Виктор Вавич (Книга 2)

– Бабушка!
– Таня кричала, как глухой. Старуха глядела, мелкими складками пошел сухой лоб.
– Бабушка! Что, если б муж бы ваш или жених вам на свадьбу газету принес? В подарок?

– Как это газету?

– Ешьте варенье!
– крикнула Таня.
– Газету, я говорю! С самыми интересными новостями! Что царя убили. Старуха затрясла головой, и глаза в чашку.

– Ну, все равно, с картинками. Газету вот эдакую!
– И Таня развела руками круг, и сзади черными крыльями махнула тень, и старуха вздрогнула. На свадьбу? А?
– и Таня встала и со всей силы глядела в старуху.
– Что?

– Да не пойму... Газету? Зачем же газету?

– И мне незачем!
– крикнула Таня.
– И в рожу надо кинуть газету, - и Таня отшвырнула воздух рукой.
– Газетчик! С душой надо, а не с...
– Таня отпихнула стул назад, с громом, с рокотом, и вышла в гостиную. Села с размаху на диван. Таня бросила взгляд в трюмо. Виден был стол в столовой, старуха без шума доставала ложечкой варенье. Таня стала глядеть в угол в темноту.

– Ой, никак на черном ходу стучат!
– И Таня видела в зеркало, как вскочила старуха.

"Стучат, стучат, действительно стучат", - Таня встала и пошла к кухне.

Старуха уж отпирала. Дворник шагнул через порог и стал, придерживал сзади дверь.

– Что вы там шепчетесь?
– и Таня твердыми каблуками застукала по коридору.
– Что такое?

– А вот говорит, - шептала старуха и наклонялась в такт, - чтоб, говорит, завтра, говорит, иконы на окно поставить, - и старуха выставила ладони, - чтоб знали, что православные, говорит, люди, - дворник глядел старухе в темя, улыбался, кивал головою, - чтоб, говорит...

– А верно, - и голос у дворника вразумительный, - ну, камнем кто. Простое дело...

– Зачем, зачем?
– Таня шагнула к дворнику. Но дворник уж всунул спину в дверь, улыбался - такое уж дело...
– и закрыл дверь. Таня дернулась к двери, хватилась за ручку.

– Шш!
– старуха придерживала дверь.
– Он говорит, барышня, говорит, и старуха зашептала едва слышно, - забастовку завтра делают... русские делают... прямо бунтовать, говорит, все будут.

– Иконы почему?
– крикнула Таня.

– Иконы...- но ничего нельзя было расслышать, бился, трепетал электрический звонок в кухне, кто-то часто, прерывисто звонил в парадную дверь. Таня бегом бросилась отворять, и тревожный воздух заходил в груди. Звонок бился, вздрагивал сзади нервной дрожью. Таня быстрой рукой открыла дама в вязаной шали, улыбается насильно, искательно.

– Простите, одну минутку, на пару слов, - дама озиралась в передней, я внизу живу. Лейбович. Идемте на минуту, - и она тащила Таню в гостиную, слушайте, умоляю вас, - шептала Лейбович, - вы же интеллигентный человек.

– Да сядьте, сядьте, - говорила Таня.

– Ой, милая, я не могу. Вы знаете, - и вдруг голос осекся, охрип, Лейбович глотала сухим горлом, - дайте мне выпить глоток, - хрипло говорила Лейбович, и Танечка видела в полутьме, как трясется шаль на голове.

Танечка выпрыгнула в столовую, схватила свою неначатую чашку, и чашка дробно билась о зубы в руках у Лейбович. Она с трудом глотала, поставила чашку на рояль.

– Я вас умоляю, - свежим голосом говорила Лейбович, - дайте нам на завтра, только на завтра, пару икон, вы же понимаете? Только поставить. Вы знаете, что делается на Слободке? Ой!
– и Лейбович сцепила обе руки и била ими себя в лоб.
– Я не знаю, если есть Бог, то как он может смотреть на это, когда человек, человек не может... человек не может это видеть. Господи, Господи!
– и Лейбович с судорогой подняла стиснутые руки.
– Это христиане! Это русские! Православные убивают! Стариков убивают... женщинам... беременным...

– Лейбович захлебнулась, она вдруг села на стул, вцепилась пальцами в голову. Она вскочила.
– Будь проклята, проклята! Проклята эта страна!
– крикнула исступленным голосом.
– Тьфу, тьфу, тьфу на тебя!
– и она плевала как будто в кого-то перед собой и снова бросилась на стул и вцепилась, точно хотела содрать с себя волосы, и, скорчившись, все ударяла сильней и сильней ногой об пол.

– Слушайте, слушайте, - Таня наклонилась, трепала за плечо Лейбович, кто же это, кто?

– А! Все! Все! Негодяи!
– выкрикивала Лейбович.

– Ведь не может быть! Слушайте, я вам - говорю: не дадут.

– Когда! Когда! Кто не дал? Жить не дадут!
– и она вдруг остановилась и вдруг подняла на Таню лицо и большими, выпученными глазами смотрела на Таню. Она приоткрыла рот, как будто подавилась. Таня ждала - и вдруг из полуоткрытого рта вышел вой, как будто кто внутри поднялся к горлу и кричал изнутри, громко, на всю квартиру, одной волчьей нотой.

– Воды! воды!
– Таня побежала за стаканом, Таня впопыхах смутно слышала, как отпирала старуха парадную.
– Валерьянка, где валерьянка? громко повторяла Таня, хватала баночки в шкапчике. Таня бежала назад, какой-то мужчина уж стоял над Лейбович, старуха с кухонной лампой в руках стояла в дверях гостиной, кисло хмурилась. Мужчина, видно, зажимал ладонью рот Лейбович, и глухо выла спертая нота.

– Простите, - говорил через плечо мужчина, - я муж, я слышал... снизу. Фанечка, тсс-тсс! Не надо. Там же Яша остался...

Но Лейбович мотала головой, и к спинке стула прижимал ее голову муж.

– Пусть выпьет, - совала стакан Таня. Но Лейбович встала.

– Что же, что же это? Что это?
– повторяла Лейбович, задыхалась, поматывала головой.
– Ой, что же это? Наум! Она стояла растрепанная, озиралась.

– Ша!
– и Наум махнул сердито рукой.
– Тихо!
– он обернулся к Танечке, он схватил ее под локоть и быстро пошел к столовой.
– Понимаете, идет погром. Да, да, настоящий погром. Я зубной врач, внизу. Так я вас прошу, мы в первом этаже - Наум Миронович Лейбович... у меня дети. Сейчас, каждую минуту,- шептал Тане Наум Миронович, - они же не смотрят - дети, не дети...

– Идите сюда, сюда ко мне, сейчас. Скорей! Таня недоговорила, Наум Миронович зашагал к дверям. Но вдруг остановился, вернулся.

– А старуха? Я говорю - старуха, я вижу, чем она дышит, пойдет скажет... дворнику, я знаю... Надо запереть, на ключ надо тот ход.

Таня мотнула головой, пошла в кухню, старуха встала с табурета, глядела тревожно, сердито на Таню. Таня подошла к дверям, повернула два раза ключ и засунула себе в декольте.

– Бабушка! Ко мне в спальню, - Таня вытянула приказательно руку, сейчас же. Если выйдете - я вас убью! Таня пропустила старуху мимо - все не опускала руки.

– Не закрывайте дверь, - шептал в прихожей Наум Миронович, - мы по одному и тихо! Ти-хо!
– он поднял к уху палец, и Танечка видела, как вздрагивал рыжеватый ус над губой и мелкой рябью трепетало пенсне.

Таня заглянула в гостиную.

– Жена уже пошла, - он осторожно вышел на темную лестницу, шагнул осторожно, как в воду.

Танечка высунула голову в двери. Лейбович шарила ногами ступеньку, и снизу Таня ясно слышала шепот:

– Яшенька, Яшенька, держись за меня, Яшенька, держись, мой мальчик. Там хорошо, хорошо будет. Хорошо, мое золотце!