Вид из окна

— Виза на въезд в мою деревню. Я там мэр, у нас демократия наоборот. Не жители выбирают мэра, а мэр выбирает жителей. Это вам понадобиться, чтобы проехать туда…

— А им? — кивнул Хромов на Павла и Веру.

— Для них мы построили другую, на окраине Будвы. Все думают, что там будет сниматься кино. Русские снимают, мы помогаем. О Будве поэт сказал, что город построен из камня и любви. Так что для влюбленных подходит.

Согласно разработанному плану, в назначенный срок Павел и Вера переехали в небольшую деревушку, построенную в качестве декораций к предстоящим событиям. Перед этим они напоследок пообедали в ресторане «STARI GRAD», прощаясь со старым городом и лабиринтом его музейных улочек. Перебираться пришлось ещё дальше курортного посёлка Бечичи и ещё выше — в горы, где сняли несколько домов у местных жителей, а кое-что достроили, имитируя небольшой посёлок со всей соответствующей инфраструктурой. Хорошо, что Черногория маленькая страна и все её жители родственники с разной степенью родства, что позволяет, договорившись с одним жителем, договориться практически со всей страной. Не обошлось, безусловно, без огромного влияния Кустурицы.

Теперь в их распоряжении был небольшой сербский домик с прилегающим к нему садом и хозяйственными постройками. Пожилая сербская пара с удивительно сочетающимися не только в браке именами Станко и Станка переселились во флигель, где жили летом, и напоминали о себе только посредством шикарных застолий на обед и ужин, ароматным кофе по-восточному на завтрак и лучезарными улыбками, если приходилось-таки столкнуться с ними во дворе или в саду. Оба они хорошо знали русский язык и, как выяснилось в один из вечеров, русские песни. Станко, впрочем, не прочь был поговорить и о политике, и о славянском братстве, поругать Штаты и гнилой запад, найдя в лице Павла не только собеседника, но и соратника. Вера и Станка в таких случаях тихонько говорили о своём — о женском, иногда все вместе пели под чистую, как слеза, сливовицу-ракию или домашнее вино, а в один из вечеров Павел читал стихи.

2

— Как случилось, как же так случилось! Наше солнце в море завалилось. Вспомню поле Косово и плачу, Перед Богом слез своих не прячу. Кто-то предал, ад и пламень лютый! В спину солнца нож вонзил погнутый. Кто нас предал, жги его лют пламень! Знает только Бог и Черный камень. И наутро над былой державой Вместо солнца нож взошел кровавый. Наше сердце на куски разбито, Наше зренье стало триочито: Туфлю Папы смотрит одним оком, Магомета смотрит другим оком, Третьим оком — Русию святую, Что стоит от Бога одесную… Бог высоко, Русия далеко, Ноет рана старая жестоко. В белом свете все перевернулось, Русия от Бога отвернулась. В синем небе над родной державой Вместо солнца всходит нож кровавый. Я пойду взойду на Черну гору И все сердце выплачу простору. Буду плакать и молиться долго, Может, голос мой дойдет до Бога. Боже милый плюнет в очи серба, Его душу заберет на небо.

Когда Павел закончил читать это стихотворение, последняя строчка действительно полетела в густо усыпанное звёздами небо над Адриатикой. Туда, где пребывал сейчас поэт, написавший «Сербскую песню».

— Это Юрий Кузнецов, — сказала неожиданно для Словцова Станка и на его немой вопрос ответила: — Мы его знаем. Знаем и это стихотворение. Я когда-то преподавала русский язык, сейчас мало кто хочет его учить. Все учат английский. Я знаю и тот, и другой, знаю ещё немного итальянский, но русский — самый поэтичный.

— А сербский? — И сам же вспомнил прочитанное когда-то у незнакомого поэта:

Учил я сербский стих. Как сербские слова тверды. Как мало гласных в них. Но как в бою они звучат, Тогда лишь ты поймешь, Когда в штыки идет отряд, По-сербскому — "на нож". Я понял трудный их язык, Народа дух открыв, Язык разящий точно штык: Срб. Смрт. Крв.

— Да, это язык народа, который всё время воевал за свою свободу, — сказал Станко, в глазах которого замерли не смевшие выпасть слёзы.

— История России — это тоже постоянная война, — добавил Павел, — а последние сто лет мы воюем сами с собой…

— И мы… Что важно для русской души, то важно и для сербской, говорил преподобный Иустин, — заметил Станко.

— В пучине племя русских, сербов — От Колымы и до Бояны, От Книна до Петровой тверди Край освященный — рана в ране! Без Радонежского, без Саввы Возвыситься нам как над мукой? И накануне Крестной Славы Прошу: Лука, будь нам порукой!

— это Зоран Костич, на русском, — пояснил Павел. — А ещё недавно я читал новые стихи Радована Караджича…

— О нём теперь бояться говорить, — грустно сообщила Станка.

— Не поймают, — хитр оулыбнулся Станко. — Таких воинов теперь мало. Даже у нас.

— Стоит надеть военные башмаки, Что словно свирепые псы, Крепки и мощны Ждут тебя на пороге, Тут же помимо воли своей, Ты снимешь ружьё со стены И отправишься в свой путь По разбитой дороге,

— это всё что я помню из этой книги.

Павел попытался напрячь память, но безуспешно.

— Вы знаете так много стихов наизусть, — признала Санка.

— Раньше знал много. Профессиональное. А теперь начал забывать. Не время для стихов — что ли?

— Если не будет времени для стихов и песен, значит — народ умер, — веско сказал Станко.

— А если везде, в каждой стране, в каждом городе будет одинаковый вид из окна, значит — умерло человечество, — подумала о чём-то своём Вера.

— Где-то под Белградом на белогвардейском кладбище похоронен мой двоюродный прадед, — вспомнил Павел. — Символично звучит: белогвардеец под Белградом.

— Там есть и красноармейцы, но много позже… — вставила Станка.

— Выпьем за них, — предложил Станко, — у меня давно не было разговора по душам.

Утерев ладонью густые седые гусарские усы, он вдруг затянул:

Тамо далеко, далеко од мора, Тамо је село моје, тамо је Србија.

И уже на повторе второй строки песню подхватил пронзительный детский голос из соседнего сада.

Тамо далеко, где цвета лимун жут, Тамо је српској војсци, једини био пут.

Станка, которая сначала слушала, тоже запела, но не в унисон, а в терцию:

О зар је морала доћ, та тужна несрећна ноћ Када си драгане мој, отишао у крвави бој.

И вот уже, казалось, поёт всё побережье. Павел и Вера слушали, затаив дыхание, как многоголосно, наливаясь единой грустью и волей, звучит славная сербская песня.

Тамо далеко, где цвета бели крин, Тамо су живот дали, заједно отац и син. Тамо где хладна протиче Морава, Тамо ми икона оста, тамо је моја слава. О зар је морала доћ, та тужна несрећна ноћ Када си драгане мој, отишао у крвави бој. Тамо где Тимок поздравља Вељков-град, Тамо ми спалише цркву, у којој венчах се млад. Без отаџбине, на Крфу живех ја, Али сам клицао увек, живела Србија!