пить жадно, безостановочно, поливая подбородок пузырящейся пеной. Вернул Антонине пустую бутылку, откинулся на мятую подушку, стал дышать часто и хрипло:

– Сейчас… сейчас отпустит. Боже, что это со мной?

– То самое, что и всегда. – Антонина повернулась, чтобы уйти. Но Михаил схватил ее за руку.

– Постой. Посиди рядом. Без тебя страшно. Пожалуйста, Тонечка, не бросай. Сейчас отпустит. О боже…

– В кафе нужно. Крышу перекрывают.

– Пусть перекрывают. Хамид присмотрит. Главное, чтоб я оклемался. А то, не дай бог, чего случится.

Антонина нехотя села рядом, взяла его опухшую руку, потрогала ссадины на лице и на голове.

– Будешь опять пилить? – слабо улыбнулся Михаил.

– Не буду. Надоело.

– Я больше ни грамма. Клянусь. Последний раз. Знаешь, из-за чего в этот раз сорвался?

– У тебя всегда есть причина, Миша.

– Из-за тебя, Тонечка. Из-за тебя. Помнишь эту компанию из шоферни? Ну, которая орала. Орала, а ты вертелась перед ними. Вертелась и даже с одним заигрывала. Помнишь?

– Все не можешь забыть?

– Не могу.

– Ну и дурачок.

– До гроба буду помнить. И не только это.

– А я не помню. – Антонина отложила его руку, поднялась. – Ничего не помню, ничего не знаю, ничего не было. А будешь ныть, вообще больше не приду.

Муж с трудом приподнялся, снова перехватил ее.

– Не буду. Больше не буду. Молчу. Забыл. Клянусь, Тонечка.

Из коридора донесся мужской кашель, Михаил напрягся:

– Кто это?

– Работник, – безразлично ответила Антонина.

– Какой работник?

– Наняла, пока ты пил. Не одной же горбатиться?

– А почему он здесь, в нашем доме?

– За инструментом пришел.

Михаил сел ровнее, спросил подозрительно:

– За каким инструментом? Позови, пусть войдет.

– Артур, – крикнула Савостина. – Зайди, хозяин хочет на тебя глянуть.

– Сейчас, – послышался в ответ голос, и вскоре на пороге возник Артур, молодой, подтянутый, в облегающей футболке. – Ну вот он я. – Он едва заметно кивнул. – Доброго здоровья.