Via Baltica (сборник)

Ага… Вот Железная Женщина вытерла очередную лужу, рухнула в кресло и закурила. И, едва она затянулась первым хмельным дымком, задергался телефон – это рыженький журналист с окраины захотел приехать с бутылкой шампанского и скоротать на пару субботний вечер. Ах ты пакостник! Думаешь, раз я живу одна, значит – все можно! Этому бледнолицему еще подфартило: Железная Женщина не накинулась на него, потому что он – сотрудник газеты, для которой она собирается делать статью о выдающемся штукатуре. Суббота! Шампанское! Тьфу!

Железной требуются иные поклонники! Она сама как скала и ценит робких, учтивых, ученых мужей, которые ей беспрекословно покорны, выполняют все ее просьбы и одобряют ее проекты по улучшению элиты и плебса. Есть человечность и теплота в этом железе!

Когда ноябрьское солнце уходит за дальние фермы, она готова всплакнуть, и не только из жалости по самой себе: она плачет о несовершенстве мира, о безразличии, о беспросветной сытости, ибо твердо верует: лишь голодные и очень несчастные люди еще в состоянии что-нибудь изменить. В такие моменты она вывязывает два-три ряда на спицах – к весне, вероятно, будет готово что-либо рукотворное, вроде свитера или шапки. Но обычно она петли убегают, у нее начинает болеть голова, и она устраивается на кухне, где беспрерывно курит, кляня обстоятельства и себя. Ее почти все раздражает. В транспорте толчея: толстые женщины, хрупкие девушки, тощие тетки и недомерки-мужчины. Донимают все: тихие пьяницы, активные трезвенники, самодовольные режиссеры, пустая телефонная болтовня. Даже любимый и ненавистный пес: выводи и выводи его на прогулку! А меня-то кто выведет? И она запускает пепельницей в несчастного двортерьера. Хотела уйти – звонок! Это лучшая-худшая: нет желания сходить на концерт югославов и хоть как-то развеяться? Вот еще! Только эстрады ей не хватало! Подруге немедленно достается: ты что, не знаешь – я работаю над сценарием? Какие к черту концерты! Телефон летит на пол. Так, спокойно, сейчас вытираем пыль, поливаем цветы, варим кофе, делаем бутерброд с деревенским салом и тогда – за работу. За работу!

Да, она делает все, что наметила. Кропотливо, прилежно – к Железной Женщине не придерешься! Звонит телефон, пусть звонит, она трубку не снимет! Что хорошего они могут сказать? Кругом одни тунеядцы и болтуны, плагиаторы и притворщики, ну зачем это, зачем? Опять телефон! Она чувствует: это Дайнюс Шиферный, другие не станут трезвонить. Пускай, все равно же перезвонит.

Она рассержена. Что еще ее рассердило? А, спички, которые не загораются с первого раза, стихи молодых (и не только) поэтов, заполонившие периодику, – она и сама сочиняла в гимназии непростые стихи на общественные и культурные темы, даже была в переписке с очень известным (сегодня) поэтом. Ее раздражают потуги Одной Усачки попасть в историю литературы, раздражает радиоточка (правда, ее можно выключить!), постоянный скулеж вышеназванной помеси. Многое раздражает! Рваные туфли, еще не рваные туфли, цены на новые туфли; отсутствие мусоровоза, грохот мусоровоза; а трактовка социал-демократии в новой статье лысеющего историка!.. Ее бесит, что люди совершенно не понимают искусства, что интересные выставки чрезвычайно редки, что в новых кафе слишком много пижонов и мягкой мебели, что жена того типа (который «мешок кишок») косо на нее смотрит! Таков этот мир – мелочный, несовершенный, переполненный завистью. И даже Кристина, вдова писателя-эмигранта, и ее дочь, и ее ну очень плодовитая сучка – это всего лишь редкие проблески. А собственно, кто она, эта вдовушка? Да никто. Б-р-р, как же все надоело! Как скучно. Но нужно. Нужно, нужно, каждый день твердит себе Железная Женщина. Ее еще вдохновляет какой-нибудь прежний или нынешний деятель, восхищение длится недели две, потом наступает прозрение: все они одинаковы! Все! Надо жить, работать, спешить! Сколько раз нам дается жизнь? Кстати, а сколько было Островских? Надо! «Надо» и «Терпеть не могу» – эти слова можно было бы начертать на гербе и флаге Железной Женщины, если бы они у нее имелись.

У Железной Женщины опять перекур. Теперь ей осталось еще протереть полы и… И – за работу! Ту-ту! Ей уже не семнадцать, так она всегда повторяет. И не тридцать, немного больше, но она почему-то всегда говорит: мне не семнадцать! О приватной, интимной жизни мы распространяться не станем, она выше этого. Это для слабых. И для тех, кто ничего не сумел достичь. Такие пускай болтают обо всяких любовях, болезнях, тряпках, покупках, соседках! Это не для нее, только не для нее. Ad majore natus sum! Большому кораблю… – вот это о ней.

Железная Женщина может несколько дней не есть. А если понадобится, то и неделю. Может ограничиться кофе и сигаретами. Много кофе и множество сигарет. Нет, руки у нее не дрожат, только кожа стала морщинистой, нехватка гормонов, что делать, издержки, они на каждом шагу! Она ненавидит и своего пса Бари, но пусть попробуют его тронуть! Ей жалко ежиков, воронят, ужей – она их берет домой, но подопечные или мрут от с тоски, или Железная Женщина сама их, в порыве злости, вышвыривает: расплодились тут всякие твари!

Есть еще один положительный момент в ее поведении привычках – Железная Женщина по телефону говорит только стоя, так не заболтаешься. Когда разговор все же затягивается, она приседает на свои железные корточки. Телефон она не берет ни в ванную, ни на кухню. Он стоит в прихожей на хлипком старинном столике, а стула-то рядом нет! Когда Железная Женщина сдавала комнату лейтенанту госбезопасности (спецу по Финляндии), его жена умудрилась поставить здесь круглый стульчик, чем сильно разозлила хозяйку.

Нет, у нее чистое сердце, высокие помыслы, крепкие нравственные устои, она не скрывает свой возраст, не прячет худые коленки, не стесняется бледности и других недостатков. Выдают ее только мелкие, острые зубки, какие бывают у белок, ласок и… у кого еще? У крыс, наверное? Потому она не боится крови, обожает крайние состояния и слепо верит циркулярам, законам, уставам и официальной прессе – всем этим апокалиптическим проявлениям. Ей никак не даются обобщения, но это она трактует как результат своей многогранности. Ясно? Когда что-то не ладится, она сама заявляет: вот уж, действительно, человек – всего лишь мешок кишок!

Иногда на нее находит, и Железная Женщина вдруг решает: возьму ребеночка из приюта. Слышала, что некоторые так делают. Чтобы этот ребенок потом, когда-нибудь, ей подал ей стакан воды. Но тут пробуждается здравый смысл: а что, если этот младенец (малыши-то они все милые) станет вампиром или гиеной? И в благодарность ее проклянет. Такие мысли всегда отрезвляют – никогда никаких младенцев!

Сейчас, после всех забот по хозяйству, ее клонит в сон, она и думать не хочет ни о какой работе, учебе, прогрессе, долге перед отечеством. Она тихо пробирается в комнату, плюхается в чем была на диван, продавленный квартирантами, и через минуту уже посапывает. Пес грустно моргает: прогулка до ближайших кустов откладывается на неопределенное время. Звонит телефон, но тщетно – Железная Женщина вкушает железный сон.

Она просыпается ближе к вечеру. Чтоб прийти в себя, лежа закуривает и пускает дым в потолок. За окнами снег, внизу бранятся соседи, слышны троллейбусы, болит голова, а за стеной так неистово пилят на скрипке, что хочется распахнуть окно и завыть: «Терпеть не могу! Терпеть не могу! Терпеть не могу!»

Она садится на диване, на полу замечает желтоватую лужу на полу, скрипит с досады зубами, кидается протирать пол и… И тут Железная Женщина звонит журналисту, проживающему на дальней окраине, и соглашается на шампанское.

Вот и все про Железную Женщину.

1989

Лютаврик

Скоро, уже скоро: Лютаврик спустится вниз от костела Доминиканцев, и неважно, по какой улочке свернет – Университетской или Сруоги; все равно мерными шажками причапает к «Ротонде», вечному пристанищу голодных и сытых, сохраняющему прохладу и жарким летом, и осенью. Придет посидеть за чашечкой кофе; если не Машина смена (Маша обычно наливает бесплатно), он где-нибудь раздобудет заветные шестнадцать копеек на свой «двойной», восемь копеек у него имеется – сдача от купленной только что пачки «Примы», а пять копеек плюс три Лютаврику даст любой, могут вообще за него расплатиться, ведь всем известно: он приставать не станет, даже слепому видно, как неловко Лютаврику клянчить копейки на кофе. Стоит тащиться через весь город (с дальней окраины), если нельзя себе позволить чашку кофе и сигарету с полузнакомыми? Какого черта? Свободного времени у Лютаврика уйма, вот он и чешет в такую даль, в троллейбус не садится. Спешить некуда.

Он уже близко: всегда одинокий, длинноволосый, в тех же клешах, которые давно не носят, даже бродяги. А ему наплевать. Если кто подумает о Лютаврике, что он дурачок или просто тихий помешанный, тот глубоко ошибется. Ни в одно из этих определений Лютаврик никак не втиснется, как бы его туда ни запихивали. Бес разберет, что означает его жалкая и при этом победительная ухмылка? Увы, умным Лютаврика тоже никто не считает, даже те, кто охотно дает ему мелочь на кофе. Конечно, ему позволят присесть по соседству, дадут закурить, кофе закажут, когда подойдет очередь к кофейному аппарату; разрешат, если что, позволят сбегать на угол в магазин и принести («от Фаины») бутылочки две вина, но не больше, ни-ни. Я никогда не видел Лютаврика вдребезги пьяным, никогда он не задирал прохожих, как это любят делать его дружки. Даже если не задирают, обязательно провожают крепким словцом или выкрикивают всякую чушь вдогонку, в общем, что-нибудь в этом роде. Лютаврик не из таких. Может выпить стакан или два, но никогда не сползает со стула и не валяется на полу «Ротонды» в полной бессмысленности.