Вице-консул

– А я уверен, что, не будь он сиротой, выдумал бы байку на этот счет.

– Одну вещь я не решаюсь вам сказать… – говорит Чарльз Россетт.

– О нем? – спрашивает Анна-Мария Стреттер.

– Да.

– Это ни к чему, – качает она головой, – не надо ничего говорить, и не думайте больше об этом.

* * *

Вице-консул Франции в Лахоре снова один. Он покинул свое излюбленное место возле входной двери и стоит теперь у бара. Жены испанского вице-консула больше нет рядом с ним. Уже около часа, как она перешла в другую гостиную. Вышла, как только кончился танец, и не вернулась. Слышен ее смех. Она пьяна.

Подойти к вице-консулу, думает Чарльз Россетт, сейчас он это сделает. Он уже готов, когда его останавливает посол. Чарльз Россетт, кажется, понимает, что посол довольно давно хочет что-то ему сказать и ждет. Он берет его под руку, увлекает к буфету, теперь они в двух метрах от вице-консула из Лахора, который слишком много пьет.

Четвертый час ночи. Многие уже разошлись.

Вокруг думают: вице-консул не уходит. Как он одинок, этот человек. Всегда ли его жизнь была такой? Всегда ли? Другие на его месте, быть может, обратились бы к идее Бога? Что такое нашел он в Индии, отчего как с цепи сорвался? Может быть, он просто ничего не знал, пока не приехал? И ему надо было увидеть, чтобы узнать?

Посол понижает голос:

– Скажите-ка… моя жена, должно быть, вам говорила, что мы были бы рады пригласить вас как-нибудь вечером к нам домой. – Он улыбается. – Видите ли, некоторых людей хочется узнать лучше других… Законы, которые управляют нормальным обществом, здесь неприменимы, но порой надо пренебрегать условностями. Если моя жена вам еще ничего не сказала, значит, она сочла, что будет лучше, чтобы первым с вами поговорил я. Так вы придете?

Вокруг думают: если в нем это было заложено, знал ли он заранее, что увидит Лахор таким, каким увидел? Приехал бы он туда, если б знал?

Посол замечает, что его приглашение слегка удивило Чарльза Россетта, неприятно удивило. Если, как говорят в Калькутте, господин посол из тех мужей, что закрывают глаза, он знает, что я думаю, и зачем это афишировать? Можно не ухватиться за приглашение, не заверить в ответ, что это честь и большое счастье, но нельзя отказать послу, не поехать на острова с его женой, не развлечь ее вечерком здесь, в Калькутте.

Поговаривают, что поведение месье Стреттера с некоторыми вновь прибывшими – ловкий маневр, что он таким образом указывает границы дозволенного в дальнейшем, поди знай…

– Приду с радостью.

Анна-Мария Стреттер наверняка догадывается, о чем они говорят. Она подходит. Чарльз Россетт все же немного смущен: это слишком – хоть чуть-чуть, но слишком быстро, – словно ликвидация будущего. Он вспоминает что-то услышанное в клубе, посол, оказывается, пытался в свое время писать романы, кто-то ему сказал. По совету жены он это бросил, да, так. Говорят, он выглядит смирившимся, но счастливым. Шансы, которые он хотел бы иметь, ему не выпали, зато выпали другие, те, которых он не хотел и уже не ждал, эта женщина, такая молодая, говорят, его не любила, но последовала за ним.

Едины. Они живут вместе в столицах азиатского мира – уже семнадцать лет. Теперь наступило начало конца их жизни. Они были уже не так молоды, когда однажды – все так и слышат это – она сказала ему: не надо писать, останемся здесь, по эту сторону, в Китае, в Индии, кто ее знает, поэзию, десяток поэтов рождается на миллиарды человек в каждом веке… Не будем ничего делать, останемся здесь… ничего… Она подходит и пьет шампанское. Потом идет навстречу кому-то вновь пришедшему.

– Я вас видел, – говорит посол, – вы беседовали с вице-консулом из Лахора. Спасибо вам.

Вокруг шепчутся: смотрите, вот и он, вот и Майкл Ричард… вы разве не знаете?

Майклу Ричарду лет тридцать. Его элегантность с порога привлекает внимание. Он ищет глазами Анну-Марию Стреттер, находит, улыбается ей.

Вокруг шепчутся: вы разве не знаете, вот уже два года… вся Калькутта в курсе.

Чарльз Россетт слышит совсем рядом свистящий голос: смотрите, он идет от противоположного конца буфета с бокалом шампанского в руке.

– У вас такой задумчивый вид.

Вокруг шепчутся: он все еще здесь, вице-консул, смотрите, как поздно, а он еще здесь.

Вокруг думают: ему надо было увидеть Лахор, чтобы увериться в Лахоре? О! Жестко поговорил он с этим городом.

Ни слова ему, думает Чарльз Россетт, быть настороже. Он, наверно, еще не видел Майкла Ричарда, впрочем, какая разница? Что он вообще видит? Ее, похоже, ее одну.

– Мне хочется шампанского, – говорит Чарльз Россетт, – с тех пор, как я здесь, я что-то много пью…

Мысли о нем облечены в протокол допроса: этот женский велосипед, принадлежащий мадам Стреттер, каким он видится вам?

Слышен его ответ: мне нечего сказать о причинах, побудивших меня…

Снова мысли: и когда он утвердился в своем мнении о том, что есть Лахор, еще не видев его, он призвал на Лахор смерть.

Женщина: священник говорит, что Бог дает истолкование, если помолиться Ему. Кто-то посмеивается.

– Вы еще увидите, – говорит вице-консул Чарльзу Россетту, – здесь пьют и пьянеют всегда одинаково.

Они пьют. Анна-Мария Стреттер ушла в соседнюю гостиную, она там с Джорджем Кроуном, Майклом Ричардом и молодым англичанином, который пришел с ним. Чарльз Россетт знает, где она, и будет знать это до конца ночи.

– Глядя на мадам Стреттер, хочется жить, вы не находите? – спрашивает вице-консул. Чарльз Россетт и бровью не ведет, ни слова в ответ. – Вы будете обласканы и спасены от преступления, отрицать бесполезно, – продолжает вице-консул, – я все слышал.

Он смеется.

Только не подавать виду, думает Чарльз Россетт. Судя по тону, вице-консулу весело. Он добавляет, смеясь:

– Как это несправедливо.

– Вы тоже будете обласканы, – говорит Чарльз Россетт, каждый в свою очередь, так сложилось.

Не реагировать, затаиться.

– Я – нет, не буду. – Он все смеется. – Лахор внушает страх. Я говорю фальшиво, слышите, какой у меня голос? Заметьте, я ни на что не жалуюсь. Все прекрасно, лучше некуда.

Мысли о нем: он только смерть призывал на Лахор, но никаких иных проклятий, которые удостоверили бы, что Лахор – в его глазах – мог быть создан, а значит, и уничтожен какой-либо иной силой, кроме смерти. Временами смерть, наверное, казалась ему излишеством, омерзительным предрассудком, очередным заблуждением, и тогда он призывал на Лахор огонь, океан и другие материальные, логичные бедствия освоенного мира.