Вид с метромоста (сборник)

Я воспитан с детства в любви и уважении к изящному, выражающемуся не только в Гомере, Бахе и Рафаэле, но и всех мелочах жизни: в любви к чистым рукам, к красивому платью, изящному столу и экипажу. Ни я, ни отец мой, ни дед мой не знали нужды и борьбы между совестью и нуждою, не имели необходимости никому никогда ни завидовать, ни кланяться. Ежели счастье это не принадлежит всем, то из этого я не вижу причины отрекаться от него и не пользоваться им.

Я аристократ, потому что не могу верить в высокий ум, тонкий вкус и великую честность человека, который ковыряет в носу пальцем и у которого душа с Богом беседует (т. е. который рыгает. – Д.Д.).

Всё это очень глупо, может быть, преступно, дерзко, но это так. И я вперед объявляю читателю, какой я человек и чего он может ждать от меня».

Конечно, всё это было глупо.

На самом деле Лев Толстой никакой не аристократ. Он просто богатый помещик.

В слове «аристократ» два корня: аристос (лучший) и кратос (власть).

Власти-то у русских аристократов не было.

Что такое аристократия в точном смысле слова? Это князья, герцоги и графы, которые сами разбираются со своими вассалами, а королю обязаны военной верностью и налогами. А король – первый среди равных. В этом смысле в России аристократии не было довольно давно. Она подавлялась планомерно и жестко. Иван Грозный истребил удельных княжат. Фёдор Алексеевич уничтожил местничество. Пётр разогнал боярскую Думу и ввел табель о рангах – дворянство можно было выслужить по известным правилам. Анна Иоанновна разорвала кондиции. «Указ о вольности дворянства» имел и вторую сторону – дворян как сословие вывели за штат.

Среди русских дворян значительную долю (по Герцену – до половины) составляли обнищавшие мелкопоместные и однодворцы. Но среди них встречались и прямые Рюриковичи.

Эти Рюриковичи, бывало, просили Христовым именем или жили приживалами у более богатых – и возможно, менее родовитых – соседей-помещиков.

Сама по себе принадлежность к старинному знатному роду ничего не давала. Нужна была масса привходящих обстоятельств. Удача, успех, старание, пробивная сила, придворные и служебные интриги, образование, хозяйственная сметка.

Как на любом рынке.

Поэтому Толстому (да и всякому другому аристократу) честнее было бы написать так:

«Я богат, я сын и внук богатых, и поэтому не знал нужды, никому не кланялся, поэтому люблю изящное, вкусно и красиво ем, образован и начитан, хорошо воспитан и пользуюсь носовым платком».

Но для этого достаточно иметь богатого папу.

Лучше, конечно, и богатого дедушку. Но не более того.

Можно даже из лавочников.

В третьем поколении появляется тонкий ум и носовой платок.

Вот и всё об аристократии. Не надо преувеличивать. Толстой это сам прекрасно понимал.

Поэтому надуманный натужный аристократизм через несколько лет сменился у Толстого столь же надуманной и натужной любовью к мужикам, купцам, каторжникам и кучерам.

Попыткой понять, что думает лошадь.

И попыткой отречься от счастья, которое не принадлежит всем.

О «вещизме» и счастье

этнография и антропология

Один знакомый мальчик пришел ко мне в гости в новом костюме. Двубортный, в рубчик, красиво и солидно – особенно для пятнадцати лет (нам примерно по стольку было). Только нагрудный карман был не слева, а справа. Я спросил, что за интересный такой фасон. Он бодро сказал: «Это мне дедушкин костюм перелицевали».

То есть распороли и перешили, перевернув ткань. Чтобы заношенная, заслоснившаяся сторона оказалась внутри, а снаружи – почти совсем свежая. Которая в темноте, за подкладкой, ожидала своего часа.

Карман, конечно, переезжал слева направо. Хотя некоторые, бывало, ставили такую как бы планку на обеих сторонах. Люди более тонкие (или портные более изобретательные?) делали из перелицованного пиджака некое подобие френча, что-то мужественное, с двумя карманами. Иногда даже с треугольными клапанами.

Бедно жили!

Кстати, этот мальчик был из очень богатой и знаменитой семьи. Настоящая советская элита. Однако, выходит, и в таких семьях одеть подростка в перелицованный дедушкин костюм было в порядке вещей.

Экономно жили.

Кто помнит ателье по подъему петель на трикотаже (на колготках в том числе)? Про искусство подъема петель вручную, дома?

Кто и когда последний раз распарывал пальто, у себя на столе, скальпелем или бритвой, чтобы перешить его (своими руками, на машинке) для подросшей дочки?

Было ателье «Художественная штопка». Был глагол «заштуковать», то есть тончайшей, подобранной по цвету и фактуре ниткой так заделать рваную брючину, что с полуметра и не разглядишь.

Еще одну фразу помню: «Майки приличной (лифчика хорошего) нет – не в чем к доктору сходить». Нижнее белье донашивали буквально до дыр.

«Вот люди изобрели телеграф, паровоз, печатный станок, – спрашивал Лев Толстой, – а стали они от этого счастливее?»

Продолжу.

Вот вещи стали дешевле и доступнее. Старое мамино пальто и дедушкин костюм не перешивают, а кладут у помойки, для бомжей. Поехавшие колготы и порванные брюки выбрасывают. Белье, опять же, покупают красивое и даже иногда очень фирменное.

Стали люди от этого счастливее?

Думаю, что всё-таки да.

При прочих равных.

Еще раз о счастье

трудности перевода

Как-то я разговаривал с одной американкой; она знала по-русски, она была «специалист по СССР». Она спросила про своего бывшего приятеля (не бойфренда; но я знал, что там была какая-то симпатия и вообще непростые отношения). Разговор был в Америке, а он, этот наш с ней общий друг, тогда как раз жил в Москве со своей новой женой. А я, значит, как раз приехал в Америку.

Она спросила:

– Is he happy?

Боясь ее обидеть, я сказал:

– Look. Generally, I am not sure, or, better, I do not know indeed whether he is, so to say, really happy, or, somehow… (то есть: «ну, вообще-то я не уверен, или, лучше сказать, я точно не знаю, счастлив ли он по-настоящему, или как-то…»)

Она меня прервала по-русски:

– Перестань ваших русских фокусов! Счастье, ох! Что такое счастье, ах! Мой простой вопрос – он доволен в Москве?

– Доволен. Он доволен.