Вихрь Бездны

— Верните мне брата!

2

Круговерть полупризрачных образов сгорает в алом пламени. Исчезает, растворяется в ослепительно-белоснежном сиянии. Алая кровь на древнем обсидиане алтаря, последние крики обреченных жертв, стремительная чешуйчатая смерть…

Алое неразличимо на черном — тем более при столь тусклом свете бледных свечей. Но он видел. В бело-огненной вспышке.

Сколько же оттенков у алого? И в каждом затихающем крике — призрачным пламенем вспыхивает тень любимого лица. На целый миг.

Мама!

Энрике!

Мариита!

Имена запекаются кровью памяти. Рвут сердце незаживающей раной. А его имя не произнесет никто — по капризу палача он станет последним. Так решил Верховный Жрец. Оставил самую сильную жертву для заключительного ритуала.

Чешуйчатая смерть колеблется у дальнего зева. Качается кошмарно-черный столб — толщиной в человека.

Роковая тень на стене. Качается, качается, качается…

— Алессандро! — В еще вчера озорных и счастливо смеющихся карих глазах Элениты — дикая мольба и ужас. Сестренка теперь вновь может кричать — и кричит!

Это ее брат — не может. Зубы бессильно кромсают кляп, а отчаянное «Возьми меня вместо нее!» рвется неразличимым хрипом. Никакого «вместо» не будет. Только «после».

Веревки вгрызаются в запястья, в ступни, рвут кожу. Струйки теплой, липкой крови бегут по рукам и ногам. Веревки безжалостны — как кривой нож, обсидиановый алтарь и Верховный Жрец. Они не порвутся только потому, что обреченный мальчишка хочет спасти ни в чём не повинную сестренку!

— Алессандро!!!.. — Эленита не хочет умирать в три с половиной года. Она хочет жить, смеяться, слушать пение птиц и мамины сказки! И вновь смотреть на мир с высоты плеч всесильного старшего брата… бесполезного слабака!

Взмах кривой смерти, шипение черной. Исчезает в белой вспышке личико сестренки…

И — взмах ножа над новой жертвой.

Жрец в маске не видит лиц. Иначе не смог бы… Вспомнил бы, что в возрасте Элены Алессандро смотрел на этот мир с его плеч.

Прости, сестренка! Твой брат сейчас тебя догонит. И, может, тебе и на Последний Суд разрешат ехать на его плечах. Прежде чем всех разделят на грешных и праведных.

Впрочем, там уже мама возьмет тебя на руки.

— Великий!.. — Горе застилает глаза и уши. Не дает разобрать имя того, в честь кого убивают! — Прими их души!..

Души!.. Не будет ни Суда, ни Светлого Ирия. Впереди нет даже Бездны Вечного Льда и Пламени. Только змея. И пища для…

Трещат… рвутся кровавые веревки. Окровавленный кулак врезается в чужую маску. Шипящий факел ложится в руку, летит в чешуйчатую морду. Разгоняет запредельный кошмар кровавого капища!..

3

Качается тень… нет, просто темный потолок.

Блики дрожащих свечей, бледное лицо, ореол непослушных смоляных кудрей. Жанна.

Рунос — в ее спальне.

А свечи дрожат — потому что принцесса бешено трясет любовника, пытаясь разбудить. А потолок и вовсе неподвижен. Это их тени мечутся.

— Рунос, Рунос, ты плачешь…

Этого еще не хватало! Нашел место…

— Прошу прощения, моя принцесса! — Теперь главное — суметь криво усмехнуться.

— Ерунда! — она цедит слова сквозь зубы, тянется к графину на столике. Наливает себе, ему…

Разбавленное вино поможет вряд ли. Но за другим идти далеко. Зубы не стучат о мидантийский хрусталь — уже хорошо.

Жанна смотрит в упор. Пристально и выжидающе — как никогда. Слишком пристально и выжидающе, чтобы позволить отмолчаться.

— И кто из нас чей целитель? — первой нарушила молчание она. Абсолютно неаристократично откидывая с высокого лба буйную гриву.

Принцесса отхлебнула полбокала залпом. А в голосе скользнула тень прежнего лукавства.

Нет… про тени сейчас не надо!

Жанна, Жанна… Ты — лучшая из своей семьи. Почему именно тебя случайный каприз закинул в постель придворного целителя? Того, кто никогда не излечит самого себя…

— Я уже попросил прощения… — усмехнулся Рунос.

— А я тебя уже простила! — отрезала принцесса, наливая по новой.

Жанну сейчас следует притянуть к себе и целовать. Пока ее глаза не затуманит дымка страсти. Пока принцесса не забудет все вопросы. Потом она о них вспомнит, но у него уже появится ответ…

Рунос вновь усмехнулся — уже вполне искренне. Как привык в этом дворце. На любовную сцену нет времени.

— Жанна, мне сейчас придется уехать. На всю оставшуюся ночь.

— Что произошло? — девушка больше не улыбается. Даже криво.

Встревожена? За свой покой или — неожиданно! — за Руноса?

Возможно, капризная принцесса действительно видит в нем больше, чем личного врача и удобного любовника, что всегда под рукой. Возможно, даже что-то чувствует к нему.

Но если и так, Жанна — взбалмошная восемнадцатилетняя девчонка из гнуснейшей семьи. Сестра двоих пурпуророжденных мерзавцев и племянница третьего. И притом — в неплохих отношениях с первыми двумя. Рунос доверяет ей как родному отцу — то есть не доверяет совсем.

Но сейчас деваться некуда.

Целитель взял себя в руки:

— Жанна, произошло, но не со мной. Сейчас в опасности несколько человек. Если их убьют — неприятности будут у всех. Возможно, даже у тебя. — Рунос шутливо щелкнул любовницу по изящному носику, разряжая обстановку.

— Ты видел их во сне?

— Да.

Не только обреченных, но и саму опасность. Но вот об этом говорить нельзя. Нельзя подставить весь Эвитан под угрозу отлучения. И позволить во избежание этого перебить семьи тех, кто там окажется.

Рунос всегда одевался быстро. Над этим посмеивалась не только Жанна, но и ее приспешницы. Но сейчас накатило прежде, чем он застегнул плащ.