Вид из окна

— Зачем? — удивился Павел.

— Человек без запасного аэродрома, как армия без тыла. Я подолгу торчу на буровых. Так что каждые полмесяца эта квартира пустует. Да, приходит соседский кот Марсик, я его подкармливаю. Так что если придёт черный пушистый с рыжим кончиком на хвосте, принимай, как гостя.

— Всё это так неожиданно, Вась, — смутился Павел.

— Неожиданно, это когда понос или когда недоношенных рожают, — отмахнулся Егорыч, — а остальное — банальная се-ля-ва. Возьми-возьми ключи, не понадобятся, не откроешь, будешь уезжать, оставишь соседям из седьмой. Там приличные люди, я им всегда оставляю. Мало ли что…

Павел ещё некоторое время смотрел на ключи, как на амулет или артефакт, способный прояснить что-нибудь о будущем. Смотрел с недоверием и даже опасением. Наученный горьким опытом он боялся излишнего чужого доверия, потому как сам доверялся людям целиком, и они после этого в трех случаях из трех его разочаровывали. Но тут, на севере, похоже, доверять было принято без оглядки.

— Бери, это ни к чему не обязывает. Фикус, разве что, поливать, — кивнул он в угол, где из пластикового ведра тянулся к потолку тщедушный фикус.

И Словцов взял, предварительно покрутив брелок в руке, будто именно это движение помогало принять решение.

— Не знаю зачем, — признался он, — но раз ты настаиваешь…

— Ну и как тебе наш город? — переключился на другую тему Василий Егорович.

— Очень даже… Такими темпами у нас появится вторая северная столица. Но больше всего меня поразили женщины за рулями джипов. От девочек до тёток с сигарами во рту. Но почему на джипах?

— Тут два варианта: первый — забрала то, что есть мужа, второй — вожу, как умею, но я на танке, пусть меня боятся.

— Проза жизни, — констатировал Словцов.

— Ты стихи-то пишешь?

— Как все окружающие легко задают этот вопрос! Как будто написать несколько строф это как партия в настольный теннис. Хочу — играю, хочу — нет. Ты в теннис-то играешь? Нет, только в пинг-понг. Ты стихи-то пишешь? Честно? Почти нет. Так. Типа упражнений, чтоб не забыть, как это делается. Намедни меня местные писатели вывезли на берег Иртыша и, по правде говоря, я обалдел. Такая ширь. Лёд кое-где ослаб… А тут ещё в весеннем ветре запах свежевыпеченного хлеба… Мне вдруг показалось, что я тут всю жизнь прожил. А вечером просто сел и записал, не напрягаясь:

На берег выйду: синь и ширь, Иртыш готов расправить плечи. Почти оттаяла Сибирь И навострила сосен свечи Вглубь, в позолоченную высь Расчищенного к Пасхе неба. И гнёзда птичьи завились, И плыл с пекарни запах хлеба… Земля вот-вот вздохнёт травой, А сердце — нераскрытой тайной. Как хорошо, что мы с тобой Так долго жили на окраине. Имперских будней круговерть Нас не лишила созерцанья. Христос Воскрес! Иссякла смерть! И обновилось мирозданье!

— Душевно, — оценил Егорыч.

— Но, честно говоря, наступило какое-то странное время. Стихи никому не нужны, кроме девчушек, которые ожидают встретить принцев. Уроки литературы в школе превратились в математику, где каждая строфа проверена алгеброй. Знаешь, я посещал уроки в разных школах, и в каждой следующей я знал, что скажет о том или ином стихотворении учительница. Как по кальке! Главное — они знают, как и почему писал Пушкин! Я всю жизнь пытался понять и не смог, а они знают! Это в учебниках написано. Вплоть до того, какие движения души и мысли при этом происходили! Кстати, я сам преподавал литературоведческий анализ текста. Я тоже приложил к этому руку…

— Успокойся, Павел. Всё не так просто. Стихи? А почему вообще перестали читать, если еще десять лет назад охотились за книгами? Почему полки книжных магазинов заполнило чтиво, а не литература, которой так жаждал народ? Демократия? Законы рынка? Дерьмо! Пятнадцать лет назад тираж журнала «Наука и жизнь» превышал три миллиона! В нагрузку к нему по подписке навешивали журнал «Коммунист» или «Правду»! А сейчас он едва держится на уровне тридцати тысяч. Я полагаю, это тоже один из признаков Конца Света. Помнишь, наш разговор в гостинице «Кристалл»?

— Как не помнить. Я, кстати, хотел тебя спросить, что за англичанин тогда сидел с вами? Весь такой расфуфыренный, вальяжный…

— Истмен, Джордж Истмен, — не дал договорить Павлу Егорыч, — чистокровный денди, кичливый и заносчивый, якобы представляет здесь интересы «БиПи», имея под задом мощный пакет акций. Они с канадцами типа дружат, а, по большому счету, ревностно подсиживают друг друга. А этот лорд в первом колене пытается всеми правдами и неправдами через подставных лиц завладеть перспективными нефтяными территориями. Типа — вкладывает в геологию. Озабочен грядущим энергетическим кризисом. Нам-то что. Они когда увидели, на каком оборудовании мы до сих пор работаем, у них был шок.

— Ты знаешь, мне тогда показалось, что он вполне понимает русский язык, — задумчиво предположил Павел.

— Да запросто. Темные ребята. Мы при них только материмся открыто. А то кивают со своими каменными улыбками на лощеных фэйсах или требуют ледяным голосом выполнения работ строго по технологиям и мировым стандартам. Мы делаем вид, пока они смотрят, а когда уезжают, снова сваебоем гвозди заколачиваем, потому как по-другому у нас нельзя. Им этого никогда не понять. И то радует, что наши работяги перестали перед ними пресмыкаться, как в начале девяностых. Но вот в одном к ним нет претензий: платят всегда вовремя и платят куда как больше, чем наши. Да ещё и пристально следят за соблюдением техники безопасности. Правда, это как раз понятно, боятся лишнего повода, что их отстранят от нефтяных титек. Ты же слышал, небось, как Вэ-Вэ непрозрачно намекнул, кто и на каких условиях должен добывать на нашей территории наши ресурсы.

— Джордж Истмен, — повторил Словцов, который, возможно и не слышал эмоциональной тирады Егорыча.

Поняв это, тот замолчал, чтобы через пару минут снова начать сокрушаться:

— И почему после таких разговоров всегда выпить хочется?

— А потом морду кому-нибудь набить… — также задумчиво добавил Павел. — Ладно, надо двигать. Извини, Егорыч, Лизу обижать нельзя. Отравит. Если не отравит, то слабительного в чай насыплет. Не со зла даже, а характер у неё такой.

— Я тебя подброшу.

5

Лиза действительно накрыла в гостиной шикарный стол. На серебряном блюде, украшенном листьями китайской капусты, лежали поджаристые ломтики сёмги, на гарнир — по выбору — стручковая фасоль в кунжуте и коричневый рис. Помимо главного блюда стол был уставлен различными салатами и закусками, клюквенный морс в графине и бутылка белого вина на тот случай, если придёт Вера.

— Ого! — оценил натюрморт Павел.