Виктор Авилов

А про Пензу говорил, что именно там состоялся один из самых лучших спектаклей — «Гамлет». Большая глубина сцены продиктовала артистам совершенно иной способ существования, музыка звучала мощно, свет был выставлен по-иному, но очень удачно… И воздействие на зал оказалось сильным. После этого и Валерий Белякович, и его артисты поняли, что «Гамлета» все-таки лучше играть на большой сцене. Но оставалась своя — маленькая, привычная…

Свидетелем такой «мобильной смены» мне довелось стать трижды — в Германии, Чехии и Японии. И смена мизансцен порой причудливым образом меняла что-то в спектакле. Это было чрезвычайно трудно, но и невероятно увлекательно для артистов и, пожалуй, столь же любопытно для наблюдавших со стороны, в числе коих мне посчастливилось находиться. Но об этом — в свое время.

Гастрольная система была налажена — Театр на Юго-Западе вполне вписался в список известных театров, колесивших по Советскому Союзу. И нет никаких сомнений, что они продолжали бы ездить все больше и больше, но спустя всего несколько лет рухнул СССР, а вместе с ним и общая гастрольная система. Многие театры оказались в полной растерянности, а вот Юго-Западу повезло — их стали приглашать на фестивали и зарубежные гастроли, потому что выехать им было намного легче, чем другим театрам, именно в силу того, что декораций было мало, что артисты могли сами «обслужить» спектакль по звуку и свету (не надо было увеличивать количество выезжающих), что, наконец, им было все равно, в каком зале пройдет спектакль…

Кроме того, постепенно росла популярность театра за рубежом. Этому способствовала и политическая обстановка в стране — не секрет, что западные страны всегда значительно больше интересовало наше неофициальное искусство, а Театр на Юго-Западе, чья история была довольно широко известна, представлял именно неофициальное, «условно признанное» театральное искусство Советского Союза.

Юго-Запад был приглашен на продолжительные гастроли в США, где проводились еще и мастер-классы, а Валерий Белякович ставил спектакли, делая молодым американским артистам «инъекцию» русского психологического театра.

Спустя долгие годы Виктор Авилов вспоминал в одном из интервью об этой поездке: «Нас пригласили в Америку. Хотя мы больше „университетский“ театр, чем „бродвейский“. Университет, нас приглашавший, брал на себя обязанности по встрече, размещению. Сначала мы побывали в Вашингтоне, Чикаго, Мемфисе… на родине Элвиса Пресли. Мы были в его доме, видели его личный самолет, автобус, оборудованные специально для него, с душем, кухней, спальней. А потом со спектаклем „Гамлет“ поехали на Шекспировский фестиваль в город Омаха, самую глубинку Америки… В те годы для американской провинции русские, да еще в „Гамлете“, стали открытием. Доходило до смешного. В Омахе отыграли два-три спектакля, а потом мы с покойным Геннадием Колобовым зашли в супермаркет, хотели купить чай. Там рядом с кассой стоял какой-то начальник, наверное, старший менеджер. Вдруг он нас увидел и: „О-о-о!“ — как залопотал что-то быстро-быстро, ничего понять нельзя, да и тогда мы в английском были ни в зуб ногой. А менеджер нас уже тянет куда-то за рукав. Затаскивает в свою подсобку и приносит целый мешок подарков для всей труппы. И почему-то подарил много блоков длинных дамских сигарет „Капри“ — все от себя лично. И сказал нам: „Вчера я видел ‘Гамлета’“. И тут вдруг я, Гамлет, сам пришел в его магазин! А ведь это город „Ома-хах…“ Это американцы так шутят, произнося название родного города, зевают, ведь они там почти спят на ходу от скуки. А мы потом шутили по-своему: „Ома-ха! ха! Ха!“…»

Гастроли прошли настолько успешно, что после них Театр на Юго-Западе стали звать в США очень часто, почти каждый год. Публика оценила очень высоко, по-настоящему полюбила этот коллектив и его режиссера, который успел за эти годы поставить в университетских (и не только университетских, айв русскоязычных) театрах Америки немало спектаклей.

К 1990 году судьбу Театра на Юго-Западе можно было с полным правом считать не только сложившейся, но и весьма и весьма успешной. Единственная досада — писали о них здесь, на родине, по-прежнему удручающе немного и с непременным «реверансом»: вот, мол, какие молодцы, выросли из самодеятельности, но… во многом все-таки самодеятельностью и остались. Это было обидно и несправедливо. Театр не зазывал критиков на просмотры спектаклей, казалось, был вполне равнодушен к славе, во всяком случае, отчеты о своих гастрольных поездках в газеты не пристраивал. Актеры радовались тем, кто приходил к ним по собственному желанию, были всегда радушны и гостеприимны. Конечно, Валерий Белякович и его ведущие артисты не могли не переживать, что вот таким образом все складывается у них дома, в то время как на Западе каждому спектаклю сопутствовал сумасшедший успех, но… хорошо скрывали свою печаль под маской равнодушия.

И тут разразилась трагедия.

Тринадцатый сезон Театра на Юго-Западе стал символически несчастливым — в возрасте неполных тридцати лет скончалась Ольга Авилова, актриса, о которой Валерий Белякович вспоминает и сегодня, считает, что некоторые спектакли он так и не смог поставить без Ольги. Для врачей так и осталась загадкой причина ее смерти. В неопубликованном интервью Виктор говорил: «Мы любили повторять фразу: „От спектакля актера освобождает только смерть“. Это была фраза… А вот пришла смерть… И я не считаю, что актера должна смерть освобождать от спектакля. А вот отменили бы мы тогда спектакль — может быть, она сейчас была бы жива. Не слишком ли это дорого? Ну, сыграла она в том спектакле (в тот день Ольга играла в массовке в спектакле „Трилогия“. — Н. С.). Кто его сейчас помнит?.. И вот сейчас ее нет. Это лжепатриотизм…»

Премьер в этом сезоне не было — театр много ездил на большие международные гастроли, но главной причиной был шок от ухода Ольги. Валерий Белякович просто не мог ставить ничего нового, ему казалось, что без Ольги Авиловой не получится ни один спектакль. Должно было пройти время, прежде чем начинать какую-то работу…

Виктор тяжело пережил смерть сестры, которую любил не только как «родную кровь», но и как замечательную партнершу, чуткую к каждой находке, умело и бесшабашно импровизировавшую, бывшую подлинным бриллиантом в короне Театра на Юго-Западе. Они были очень разными, брат и сестра, но одарены оба были поистине фантастически. Галина Галкина говорила, что после смерти Ольги многое в Викторе изменилось: пропала какая-то легкость, легкий взгляд на жизнь вообще. Видимо, эта смерть подвела его к мысли: все конечно, а значит — ко многому надо относиться проще. Только не к творчеству, не к театру…

Вспоминает Лариса Авилова, жена Виктора: «Чудесная, говорят, была актриса. Однажды на спектакле ей стало плохо. До больницы ее не довезли…

Мы с Витей много говорили о том, как он начал пить. И он рассказывал, что это произошло после смерти Ольги. Не то чтобы он горе стал заливать. Просто он разучился спать. И кто-то ему посоветовал: что, мол, мучаешься — стакан водки на ночь и уснешь как миленький. Рецепт, к сожалению, помог. И вошел в привычку… Но, в конце концов, он сумел взять себя в руки и научился спать без „снотворного“».

На это понадобились годы. Слишком много времени потребовалось Виктору Авилову, чтобы прийти в себя — он загубил своим пристрастием время, которое могло бы стать творчески полноценным. Нет, он не срывал спектакли, он по-прежнему серьезно и ответственно относился к своей работе, но что-то ломалось в нем, что-то мешало отдаться творчеству всем своим нутром. Он пил тяжело, мрачно, чувствуя, что этот способ «отключения» плохо помогает ему… А он хотел забыться, отделаться от горьких мыслей.

К тому же начало 1990-х годов было омрачено в Театре на Юго-Западе тяжелым конфликтом ряда артистов со своим режиссером.

Нет ничего удивительного в том, что наступил в жизни Валерия Беляковича момент, когда он увлекся молодыми артистами, потянувшимися в Театр на Юго-Западе из Екатеринбурга, Пензы и других городов, выпускниками ГИТИСа. «Старикам» показалось, что они стали менее интересны своему режиссеру, какая-то часть артистов была уволена из театра, оставшиеся бурно переживали, когда спектакли «омолаживались» и на их роли вводились молодые артисты. Причем Белякович не просто вводил новых артистов — он менял рисунок спектакля не только внешне, но и внутренне, пристраиваясь к тем, кто иначе играл, иначе воспринимал драматургию и театр. А порой и в старых, полюбившихся спектаклях многое менял, как казалось ему, с учетом времени. Подобные трудные моменты бывают, наверное, в любом коллективе — они естественны, но жестоки; необходимы, но наносят, как правило, неизлечимые раны. Так произошло и на этот раз. И как бы ни пытался Белякович соединять в своих спектаклях стариков и молодежь, недовольство зрело. В театре, бывшем домом, начались конфликты, недоразумения. «Спектакли больны, — сказал в неопубликованном интервью Виктор Авилов, — потому что болен Валерий Романович». Остро реагируя на все изменения, Авилов все же, в отличие от многих других, считал, что рано или поздно все вернется на круги своя. Он слишком любил Беляковича и слишком высоко его ценил, чтобы полностью поддаться раздражению…

В том же интервью он говорил: «Мне скучно стало. Мне сейчас намного интереснее в кино поработать, именно как режиссеру. Самого себя снимать буду. Потому что я знаю, меня снимают не так, неправильно. Я же в кино ничего не сделал как актер… Где там актерская игра хоть какая-то? В принципе, по большому счету. Если ты знаешь мои работы в театре, как я могу играть, как я мог бы сыграть… И я понял, что в кино меня не знают как актера. Даже Хилькевич, он ведь был на нескольких спектаклях… Он знает меня — но он не знает меня…»