Вид из окна

— Андрей Михалыч, мне кажется, я уже видела это воздействие в действии, прости за тавтологию. Каковы наши-то действия?

— Ну, если вы не поставили на нем крест, то самое лучшее, это немного подождать. В таких случаях лучше всего любые проблемы решает время.

— А не упустим чего-нибудь? Помнишь, тот случай на охоте? Следователь до сих пор не успокоился.

— Всё под контролем. А следователя успокоим. Хотя… — Астахов впал в паузу задумчивости, — хотя служебное рвение поощрительно, и, возможно, стоит его подтолкнуть в нужном направлении…

2

Джордж Истмен сидел напротив телефона, гипнотизируя кнопочный циферблат. Уайт крутил в руках стакан с виски.

— Странный «скотч»? Где его делают? В Польше? — недоумевал Уайт.

— Скотчем здесь называют клейкую ленту, которая применяется, в том числе, для заклеивания говорливых ртов. А этот напиток они называют «вискарь» или «английский самогон». Лучше скажи мне, Колин: похоже, ситуация с твоим блестящим шпионским детективом выходит у тебя из-под контроля?

Уайт театрально вздохнул, всем своим видом выражая ленивое равнодушие. Глотнул из стакана, поморщился и кашлянул.

— Надо перейти на водку. Или что там Черчилль от Сталина в подарок получил?

— Армянский коньяк. Настоящего ты всё равно не купишь. Лучше действительно пей хорошую водку. Ты не ответил на мой вопрос…

— Да нет никаких вопросов, Джордж. Признаюсь тебе, я ожидал другого развития событий, но не произошло ничего, что нарушило бы наши планы. Во всяком случае, фигуры разделены, партия продолжается. Патовой ситуации тоже нет. Я знал, что русские… как это сказать… взбалмошные. Мне ещё дед рассказывал. В конце Второй Мировой он как-то сидел в компании с русским майором, который после двух стаканов водки рвал на себе мундир: мы костьми ляжем, но добьем фрицев, первыми придём в Берлин. На что мой дед резонно ответил: а мы постараемся вернуться домой.

— Типичный английский подход к делу. Отсидеться на своём острове.

— О! Ты передумал быть англичанином?

— Нет, но мой дед был на той стороне…

— Извини, ничего личного.

— И всё же, ты до сих пор считаешь, что я не должен звонить Вере?

— Позвони. Сразу станет ясно по чьим нотам разыграна пьеса. Тебе не хватает выдержки настоящего джентльмена.

— Боюсь, пока мы тянем, поэт напишет пару проникновенных стихотворений… И… вернёт расположение моей, — он подчеркнул последнее слово, — жены.

— Пока в этом доме будет ещё одна женщина, вряд ли.

— А эта женщина, напомню тебе, Колин, мать моего сына.

Уайт выпил залпом содержимое стакана и на этот раз не поперхнулся.

— Начинаю привыкать. К этому, — он кивнул на стакан, — привыкнуть можно, но к твоим любовным треугольникам и ромбам — вряд ли. Самое неприятное, Джордж, что нас начали пасти. Я пока не знаю — кто, но мне это очень не нравится. Понятно, что мы и без того в поле зрения ФСБ, но у меня нет никакого желания дразнить ленивого русского медведя.

— Да уж, британскому льву этого делать не стоит, — ёрничая, подмигнул Истмен. — Лучше скажи, что значит эта писулька из бутылки? — кивнул он на блокнотный лист на столе.

— Ты же у нас специалист по русской душе? — обиженный за британского льва вскинулся Уайт.

— Прости, дружище, но всё-таки, что ты об этом думаешь?

О, если б плоть столь крепкая моя Могла расплавиться, Растаять, Или росою обернуться! О, если б заповедь Господня Не запрещала нам самоубийства! Мне вдруг дела мирские опостыли. Как утомительны они и как бесцельны! Как сад заброшенный, поросший сорняками, Мир, что во власти грубых и вульгарных сил, Мне стал противен.

Откуда это?

— Джордж, надо знать классику! Обратный перевод был для меня труден, но я сразу распознал «Гамлета».

— И к чему эта чушь в бутылках?

— Это не чушь, Джордж, это Шекспир. В сущности, эта фраза вечна, применима к любому времени, где есть власть. Покуда: «мир, что во власти грубых и вульгарных сил».

— И что? Ничего нового!

— Клиент оказался больше жив, чем мёртв. И умнее, чем ранее казалось.

— Вот я и думаю, с дыркой в мозгах Шекспира в голове не удержишь. А ты мне всё про рокировки… Не пора ли переходить к плану «Бэ», Колин?

— Я бы повременил. Вера Сергеевна, как я понимаю, тоже не дура, и если после смерти Словцова произойдёт воскресение господина Зарайского, ей, воленс-ноленс, придётся сопоставить эти события.

— О-о-о! — потерял, наконец, самообладание Истмен. — Какого лешего я затеял эти игры! На хрена выживать, если не можешь жить так, как тебе нравится?!

— А никто не может, — спокойно возразил Уайт, — даже самые могущественные люди. — Он снова налил себе из бутылки, принюхался и смущенно заявил: — А теперь мне кажется — это «Джонни Уокер».

— Господи, Колин, — усмехнулся Истмен, — точно ты не знаешь, сколько виски поставлено в Великобританию из Восточной Европы в обратном порядке! Поди теперь — разберись!

— Да, помнится, я сам толкнул партию такого пойла ортодоксальным шотландцам. А что? Выгодная была сделка. Я наварил на ней даже больше, чем на продаже оружия в Чад и Ирак.

3

Только один раз за эти дни Павел прогулялся в район, где жила Вера. Захотелось сменить вид из окна на вид с улицы. Да и вида из окна, собственно, не было… На улице он был один, тут чаще ездили. Узкие тротуары жались к высоким стенам, а глухие особняки жались друг к другу разномастными заборами, подглядывая на улицу глазками видеокамер. Видимо, Павел был очень похож на зеваку, потому как обогнавший его ещё один редкий пешеход обернулся и сказал:

— Чему удивляетесь? Долина нищих.

Во всём его виде сразу угадывался советский интеллигент, который ещё двадцать лет назад на кухонке своей хрущёвки приближал долгожданное время демократии и цитировал коллегам статьи из журнала «Огонёк». А теперь, выжатый этой самой демократией на обочину жизни, пользовался единственной своей привилегией — возможностью выражать своё мнение по любому поводу.

— Долина нищих? — переспросил Словцов.

Мужчина сразу обрадовался возможному соратнику, торопливо протёр линзы поношенных роговых очков, будто хотел внимательнее рассмотреть Павла, и продолжил:

— Да-да… Именно так называют этот район в народе. Вы, наверное, не местный?

— Да таких, — Павел обвёл взглядом маленькие крепости, — в каждом городе, а в больших — не по одному, — рассудил Словцов.

— Вот-вот! Думают, что отгородились от жизни, от всех остальных, полагают, что за забором можно спрятаться от общего неблагополучия. Но в один прекрасный день они выглянут на улицу, а она будет абсолютно пуста! Всё! — мужчина сделал многозначительную паузу. — Народ вымер! От алкоголя, от наркотиков, от собственной дебильности!..