Виктор Авилов
Шрифт:
А следующей премьерой в Театре на Юго-Западе стал спектакль «Мастер и Маргарита» по великому роману Михаила Булгакова. Валерий Белякович сам сделал инсценировку, надо сразу сказать, очень хорошую, может быть, лучшую из всех, которые мне доводилось видеть. Он не упустил ни одного пласта этого сложнейшего романа, сумел представить буквально каждого персонажа (включая эпизодические лица, появляющиеся в «Грибоедове» в момент, когда туда приходит Иван Бездомный с известием о гибели Берлиоза) выпукло и крупно. Спектакль стал поистине культовым — зрители в своем абсолютном большинстве смотрели его по три-четыре и более раз, изумляясь — каким непостижимым образом удалось режиссеру создать иллюзию совершенного совпадения сценической версии с романом. Это действительно удалось благодаря в первую очередь очень внимательному и бережному отношению к тексту, нескрываемой
«Он — настоящий Воланд», — говорили коллеги и зрители так, словно сами не раз сталкивались в жизни с этой загадочной фигурой.
Глава четвертая ВИКТОР
Валерий Белякович говорил об Авилове: «Виктор — актер-медиум. Есть актеры — „рацио“. Которые раскладывают все по полочкам. Им нужно знать предлагаемые обстоятельства: „Как вот это? Или это?“ А Авилову иногда не нужно было вообще ничего объяснять. Таковым являюсь и я. Мы одной школы. „Юго-Западной“. Он исповедовал мою веру, мое видение театра. Я этому их с самого начала обучал. Все основано на чувствах и на взаимоощущении. Иногда я показывал движение, а он его повторял. Как в зеркале.
Он никогда не раскрывался до конца. Даже мне. Даже для меня всегда была тайна. До определенного порога доходил, а дальше я не знал, как он что-то делает. А если б в нем тайны не было, он никому не был бы интересен. Даже со своей шикарной внешностью. Авилов унес тайну с собой. Но, проживи он еще годы, все равно никто не смог бы разгадать эту тайну — совершенно очевидно. На то она и тайна. Мы с ним много играли как партнеры. Я вообще часто выходил играть со своими учениками. И постоянно испытывал разочарование. „Я обращаюсь к тебе, а ты не смотришь…“ или „Что вы орете? Здесь должна быть тишина. Другая атмосфера внутри спектакля…“ Но это не про Авилова… Находиться с Виктором на одной сцене — сплошное наслаждение… Я помню его глаза. Я помню его реакции. Как нам было интересно!..»
Тайна, о которой говорит Валерий Белякович, присутствовала в большинстве спектаклей, сыгранных Виктором Авиловым. Да и в фильмах она ощущалась, несмотря на то, что, строго говоря, ни один из них недотягивал до уровня спектаклей Юго-Запада, хотя Виктор Авилов сыграл более чем в тридцати фильмах. Но, пожалуй, в самой значительной, самой серьезной степени говорить об этой тайне надо, вспоминая авиловского Воланда. По словам режиссера, он относился к этой роли, как к любой другой, стараясь не думать о том «проклятии», о котором в связи с булгаковским романом вообще ходит множество легенд — болезни, смерти или несчастья тех, кто вздумал прикоснуться к «Мастеру и Маргарите», в последний момент сорвавшиеся постановки, положенные на полку киноленты… Даже если и была у Авилова какая-то тревога, связанная с воплощением этого персонажа, она не обсуждалась ни с кем, наружу не выносилась. Она могла просто пульсировать в нем, напоминая время от времени о себе.
В одном из интервью Виктор Авилов рассказывал: «…В романе много странного, и Воланд говорит парадоксальные вещи. С одной стороны, он заявляет Левию: „Мне ничего не трудно сделать, и вам это хорошо известно“. То есть говорит о том, что он якобы всемогущ. Но, с другой стороны, когда речь заходит о „печальном рыцаре“ Коровьеве, попавшем в его свиту „за неудачный каламбур о свете и тьме“, Воланд говорит, что Коровьев „надеется на прощение“ и добавляет: „Я буду ходатайствовать“. Вопрос — перед кем?..»
Вот эти моменты и оказывались самыми главными для артиста (едва ли не единственного из всех исполнителей роли Воланда, которых мне довелось видеть на сцене и экране!): степень всемогущества Мессира, его «отношения» со светом и тьмой… Может быть, найдутся желающие упрекнуть Виктора Авилова в том, что он пытался смотреть на своего героя слишком по-человечески в то время, как герой этот являлся лишь некоей субстанцией, но именно в подобном взгляде Воланд
вызывал не только ужас и потрясение, не только завораживал своим внешним и внутренним обликом, но и заставлял испытывать чувство острой жалости, когда он говорил на Патриарших прудах Берлиозу: «Я один, я всегда один…» — вкладывая в эти слова какую-то космическую муку и — пустоту существования, несмотря на всемогущество и нечеловеческую силу.«Воланд у каждого свой! — говорил Авилов в том же интервью. — Хотя он и достаточно подробно описан Булгаковым: разноцветные глаза, половина зубов платиновая, другая половина — золотая. Но не хотелось делать упор на эти внешние приметы.
С Воландом вообще никакого особого решения не было. Я прибег к обычному актерскому ходу. К концу спектакля мой герой „тяжелеет“, начинает говорить на очень низких тонах, чуть ли не рычит. А чтобы был больший разгон, разброс, можно было начать легко. А почему бы ему вначале и не подурачиться? Вся его свита озорничает по ходу романа.
Вообще, это спорный персонаж. Он же даже не человек, а некая космическая субстанция, богоравная. Как его играть?»
Присутствуя на нескольких репетициях, могу подтвердить слова Виктора Авилова и Валерия Беляковича: значение Воланда в спектакле никак не педалировалось, не обставлялось ни щекочущей нервы музыкой, ни спецэффектами. «Другое дело, что Виктор со своей инфернальной внешностью бил „в десятку“», — говорил Белякович. Как всегда, Авилов не прибегал к гриму — он просто зачесывал назад и гладко приглаживал волосы: огромный лоб, становящиеся еще больше глаза («фары» назвал их его коллега Виктор Борисов), подчеркнутые, как будто заострившиеся черты лица… Вот и все. И перед нами возникал тот мощный и трагический персонаж, веру в которого мы обрели едва ли не только после прочтения романа Михаила Булгакова. Мы — наше поколение, к которому принадлежат и Валерий Белякович, и Виктор Авилов.
«Каждому будет дано по его вере», — медленно, убежденно, без какого бы то ни было пафоса произносил Воланд Виктора Авилова, пристально всматриваясь в темнеющий перед ним зрительный зал, и вряд ли находился там хотя бы один человек, который не ощутил бы, что взгляд и слова устремлены непосредственно на него. Это была полная, абсолютная власть над залом, над всеми вместе и над каждым из зрителей в отдельности.
Критик и переводчик Наталья Шведова писала: «Что же это за роковая роль — Воланд из „Мастера и Маргариты“ Булгакова, известный также под именем Сатаны?.. Как он вяжется с несомненным светлым началом в человеческой природе актера? Демоничность Авилова обманчива, это игра, „поиск в противоположном направлении“ (слова Гамлета). Побеждать в себе дьявольское, играя Дьявола. Заставлять зрителя содрогаться от чудовищно сильного взгляда Воланда, от его холодных усмешек, от голоса, идущего из потусторонних глубин. Заставлять сомневаться и искать истину — вновь в „противоположном направлении“, то есть в светлом».
Да, именно таким путем он и шел — заставляя искать и находить светлое в темном, божественное в отрицающем Бога, торжество справедливости там, за крайним пределом земной жизни…
В одном из интервью 2004 года, отвечая на вопрос корреспондента Владимира Желтова о «Мастере и Маргарите», Виктор Авилов говорил: «Трудно определить вообще кто есть кто в булгаковском романе. Да и сам роман настолько неоднозначен!.. Когда я начал задумываться о земном бытии, понял, что у нас принято Бога представлять достаточно примитивно. Мне кажется, что над Богом есть еще Бог. И тот, Верховный Бог, вызвал однажды к себе двух лучших своих учеников и сказал им: „Вот там далеко есть планетка Земля. Ты будешь (я так примитивно объясняю) на Земле Богом. А перед тобой, ввиду того, что ты более талантливый и более одаренный, ставится более сложная задача: ты будешь на этой Земле Дьяволом“. Я серьезно занимался философией и теософией, так что на эту тему мы можем проговорить долго.
Вы знаете, мне кажется, что спектакль „Мастер и Маргарита“ в общем своем звучании получился у нас довольно светлый. Мне нравится играть Воланда. Но я не с Воланда начал. Я к Воланду пришел… И когда у меня спрашивают: „Вам не страшно было за Воланда браться?“ — я отвечаю: на одной чаше весов у меня — Воланд, на другой — Ланцелот. Он же — Георгий Победоносец. В финале первого акта у Шварца есть великолепнейший монолог, обращенный к зрителю: „Эй вы, не бойтесь! Это можно — не обижать вдов и сирот. Жалеть друг друга — тоже можно. Жалейте друг друга! Жалейте! И вы будете счастливы. Это правда, это чистая правда! Это самая чистая правда, какая есть на земле!..“».