Вид из окна

— Я покупаю себе друга, — с расстановкой по слогам произнесла Вера, словно пробуя эту фразу на вкус. И с чувством брезгливости выплюнула непонравившийся продукт: — Абсурд!

Не поздно было позвонить на мобильный охраннику Володе, который сейчас вёз Словцова в гостиницу, попросить его извиниться перед человеком, выплатить компенсацию и… Игра, если и не была азартной, то, по меньшей мере, не в её правилах было отпускать игроков, опасающихся отрицательных результатов. В конце концов, хоть что-то в этой жизни изменится, успокаивала себя Вера, и приняла твёрдое решение, вести себя дома так, как она вела себя до появления в нём Словцова, пусть видит госпожу Зарайскую со всеми её достоинствами и недостатками. Оставался ещё один щекотливый момент: как воспримет появление Словцова московская бизнес-элита, которая по ночам купается в отвратной грязи, но днём блюдет незыблемые правила приличия? Мало того, что Словцов явный чужак, буквально инопланетянин в этом кругу, он ещё должен быть представлен как друг. Можно, конечно, придумать какую-нибудь легенду о совместном посещении детского сада, но отчего-то хотелось полезть на рожон. Плевок общественному вкусу?..

Особенно тяжело будет действительно с москвичами. Эти придумали правила тусовки, да и само это дрянное слово. Богатые педики, ласково называющие Веру Сергеевну сестричкой; легализовавшиеся братки, умеющие различать только самок и самцов, сильных и слабых, даже если они выучили несколько слов для общего развития; прорвавшиеся в бизнес чиновники и прорвавшиеся к власти бизнесмены — не разлей вода братья; бывшие комсомольцы, раскинутые веером по партиям и одномандатным округам; вездесущая элита шоу-бизнеса; не вылезающая из телевизора элита творческая или считающая себя таковой; латентные бонапарты — олигархи; и тысячи подручных и попутчиков… Все эти годы Вера умело лавировала между ними, как недоступная золотая рыбка, проходила на цыпочках по стыкам их интересов, умело уворачивалась от криминальных сделок, ускользала из липкого тумана ночных клубов, по-разному отбивалась от непристойных предложений и, в конце концов, заработала себе это устойчивое иностранное слово «имидж». Имидж недоступной светской львицы с мягкими манерами и жесткими принципами. Правда от этого, количество желающих поживиться её телом и капиталами не уменьшилось, просто в очередь выстроились самые амбициозные. Таких — поэтом не напугаешь. Львице придётся рычать самой. Да уж, эти принципы… И теперь предстояло соединить с этими принципами появление Словцова, как когда-то пришлось побороть в душе отвращение к миру новых богатых.

Да, в сущности, не наплевать ли? Ходить под ручку с накачанным куском мяса ныне выглядит как атавизм. Спать с партнёрами по бизнесу вреднее для бизнеса и здоровья, чем вообще не спать. А выйти «в мир» с этаким полуботаником-филологом — во всяком случае — не глупо. Как говаривала одна небедная подруга «мне нравятся умные мущинки, надоела неприкрытая физиология». По крайней мере, перестанут судачить, что светская львица спит с охранниками, водителями или, куда хуже, покупает себе девочек. Подумав об этом, в который раз ужаснулась миру, к которому привыкла.

Вера Сергеевна вспомнила себя начинающей учительницей географии в средней школе. География тогда не успевала перекраивать карты расползающейся по искусственным швам державы. Зарплата учителя являлась одной из лучших насмешек над человеческим достоинством. И всякий рядовой гражданин почившего СССР, бывший некогда винтиком огромной государственной машины, жил с чувством конца света на хвосте. Время дурацких малиновых пиджаков… За эти, в том числе, пиджаки она ненавидела новых богатых. Не к кому было пойти, когда отцу требовалась срочная операция и на неё нужны были немалые деньги. Понимая это, он вернулся из больницы домой, в трехкомнатную хрущёвку, чтобы умереть на любимом диване лицом к стене, спиной ко всему миру.

Георгия Зарайского Вера встретила по дороге с кладбища на сороковой день. Просто не поместилась в старенький соседский «москвич», пришлось, как самой молодой, идти на автобусную остановку. И оказалась там в полном одиночестве, ибо рейсовый только что ушёл, а следующий предвиделся где-то через час. Она стояла на островке посреди огромного мёртвого моря, и тогда, лихо визгнув тормозами, буквально у её ног замер чёрный и строгий, как её платье, «мерседес». Из салона выглянул внимательный джентльмен с цепким взглядом.

— Могу я вас подвезти? — учтиво спросил он.

— Предпочитаю общественный транспорт, — сухо ответила Вера, прокручивая в уме случаи, куда увозят такие машины неосторожных девушек.

— На мне что, малиновый пиджак? — усмехнулся Зарайский, словно прочитав мысли Веры. — Да и каково это — клеить девушек на кладбище? Тем более, я вижу вы в трауре. Неужели нельзя просто принять руку помощи? Да, признаюсь честно, вы мне сразу и очень понравились, но это не значит, что я начну к вам приставать или начну зазывать по ресторанам. Меня зовут Георгий. Садитесь же, в конце концов!..

И Вера села. По дороге разговорились. Георгий приезжал на кладбище на могилу матери. Узнав о смерти Вериного отца, предложил любую помощь. Доставив её на Кавказский бульвар с явным сочувствием взглянул на блочную пятиэтажку.

— Не хотите перебраться в высотку в центре? — спросил он.

— Каким образом?

— Просто. Выходите за меня замуж.

— Вот так сразу?

— Вот так… Но можно не сразу… Вдруг я вам противен.

Нет, он не был противен, более того, был благороден и предусмотрителен, был нежен и заботлив, но со стороны Веры это не было любовью с первого взгляда. Не было бездонным и мутным омутом. Да и подчеркнутая галантность Георгия исчезала, когда он погружался в свои дела, бесконечные и часто кровавые разборки, отчего кладбище приходилось посещать чаще театра.

Вера Сергеевна вдруг вспомнила, что Зарайский просил не называть его Жориком, лучше Гошей… А этот: «только не называй меня Пашей. Не нравится мне это упрощенное звучание апостольского имени». О как! Вот тебе и параллель. А, говорят, они не пересекаются. Ну, если верить, что женщина это космос… Астахов разберётся в этой симметрии-геометрии.

2

Буквально на второй день после смерти Георгия Вера поняла, что такое нынешний жёсткий и жестокий бизнес со звериным оскалом. После нудного похоронного дня, когда зрение никак не может навести резкость от выплаканных слёз, а руки норовят схватить не то, в ванной комнате её догнал телефонный звонок.

— Доброе утро, Вера Сергеевна, — ядовито-вежливо пропел баритон на другом конце провода.

— Кому как, — не согласилась Зарайская.

— Да, примите мои соболезнования. Потому и звоню, что с покойным Георгием Михайловичем у нас остались очень важные незавершенные дела. Он как раз сегодня собирался подписать документы о продаже части акций одного предприятия…

«Именно того, за которое его убили», — завершила мысль Вера и, при этом, испытала дикий приступ тошноты от страха, но быстро пришла в себя и с этого самого первого момента решила, что страх нужно в больших количествах преобразовывать в злобу и ненависть, а уж затем открывать им дорогу, щедро приправляя месть дурацкими женскими ужимками, подчеркнутой порядочностью и чистоплюйством. Враньё, что Москва слезам не верит, своим-то ещё как! Это за МКАДом хоть заревись. За сто первым километром. А в центре тусовки твою беду, если и не пустят близко к сердцу, но разжуют со всеми подробностями, включая те, коих не было, вприкуску с вездесущей желтой прессой.

— А если я откажусь от сделки? — холодно спросила Зарайская, прощупывая противника.

— Такой вариант, конечно, возможен, но, вы сами понимаете, продуманы штрафные санкции. Нужна ли вам сейчас вся эта юридическая казуистика? Предприятие и так находится вне зоны влияния холдинга, — это был прямой намёк, — удерживать его — дорогого стоит, а наша фирма платит хорошие деньги.

Вера прекрасно понимала, что оказаться в горящей машине следом за мужем — дело не хитрое, ещё проще — удар по голове в тёмном переулке, но знала и другое, если тебя поимели в первый раз, обязательно поимеют и во второй. Причем круг желающих будет расти соответственно тому, как ты сдаешь свои позиции.

— Это война, — часто повторял Георгий, — где даже пленных не берут. Говорят, когда-то наступит цивилизованный рынок, но расти он будет на почве, щедро удобренной мертвечиной. Никому не верь, Вера, — печально каламбурил муж.

— Давай отдадим им всё, мы и так в раю, — пела совсем в другой тональности Вера, — зачем нам? Лучше бы детей нам Бог дал.

— Кому — им? — вспыхивал Георгий. — Ты не представляешь, сегодня они богатеют, а завтра — управляют! Но у них за душой пустота, гниль, мразь, свинство! Это скарабеи! Маргиналы, даже если у них папа секретарь райкома, а мама зав торговой базы в счастливом прошлом… Некроманты и некрофилы — вот кому ты хочешь уступить, в том числе собственную жизнь.